Божена Немцова - Бабушка

• Название: Бабушка
• Автор: Божена Немцова
• Издательство: Ф. О. МОУРЕК
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1871

«Бабушка» в переводе Э.Г. Петровской. Это еще дореволюционное издание не так известно сегодня, как советский перевод Ф.П. Боголюбовой. Книга на русском языке вышла в 1871 году, через 16 лет после первой публикации на чешском в 1855. Повесть «Бабушка» принадлежит к лучшим произведениям выдающейся чешской писательницы Божены Немцовой. Ей удалось запечатлеть величественные картины Чехии, ее людей, жизни и быта.

В данном файле старая орфография книги заменена на современную. Текст со старой орфографией можно посмотреть в pdf версии. 

Прага, издатель Ф.О. Моурек, 1871 г.

Типография И.С. Скрейшовского в Праге.

---

За несколько дней до Екатеринина дня вечером в гостинице собралась молодежь, девушки и парни. Весь дом блестел как внутри, так и снаружи; около дверей висели венки из хвоя, за каждым образом в комнате торчала зеленая ветка, занавески на окнах были белы как снег. Длинный липовый стол, покрытый белою скатертью, был забросан розмарином, белыми и красными лентами; вокруг стола сидели дружички, как будто кто-то насадил роз и гвоздичек. Они сошлись вить венок Кристле, молодой невесте, которая была красивее их всех и сидела между ними в переднем углу. Она была избавлена от всех домашних работ и была отдана под надзор тлампача[123] и свахи, которые честно выполняли свою должность; тлампачом был вожак богомольцев, Мартинец, свахой бабушка. Она не могла отказать в этом Кристле, хотя и неохотно являлась в большое общество. Пани-мама исправляла должность старой хозяйки, у которой болели ноги, а жена Кудрны и Цилка прислуживали. Бабушка сидела также между дружичками, и хотя ей нечего было ни вить, ни вязать, но к ней беспрестанно обращались за помощью и за советом. Невеста навязывала ленту на хорошенькую розмариновую ветку для дружки и тлампача; младшая дружичка должна была свить веночек для невесты, старшая для жениха, а остальные дружички каждая своему кавалеру. Оставшийся розмарин был употреблен на пучочки с бантом для гостей; даже для лошадей, долженствовавших везти невесту, готовились украшения на голову и на сбрую, из розмарина и лент.

Глаза невесты искрились любовью и радостью, когда взгляд ее обращался к красивому жениху, ходившему около стола с остальными парнями, из которых каждый имел больше свободы поговорить с любимою девушкой, чем он со своею невестой; он только минутами печально посматривал на нее. Невесте прислуживал дружка, а жених должен был заботиться о старшей дружичке. Всем позволялось веселиться, шалить, петь, шутить, — а всего больше шуток ожидали конечно, от тлампача, — только невеста и жених не смели слишком выказывать свою радость. Кристла мало говорила, не поднимая глаз от стола, усыпанного розмарином. Когда же дружички стали вить свадебные веночки и запели:

«Где ты, голубка, летала,
Ах, летала,
Что свои белые перья замарала,
Ах, замарала?»

то Кристла закрыла лицо белым фартуком и принялась плакать. Жених почти со страхом посмотрел на нее и спросил тлампача: — О чем она так плачет?

— Сам знаешь, женишок, — отвечал ему тот весело; — радость и горе спят на одном ложе, поэтому часто будят друг друга. Оставь, сегодня плач, а завтра радость!

После такого начала песнь следовала за песнью: пелись похвалы молодости, красоте, любви и холостой жизни молодецкой; потом парни и девушки запели о том, как хороша семейная жизнь, когда оба любят друг друга как горленки, когда живут согласно как зернышки в одном колосе. С их пением смешивался постоянно комический напев тлампача. Когда же они запели о семейном согласии, он запел свое собственное соло, говоря при том, что он споет им совершенно новую песенку, «самим мною на свет выданную, во тьме напечатанную», добавил он.

— Ну, пойте: — закричали парни: — послушаем, что-то вы умеете!

Тлампач вышел на середину комнаты и комически запел с интонацией, настолько шутливою на свадьбе, насколько она была серьезна на богомольях:

О, ангельское веселие,
Нет ничего выше супружеского согласия!
Скажу ли: свари гороху!
Она сварит кашу;
Скажу ли о мясе.
Она приготовит мучное!
О, ангельское весилие,
Нет ничего выше супружеского согласия!

— Изломанного талера не дадим за песенку и с певцом! — закричали девушки и тотчас запели сами, чтобы помешать парням, желавшим слушать продолжение. При постоянном пении и шуточках связались букеты, свились веночки, девушки встали из-за стола, взялись за руки и кружась, запели:

Уж все сделано,
Уж все готово,
Калачи напечены,
Венки свиты!

В то же самое время в дверях показалась пани-мама, неся с остальною домашнею прислугой полные руки кушанья. Пан-отец и дружка принесли питье. Опять все сели за стол, занятый уже не розмарином, а вареными и печеными яствами. Кавалеры уселись возле дружичек, жених поместился между старшею дружичкой и свахой, а невеста села между дружкой и младшею дружичкой, которая ей накладывала и резала кушанье также, как старшая дружичка жениху. Тлампач постоянно прыгал вокруг стола, позволял дружичкам кормить и даже бранить себя, но они в свою очередь должны были прощать ему всякую шутку, хотя бы она и была немножко груба. Когда убрали со стола всю посуду, тлампач выставил на стол три миски в подарок невесте. В первой из них была пшеница, которую он дарил ей с желанием, чтоб она была плодородна, в другой была зола, смешанная с луковым семенем, которое невеста должна была отобрать, чтоб приучиться к «терпению», а третья миска была «тайная», вся закрытая. Невеста не должна была любопытствовать и должна была взять миску, не заглядывая на нее. Но кто же мог бы удержаться от соблазна? И Кристле любопытство не давало покоя. Когда никто не смотрел на нее, она тихонько приподняла белый платок, закрывавший миску и, ах, сидевший там воробей вспорхнул к потолку.

— Видишь ли, милая невестушка! — сказала бабушка, ударив ее по плечу: — так всегда бывает с любопытством. Человек готов умереть, лишь бы узнать, что от него скрыто, а как посмотрит под покрывало, так ничего и не поймает!

Молодежь не расходилась до поздней ночи, потому что после ужина еще танцевали. Жених с дружкою проводили сваху домой, напоминая при прощаньи, что завтра утром опять соберутся. Рано утром обитатели долины и Жернова были уже на ногах. Одни шли в церковь, другие собирались только к обеду и танцам, а оставшиеся дома не могли преодолеть желания посмотреть на свадьбу, о которой еще за несколько недель говорилось, что будет шумная, что невеста поедет в церковь на барских лошадях, что у нее на шее будут дорогие гранаты, да притом еще на ней будет белый вышитый фартук, шпензер из розовой тафты и платье облачного цвета. Все это было известно в Жернове может быть еще прежде, чем невеста об этом подумала. Они знали все подробно: много ли и какие кушанья будут на свадьбе, в каком порядке будут их подавать; сколько рубашек, сколько перин, какую посуду дают за невестой — все знали, как будто она им писала об этом. Не идти посмотреть на такую шумную свадьбу, не посмотреть, идет ли к невесте веночек, сколько слезок она прольет, как гости одеты, не посмотреть на все это было бы непростительным грехом. Ведь это составляло эпоху в их истории, это давало материал для разговоров по крайней мере на полгода, — как же пропустить такой случай?

Придя к гостинице, семья Прошковых и семья охотника, заходившая на Старое Белидло, едва могли продраться сквозь толпы народа. В гостинице уже собрались гости с невестиной стороны. Пан-отец был разряжен в пух и прах, сапоги его блестели как зеркало, а в руке он держал серебряную табакерку. Он был свидетелем с невестиной стороны. Пани-мама была вся в шелку, под двухэтажным подбородком ее белелся мелкий жемчуг, на голове блестел чепец с золотом. Бабушка была тоже в своем подвенечном платье с праздничною голубкой на голове. Дружичек, кавалеров и тлампача не было в комнате, они ушли в Жернов за женихом, а невеста была спрятана в клети[124]. На дворе вдруг раздался крик: «Идут, уж идут!», и от мельницы послышались звуки флейт, кларнета и скрипки. Вели жениха. Между зрителями начался шепот: «Смотрите-ка, смотрите! Милова Тера младшею дружичкой, а старшею Тиханкова. Если бы жена Томша была еще девушкой, так уж никто другой не был бы старшею дружичкой».

— Томеш свидетелем со стороны жениха!

— А где его жена? Ее что-то не видать!

— Она помогает невесте одеваться. Она в церковь не поедет, ведь она ходит последнее время, — говорили между собою женщины.

— Ну, невеста должна готовить ризку:[125] уж верно никто другой не будет кумой, они ведь закадычные.

— Уж известно дело!

— Ах, посмотрите! И судья идет! Это удивительно, что Мила позвал его; ведь он-то и был виноват в том, что Якуб попал в солдаты! — заговорили все с удивлением.

— Что же, судья вовсе не злой человек! Люцка его подстрекала, а управляющий подсаливал, так это неудивительно. Якуб хорошо сделал. Он всего лучше накажет его тем, что не отмстит ему, и Люцка треснет от злобы!

— И она уже просватана! — отозвался другой голос.

— Как так? Я ничего об этом не слыхала! — отозвалась опять другая.

— Третьего дня с Иосифом Нивльтовым.

— Уж он давно за ней ухаживал.

— Правда, но она прежде не хотела за него, пока надеялась выйти за Якуба.

— Ну, что за парень этот жених, черт возьми! Мило на него посмотреть!

— Какой прекрасный платок подарила ему невеста, он наверное стоит не менее десяти златых! — опять заметили женщины.