Георгий Лоншаков - Горшок черного проса

• Название: Горшок черного проса
• Автор: Георгий Лоншаков
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1982

Эта книга — посмертное издание произведений талантливого дальневосточного писателя Георгия Владимировича Лоншакова. Вся его жизнь была неразрывно связана с Комсомольском-на-Амуре. Он прошел хорошую школу жизни, прежде чем взяться за перо. Был слесарем, работал в геологической партии, на строительстве моста через Амур.

В книгу вошли повести и рассказы о людях, живущих на дальневосточной земле.

---

— Вася… Васек! Слышь, Васюха!.. Да подымись же, Вась… Ты что, окочурился?.. Василий!..

В ответ послышалось невнятное бормотание. Фомкин потолкал еще раз и отстал. Крепок сон у молодого — посапывает, и все тут! Никак не очнется, черт длиннопатлый, волосатик рыжий! Фурчит носом, пошлепывает губами и десятый сон досматривает, — скорее всего с Варюхой свидание имеет. А что еще может быть у него сейчас там — под волосами? Рыба на уме? Шиш на постном масле! Если не Варюха, так магнитофон, или гитара, или штаны какой-нибудь необыкновенной конструкции, с карманами и кармашками на замках и с разными другими штучками-дрючками… Безалаберное племя! Ни заботы их не гложут, ни к делам хозяйственным желания нет. Как жить собираются? Непонятно… Нет, Фомкин в свое время начинал не с гитары. Зато теперь и дача у него, и мотоцикл с коляской, и моторная лодка первоклассная, и деньга имеется.

Поплевав на ладонь, Фомкин загасил и растер окурок. Время пока терпит. Минут пяток-десяток можно и подождать. А потом он его растолкает. Где-то недалеко от лодки чмокнула, булькнула вода, и он определил, что это сом: вышел, стало быть, крокодил, на мелководье — погоняться за мелюзгой. А потом еще сыграла рыба, на этот раз — верхогляд. Один он так может хвостом по воде с разворота протрепетать. Вот тоже порода! Плоский, как лещ, но прогонистый: иного красавца в метр не уложишь, а ротик махонький и трубкой гофрированной кверху загнут. Это чтобы порхающих над водой бабочек удобней ловить. Чешуйка на нем мелкая, серебристая, ближе к спине с темноватым отливом. А жирен же он, собака, в этакую пору! Подсоли его чуть-чуть, малость над дымком подержи, чтобы муха не липла, и подвяливай на солнышке. А как дойдет до кондиции, нарежь тоненькими ломтиками, и будут они исходить, истекать жиром и светиться янтарно, как смола на свежем затесе…

Фомкин знает, что верхогляда можно взять уловисто. Весь он сейчас на мелях, до единого! Да разве только он? Почти вся рыба: и толстолоб, и нельма, и ленок, и лещ, и касатка, и налим, и сом, и осетр. Даже щука, даже крупный сазан в броневой чешуе с круглый рубль — и те убрались с глубоких сквозных путей поближе к песчаным косам, к заливам, к маленьким проточкам, потому что на Амуре начался осенний ход кеты, и все живое под водой отступило перед великими стадами лосося, которые поочередно — первым ходом, вторым и третьим — поднимались вверх по реке на нерест. Днем и ночью, по большим штормам и по тихой погоде шла эта странная рыба отыскивать свои единственные, впадающие в Амур горные ключи и речушки, где каждая из них словно в персональном лососевом родильном доме превратилась четыре года назад из икринки в крохотного малька и, чуток окрепнув, ушла той же осенью выгуливаться — в Тихий океан… А ведь родители-то ихние не ушли! Исполнили свой долг и там же хвосты откинули, выстлали донные просторы бесчисленных речушек и ключей, посеребрили их своими телами. Такой уж закон природа для лосося придумала: выведи потомство — и умри… И те мальки, что к нынешней осени достигли в океане отцовской и материнской зрелости и шли сейчас фарватером амурским на нерест, повторят судьбу своих предков. И никому не под силу удержать их на этом многотрудном и долгом пути, пока плывут они Амуром — к истокам Амгуни и Горина, к родным местам на Анюе и Хунгари… Даже дельфинам в лимане, не говоря уже про нерп, — и тем не под силу бывает! А ведь и вправду толкуют, что ум у дельфинов наподобие человеческого! Словно сговорившись, собираются они в одночасье в громадном количестве далеко отсюда — на устье, где волна амурская начинает смешиваться с морской, выстраиваются сплошной стеной на лососевом пути и ждут-поджидают… И до какой хитрости додумываются! Как появятся на ихнем подводном горизонте гонцы кеты — самые зубастые и сильные из рыбьих мужиков, — разведчики, значит, и дорог прокладыватели, — разомкнут дельфины реденько свой строй, пропустят сквозь него гонцов, как пропускает пехота через свои боевые порядки танки противника, потом ворота наглухо захлопывают и начинают потеху!.. Что там творится под водой в это время — одному Нептуну известно. А сверху только и видно, как словно бы закипит, заволнуется, задышит вода в необозримо широком лимане, и в этом кипении то тут, то там всплывают в розово окрашенных струях изуродованные рыбины — какая без хвоста, какая без головы — и тут же исчезают в пучине. Гибнут десятками и сотнями лососи, но не без борьбы, а в великой битве подводной. Ушли вперед гонцы делать порученное им дело, но косяки кеты остались не обезоруженными. В передних рядах у них тоже выставлены клыкастые самцы — каждый словно свирепый кабан-секач. Бросаются они на дельфинью стену, таранят, рвут зубами, гибнут, но те, что живыми остаются, пробивают в конце концов бреши, в которые неудержимо устремляются стада лосося. И пойдут они, теперь уже безостановочно, все дальше и дальше вверх по Амуру — по следам своих гонцов. А те — все вперед и вперед! Яростные, ни себя, ни других не щадят. Вот и уходит вся рыба с фарватера — от греха подальше — на мели. Лишь одна калуга — царица фарватера, владычица амурская — остается на глубинах. Калуга кеты не стесняется. Гонцы для нее — семечки! На них она — ноль внимания, она поджидает лососевые стада, а дождавшись, усиленно утоляет могучий свой аппетит. Скорость у нее — прямо реактивная. Ловкость в маневре — невероятная. И губа не дура у калуги: охотится исключительно на самочек серебристых, поскольку они битком набиты икрой, да и для употребления удобны, потому как мельче самцов…

Ну и лихо же проделывает калуга эту операцию! Разгонится по течению навстречу косяку, пасть откроет и — плакала серебряночка! Все это происходит скрытно, на глубинах, а на поверхности вскоре после такой атаки вода вспучится, разомкнется, и, словно ракета, выпущенная вертикально из подводной лодки, калужья туша, осыпая прозрачные брызги, выйдет наверх по самый хвост, как раз в тот самый момент, когда в ее акульей пасти исчезнет остаток кетины… Зависнет на мгновение калуга над Амуром и обратным ходом, как бревно стоячее, медленно уйдет в глубину. На воде после такого явления ее одни только круги расплываются…

Не раз и не два за свою жизнь наблюдал Фомкин такие моменты и, может быть, увидит калужью охоту сегодня или завтра. В здешних местах Амур не очень широк, зажат твердыми берегами и сопками, косяки кеты идут плотно, не разбредаются по протокам меж островов, и калуга, словно бы зная про это, тут и пасется… А сейчас-то, за ночь, тони успокоились, не взбаламучены сплавными сетями, так что полный шанс есть, кроме кеты, и калужину заарканить. Хорошо бы, скажем, центнера на два, на три!.. Неплохо и на четыре, и на пять. Бывает, гуляют здесь, по дну амурскому, калуги и до тонны весом. Оно, конечно, пришлось бы повозиться, поупираться, жилы вытянуть, не один пот пролить: даже с бревном безответным, если в сеть залетит, не так-то просто на течении из лодки управиться, не говоря уже о такой рыбине. Но лодка у Фомкина надежная, и дело свое он знает туго. Нет, не ушла бы от него калужина, какая бы ни попалась, не упустил бы он ее, не оплошал бы. И тогда-то, с такой-то добычей, и верхогляд, и сазан ни к чему были бы, и можно сразу бы сматывать удочки, тикать, срываться, уходить по холодку, а кеты и попозже бы царапнули, в другом месте, где-нибудь около Бельго, или на Экани, или у Орловских островов…

Фомкин шмыгнул носом. Шансы на калугу, конечно, имеются. Но имеется и другое: ниже по течению — в километре, не больше — стоит на якоре возле ихнего же берега под флагом краевой рыбинспекции катер «Партизан». Не катер, а целый крейсер! Поднимается он от самого лимана, сопровождая медленным ходом головные косяки лосося, и будет сопровождать до Хабаровска и дальше. Или, как нынче, обгонит чуток кету, ткнется носом в берег и, глаз не смыкая, будет держать строгий контроль: чтобы колхозы правила и сроки лова соблюдали и чтобы браконьеры не наглели. А позади него и впереди, по всему Амуру, участковый рыбнадзор действует. Так что есть над чем мозгой повращать… Амур вроде бы и широк, на три с лишним тысячи километров разбежался от Шилки с Аргунью до Татарского пролива, а не шибко-то развернешься…

Поскольку «Партизан» здесь, значит, будет тут в эти дни и главная путина, страда рыбацкая. До этого-то колхозные моторки лишь изредка выходили на контрольные заплывы: кинут рыбаки сеть, убедятся по улову, что главная кета еще не подошла, и обратно домой шлепают — чаи гонять да водку пить.. Ну, а теперь пойдет все авральным порядком. Одна за другой начнут улетать на тони лодки, будут плавать рыбаки с рассвета до позднего вечера и после каждого захода возвращаться с сетями, полными крупной серебристой кеты. Им-то что — колхозникам? Им легче, не то что Фомкину. Они днем свое дело делают. Без опаски и оглядки. Днем и Фомкин показал бы, как надо рыбу брать… Тому же орденоносному Тимохе Путилину показал бы. И от Заксора бы не отстал, и от знаменитого ихнего Илюхи Самара, хотя, надо признать, любой из этих и других нанайцев, конечно, классный ловец. Знает Фомкин их всех как облупленных.