Михаил Колосов - Три круга войны

• Название: Три круга войны
• Автор: Михаил Колосов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1981

Это — повесть о становлении солдата, о том, как из простого донбасского паренька Василия Гурина, почти два года находившегося на территории, оккупированной гитлеровцами, в ходе сражений Великой Отечественной войны выковывается настоящий советский воин — смелый, душевный, самоотверженный.

От порога родного дома до самого фашистского логова, Берлина, — таков путь Василия Гурина, рядового пехоты, затем курсанта и старшего сержанта, комсорга батальона.

---

Гурин смотрел на белые полотнища, и сердце его колотилось в непонятном волнении: то ли его будоражила гордость при виде позорного конца чванливых и безжалостных завоевателей, то ли его ошарашило само это необыкновенное зрелище, это необычное «убранство» города. «Сволочи! — думал он, поглядывая на окна и мысленно разговаривая с теми, кто за ними прятался. — Испугались, затаились!.. То-то — за неправое дело дрались!.. А ведь ваши солдаты прошли по нашей земле от границы до Волги, огнем и мечом, что называется, прошили все насквозь, но, уверен, они нигде не увидели белого флага. Как ни зверствовали, как ни устрашали, — нет, не выбросили мы ни одного даже маленького белого флажка. А вы — пожалуйста, как по команде, словно у вас в загашниках рядом с гитлеровскими красно-черными флагами со свастикой в круге, которые вывешивались в дни празднеств, лежали и эти, белые, на случай неудачи».

— Ага, гады! Испугались! — громко восторжествовал Куликов, оглядывая этот обильный урожай белых флагов. — Сразу лапки кверху: «Сдаемся!.. Лежачих, мол, не бьют». А надо бы побить! Проучить ох как надо бы, чтобы и внуки и правнуки их больше никогда не зарились на чужое.

Обернулся Гурин на голос, слишком громко прозвучал он в этой тишине, но ничего не сказал Куликову, у самого голова была полна каких-то разноречивых мыслей по этому же поводу.

Прошли город, кончились каменные кварталы, остались позади белые флаги одного города, впереди были другие.

А на дорогах, больших и малых, пыхал из-под солдатских сапог, вздымался облаком и носился метельным вихрем белый пух распотрошенных перин и подушек.

И шли солдаты сквозь это белое безумие, сквозь белую метель из пуха и перьев, рассыпанных по всем дорогам, сквозь белые флаги затаившихся городов и поселков…

Ближе к Берлину пошли особняки, дачи, богатые виллы — ухоженные, чистенькие, нигде ни соринки, ни лишней травинки. Тропки, клумбочки, ажурные металлические оградки, воротца, калитки, хитрые замочки на дверцах, электрические кнопочки, вынесенные на столбик аж до самого тротуара.

Увидели в стороне от дороги такой особнячок из желтого кирпича — стоит как игрушка, украшенная молодыми невысокими пушистыми серебристыми елочками. Не особняк, а настоящий маленький дворец: центральный вход — с колоннами, два крыла — полукругом. Арочные окна. Из металлических прутьев заборчик окаймлял участок со всех четырех сторон. Чистота кругом — будто языком вылизано.

Отрядили двух курсантов обследовать дом, побежали они, придерживая на груди автоматы.

Аспин кивнул Гурину:

— Пойдем посмотрим?

— Пойдем!

И они заторопились вслед за курсантами.

Внутри дома полы паркетные, узорчатые, везде ковры, вазы, камины, облицованные голубой в рисунках плиткой. На стенах в золотых рамах живописные картины.

Обежав мигом особняк, курсанты открыли дверь в большой зал и оробели от богатого убранства его, застыли на пороге, а потом заспорили. Один толкал товарища, понукая его идти все-таки вперед, а тот упирался, боясь наследить своими сапогами.

— Во, видали такого? — оглянулся на подошедших Гурина и Аспина курсант, стоявший сзади. — Боится ковер фрицам испачкать! Ну? — он снова толкнул переднего в спину.

— А зачем? — отозвался тот. — И так видно: никого тут нет. Красота-то какая!

— На…ть мне на эту красоту посреди того ковра! — выругался второй. — А еще лучше — взорвать все это противотанковой гранатой. Это же тут наверняка жил какой-то эсэсовский генерал, не меньше.

— Зачем взрывать? Теперь это наше.

— «Наше»! Сохрани для фашиста его домик, он тебе спасибо скажет.

— Генерал тот уже сюда не вернется, — рассуждал первый. — Тут бы детский садик устроить!.. Очень удобное помещение. — Он оглянулся, увидел Аспина и Гурина, отступил от двери, давая и им полюбоваться. — Смотрите, как в музее!

— Наверное, так оно и есть, — сказал Аспин. — Музеи где-то обобрал, а свой особняк украсил.

Они прошли в зал, полюбовались картинами, вазами, мебелью.

— Нет, такое уничтожать, конечно, нельзя, — сказал Аспин курсантам. — Все это надо сохранить и вернуть в музеи.

Заводская окраина Берлина пустынна. Серые каменные здания, закопченные от времени, в руинах. Улица перегорожена баррикадой из огромных каменных глыб, противотанковых металлических ежей и перевернутого набок трамвая с номером 69 на его «кокарде». В баррикаде брешь, через которую солдаты вошли в город.

Идут тротуарами, смотрят во все глаза: они в Берлине!

Низкая, на уровне первых этажей, улицу пересекает эстакада городской железной дороги, серый каменный забор испещрен разными надписями. Среди них выделяется одна, чаще других повторяющаяся:

«BERLIN BLEIBT DEUTSCHEN!»

Намалеванная метровыми буквами белой краской, фраза эта вопиет о бессилии людей, сочинивших ее, она как истеричный, панический крик перед неминуемым: «Берлин останется немецким!»

Конечно же — немецким, каким же еще? И даже в панике тот сочинитель оставался лицемером, и это очень легко доказал наш солдат, который такими же метровыми буквами, такой же белой краской продолжил фразу еще тремя словами:

«ABER OHNE FASCHISTEN!»

«Но без фашистов!» — лаконично, просто и всем понятно. И перевернули напрочь эти три слова весь тот глубокомысленный, но лживый смысл, который вкладывал в них какой-то подручный Геббельса, а может быть, и сам Геббельс, обращаясь к национальным чувствам немецких солдат и жителей Берлина.

Гурин снова узнает почерк того же бойкого, остроумного и убежденного нашего политработника, который нарисовал еще там, у Одера, лихого парня, перематывающего портянку перед последним рывком.

«Молодец! Умный, видать, замполит прошел с передовыми частями!» — погордился Гурин за своего незнакомого коллегу, которого он представлял почему-то именно замполитом и похожим именно на майора Кирьянова.

— Что там, смешное что-нибудь написано? — спросил Аспин у Гурина. — Почему улыбаешься?

Гурин перевел ему надпись сначала только немецкую, а потом с нашей добавкой.

— Как здорово! — изумился Аспин. — Какая быстрая контрпропаганда! — Поинтересовался: — Ты хорошо знаешь немецкий?

— Разбираю, если текст не очень сложный. С четвертого класса учил. Плохо учил, не думал, что пригодится.

— А я в школе английский учил, — сказал Аспин. — Встретимся с союзниками, попробую поговорить.

Начались жилые кварталы, и снова — белые флаги из каждого окна.

Сколько их, этих белых капитулянтских флагов! Наверное, весь запас простынь в эти майские дни сорок пятого года Германия извела на белые флаги…

Батальон прошел окраинными улицами, потом где-то на сложном перекрестке, где пересекались на разных уровнях автобан, железнодорожные и трамвайные пути, перекидной пешеходный мост, где находился спуск в тоннель, над которым возвышалась огромная латинская буква «U», что означало «U-Ban» — метро, — повернул в сторону, миновал зеленый пригород и вышел снова за город. Отсюда их повели, как показалось курсантам, в обратную сторону, чему они необыкновенно удивились и ворчали, не скрывая своего разочарования.

Вскоре они оказались в лесу, где, видать, уже стояла недолго какая-то часть, успевшая лишь начать сооружение здесь военного лагеря. Теперь это место занял учебный батальон и сразу же приступил к делу: часть курсантов принялась строить лагерь, а другую, притом большую часть, отрядили на сооружение оборонительной линии в поле перед лесом. Лагерь — на случай длительной стоянки, оборона — на случай прорыва немцев из окруженного Берлина.

После они узнали, что лес этот именовался Хёновским, по расположенному неподалеку селению Хёнов. И в приказах комбата внизу делалась приписка: «с. Хёнов». А курсанты звали его Мальсдорфским, потому что Мальсдорф тоже находился рядом, а главное — это уже был Берлин.

Лагерь этот оказался последним в жизни учебного батальона, и последние десять дней, которые курсанты и командиры провели в нем до конца войны, были самыми беспокойными за всю фронтовую жизнь. Днем и ночью, глядя на окутанный дымом и грохочущий, как сотни разверзшихся вулканов, Берлин, они ждали ежечасно, ежеминутно важных известий. И вести оттуда приходили — важные, радостные, иногда тревожные, но пока не было той главной, единственной, которую в те дни ждал весь мир.

Каждый тот день Гурину врезался в память, потому что каждый из них был вехой, притом значительной, на пути к столь жданной победе. Вот-вот, вот-вот придет она!..

28 апреля командующий армией, назначенный комендантом Берлина, издал первый свой приказ. В нем говорилось, что вся полнота власти в Берлине переходит в руки Советской военной комендатуры, что национал-социалистская фашистская партия распускается и ее деятельность запрещается. Населению Берлина устанавливаются определенные правила поведения.