Владимир Долин (Белоусов) - Чоновцы на Осколе

• Название: Чоновцы на Осколе
• Автор: Владимир Долин (Белоусов)
• Издательство: Издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия»
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1961

В повести «Чоновцы на Осколе» автор рассказывает о героической борьбе первых комсомольцев за укрепление советской власти.

---

— Виноват. Ваша воля, что хотите, то и делайте со мной. Только я этой самогонки в рот не брал.

— На фронт приедем, я с тобой не так еще поговорю. При малейшем нарушении дисциплины... — Чепурин хлопнул ладонью по деревянной колодке маузера. — Иди!

По-строевому, щелкнув каблуками, Пащенко повернулся через левое плечо, подошел к распахнутой двери теплушки и, не оборачиваясь, выпрыгнул в ночную темь.

У вагона послышались торопливые шаги, ночную тишину прорезал громкий окрик:

— Посторонись... Куда прешь!

— Что случилось? — узнав по голосу своего вестового и выглянув из теплушки, спросил Чепурин.

— Задержка, товарищ командир, бандиты рельсы своротили. Чуть нас под откос не вытряхнули.

Двое красноармейцев втащили в теплушку носилки с мальчуганом лет четырнадцати, одетым в дырявую украинскую свитку. Вслед за ними в теплушку влез начальник штаба.

— Товарищ Чепурин, — доложил он, — бандиты устроили на пути диверсию... Вот мальчонка гады подстрелили. В ногу пулей угодили... Он бойкий, сам вам обо всем расскажет. А я пойду, там красноармейцы путь восстанавливают. — Начальник штаба вновь выпрыгнул из теплушки.

Чепурин склонился над мальчуганом.

— Как звать тебя?

— Афоня Горобец! Так парубки тутошные меня прозвали. А фамилия .моя Горобцов. Из-под Курска я. Отца белые зарубили, мать от тифа умерла. Я тут у хозяина за харчи работаю...

— Ну, курский соловей, рассказывай, что случилось.

Мальчик рукою, выпачканной кровью, потер переносицу.

— Ну, годувал я скотину в степи, — начал он, пересыпая русские слова украинскими. — Днем мы с хозяином бревна из лесу возили — новую ригу ставить собирается, — а с вечера он меня тут оставил, в степи, волов пасти. Дома боится держать их: как бы красные куда в извоз не мобилизовали. Крепко наказывал за волами смотреть, чтобы на железку не зашли. Пригрозил: «Порешит поезд худобу — без головы останешься!» Ну, а сам пийшол ночевать до хаты. Отогнал я волов подальше в балку, повечерял печеной картошкой и прилег на арбу чуток вздремнуть. Проснулся — волов не видно. Обежал всю балку, повернул к насыпи, слышу, стукочит что-то вверху. Вскарабкался я на насыпь, бачу — солдаты в шинелях и кони подседланные. Поначалу солдаты будто железякой по рельсам тюкали, потом коней начали понукать; что-то заскрежетало, каменюки, стукоча, под откос посыпались. Тут их командир, видно, кричит: «Убирай постромки, поезд идет!»

Ну, люди, значит, с конями под откос, и слышу, в сторону леса поскакали. Поднялся я с земли — и к тому месту. Бачу, шпалы из-под рельсов выбиты, одна в сторону свернута. Мамо моя родная, что ж они наделали! Не иначе — куркули, бандюги проклятые. Скатился я с насыпи и бегом к своей арбе. Схватил топор, охапку соломы и назад. Бросил солому на путях перед тем страшным местом, давай топором шпалу кромсать. А поезд вот он, паровоз пыхтит, искры разбрасывает. Собрал я щепы, на солому бросил. Было у меня в коробке три серника, ну-ка, думаю, отсырели, не загорятся. Свиткой от ветра заслонился, чиркнул раз, другой — зажглась, сунул в солому, ветер вздул пламя. Тут, значит, меня по ноге как палкой садануло. Свалился я и ползком в сторону, под насыпь, чтоб бандюги еще из винтовки не бухнули. Вот и все...

Пришел начальник штаба.

— Дорогу восстановили, сейчас тронемся. А что с этим орлом делать? — спросил он у командира полка.

— Я бы этого орла к награде представил, — сказал Чепурин. — Заготовьте на него документы, опишите все, сдадим его на станции, где есть больница.

— В Уразове есть больница, — вмешался Василий, — сестра у меня там фельдшерицей работает.

Чепурин посмотрел на карту.

— Вот на станции Уразово и передадим его железнодорожной охране, пусть позаботятся о парнишке, сонные рохли...

ГЛАВА II

На станцию Уразово эшелон пришел под утро. Густой, промозглый туман окутывал одноэтажный станционный домик с деревянными пристройками, с разбитой снарядами кирпичной башней водокачки.

Василий распрощался с Чепуриным.

Двое красноармейцев-санитаров вынесли из вагона носилки с Афоней Горобцовым и в сопровождении начальника штаба передали раненого начальнику железнодорожной охраны.

— Ответите за парня головой, — пригрозил начштаба. — Сейчас же отправьте раненого в больницу. А этот пакет передайте в Уразовский ревком... Плохо вы охраняете дорогу, — сердито заметил он.

— Ни одной ночи спокойной не бывает. Бандиты и дезертиры одолели, — оправдывался, как школьник, бородатый дядька — начальник охраны.

Двое парней из отряда железнодорожной охраны положили Афоню на бричку, запряженную парой коней, и, не дожидаясь рассвета, повезли в больницу. С ними пристроился и Василий.

Дорога была разбитая, грязная. То и дело приходилось объезжать глубокие колдобины, лужи.

Почти у самого въезда в слободу обогнали группу вооруженных людей. В утренних туманных сумерках трудно было разглядеть их лица. Вскоре группа свернула с дороги на обочину и направилась влево к садам и огородам слободы.

— Кто такие? — спросил Василий у сидевшего рядом охранника.

— Кто их знает, — мрачно ответил тот. — Может, красноармейцы, а может, дезертиры или бандюги какие. Житья от них нет. Зайдут в слободу, по домам шарят, все ценное у людей забирают... Нагрянет к тебе ночью вот такая орава — и, если ты коммунист или комсомолец, пикнуть не дадут. Тово-с, значит... — парень выразительно провел ребром ладони по своей смуглой шее. — А то еще лучше, — продолжал он, — подопрут дверь орясиной, подложат под крыльцо соломки и подпалят... Сейчас немного спокойней стало, а как фронт близко был — жуть что творилось...

— А ревком куда смотрит? У него что, сил нет для борьбы с бандитами и дезертирами?

— Да маловато нас тут осталось. Почти все в армию ушли. А работы много: советскую власть по селам надо укреплять, продразверстку выполнять... А давно ли белых отсюда выбили? Сразу порядок не установишь. Председатель ревкома Виктор Григорьевич Стрижов — бывалый человек, старый солдат — старается, организует народ...

— Стрижов? Знакомая фамилия! — перебил Василий. — На фронте у нас бронепоездом командовал, отчаянный человек, бывший моряк...

— Нет, это не он, — поспешил разочаровать Василия собеседник. — Наш не отчаянный и не больно уважает таких. «Отчаянность, — говорит, — не от ума, не от уверенности в своей силе и правоте, а от бессилья». Наш — ровный, спокойный. Голоса не повышает, на испуг не берет. Свой, рабочий человек. До войны механиком у нас на электростанции работал. С германского фронта в семнадцатом году в Петроград попал, Керенского с его прихлебателями из царских покоев штыком выковыривал. С Лениным, Свердловым вот так, как мы с тобой, о государственных делах беседовал. Башковитый человек, ему бы на большой работе в центре сидеть, да здоровье не позволяет — легкие газами на фронте отравлены... На борьбу с немецкими оккупантами народ тут у нас поднимал, против белых партизанил. Эсеров, меньшевиков из Советов повыгонял...

— Мужиков всех поразорил! — вмешался вдруг в разговор полусонный возница.

— Каких мужиков? Не показывай, Тимоха, свою темноту. И я и ты — мужики, а чем он нас с тобой обидел? — набросился на ездового парень.

— А с меня нечего взять...

— Вот он и берет у кого много. А тебя, дурака, кормит, одевает. Такие вот дурни, как ты, колодой у нас под ногами... Давай погоняй, хватит носом клевать!..

Подъезжая к двухэтажному зданию больницы, Василий увидел шагавший по улице вдоль палисадника небольшой патрульный отряд.

Сидевший рядом с ним парень оживился.

— Вот они, наши силы! Молодежь, комсомольцы. На них почти все держится. И от бандитов народ охраняют, и по селам ездят, бедноту деревенскую организуют, хлеб у мироедов из ям выгребают, дезертиров вылавливают...

Утренний туман рассеивался. Слобода неторопливо просыпалась. Лениво перекликались петухи. На окнах домов распахивались створки синих и голубых ставней. За придорожными тополями и акациями, за высокими дощатыми заборами и палисадниками слышались голоса женщин, звон ведер, скрип колодезных журавлей. В воздухе распространялся запах парного молока и щекочущего ноздри кизячного дыма.

Широкие, прямые улицы, пересеченные переулками, тянулись к центру слободы, где над каменными купеческими амбарами и лабазами базарной площади возвышалась белоснежная свежевыбеленная церковь. На золотистых куполах трепетали зайчики робко проглянувшего сквозь туман солнышка.

Афоню Горобцова сдали в приемный покой Уразовской больницы. Здесь же Василий узнал адрес своей сестры.

От больницы охранники повернули к зданию ревкома, чтобы передать срочный пакет Стрижову. Василий отправился с ними, чтобы сразу стать на военный и партийный учет.

Ревком помещался недалеко, в большом каменном двухэтажном доме.