Илья Альтман - Неизвестная «Черная книга»

• Название: Неизвестная «Черная книга»
• Автор: Илья Альтман
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-087585-6

В 1947 году в Москве должна была выйти из печати «Черная книга» – уникальный сборник документов и рассказов о Холокосте, подготовленный известнейшими советскими литераторами и журналистами (Маргаритой Алигер, Вениамином Кавериным, Рувимом Фраерманом, Виктором Шкловским и другими) под руководством Василия Гроссмана и Ильи Эренбурга. Однако этого не случилось: по политическим причинам публикация была запрещена, набор «Черной книги» рассыпан, гранки и рукопись изъяты, а многие из тех, кто работал над книгой, репрессированы.

Настоящее издание включает воспоминания, письма и дневники, собранные в 40-х годах редакторами «Черной книги» и по разным причинам не включенные в ее окончательный текст либо использованные частично.

---

Все они дети польских евреев. В конце 1939 года родители их бежали из разрушенной Польши на восток. Родители погибли в пути, а детей приютила советская власть. Вместе с сотнями других детей беженцев их отправили в Полтаву в хорошо организованный детский дом. Но и здесь кровавый враг – немецкий фашизм настиг их. Детский дом в полном составе и полном порядке был эвакуирован специальным поездом на восток. На пути, у станции Купянск, поезд атаковали гитлеровские аэропланы, которые снизились и обрушили на поезд с детьми смертоносный огонь. Десять[99] детей пали мертвыми; многие были ранены. Мертвых спешно похоронили у станции. Детские руки засыпали могилу и образовали «курган». Поезд пошел дальше под специальной охраной советских самолетов. Полтавский детский дом нашел приют в Алма-Ате. В делегации, прибывшей из далекого Казахстана в Купянск, находятся также две сироты, получившие тогда ранения, – двенадцатилетняя Рива Бернштейн из Бриска и тринадцатилетний Мотеле Зальцман из Варшавы. От имени своих сотен товарищей, воспитывающихся сейчас в Алма-Ате, Рива Бернштейн и Мотеле Зальцман почтили братскую могилу детей и возложили на нее венок.

У края степи, у самой станции Купянск возвышается курган-могила. Он будет вечно напоминать о зверствах гитлеровских бандитов, немецко-фашистских детоубийц.

[1944] Записал Н[афтали] Г[ерцевич] Кон Пер. – Д. Маневич[100]

Уничтожение евреев Мариуполя Дневник Сарры Глейх

[101]

17 сентября. Наконец, через месяц после приезда из Харькова я начинаю работать в Мариупольской конторе связи. Дома все время разговор об отъезде. Старики не хотят ехать. Фаня записала нас всех в эшелон завода, но нет уверенности, что возьмут всю семью. Самое главное, как посадить стариков. Я смогу выехать с конторой, которая, безусловно, будет эвакуироваться.

25 сентября. В Мариуполе тихо, не бомбят, люди успокаиваются, это очень многих толкает на мысль, что отъезд необязателен, тем более что вид одесситов, эвакуированных в Мариуполь и не имеющих пристанища, наводит на мысль, что лучше сидеть на месте, чем ехать куда-то голодать и сидеть в холоде. Кажданы колеблются, ехать ли им в Новосибирск. Маничка против поездки, Гданя настаивает на отъезде. Хотят отправить Катюшу с Ганочкой и М. Ф., а самим оставаться в Мариуполе.

1 октября. Фаня, Рая и Фира – жены военнослужащих – ходили в военкомат, им ответили, что никакой эвакуации нет, могут выдать посадочный талон без эваколиста, а вообще считают, что ехать не нужно, до весны в Мариуполе эвакуации не будет.

6 октября. Сегодня в одиннадцать часов утра Кажданы выехали в Новосибирск. Маша оплакивает их отъезд, она уверена, что они не доедут, их убьют по дороге, так как поезда бомбят.

7 октября. Ночью с 6-го на 7-е налет немецких самолетов, бомбы сброшены в порту. Тревога была непродолжительная.

Утром опять налет самолетов. Вывозят войска и раненых из госпиталей. Очень много убежавших от бомбежек из Бердянска и Мелитополя.

Вечером Фира Штернштейн получила извещение о гибели мужа в боях под Осипенко. Завтра утром Штернштейн уезжают с эшелоном «Азовстали». Завтра же отправляется эшелон завода Ильича. Но Фаня говорит, что мы попадаем в следующий.

8 октября. Ночь прошла тихо, все разошлись на работу, магазины торгуют, но в городе чувствуется какая-то напряженность.

Начальник конторы Мельников вызвал меня, сообщил, что 10 октября эвакуируемся, что нужно подготовить документы, можно взять семью, значит, так или иначе отъезд обеспечен. В десять утра началась беспорядочная стрельба, кто-то пришел и сказал, что в городе немцы. Все бросились бежать. Бегу домой. Самолет на бреющем полете обстреливает из пулемета город, пули цокают у самых ног. Толпа призывников с котомками за спиной кинулась врассыпную по домам.

8 двенадцать часов дня 8 октября немцы в городе. Дома – все, кроме Фани, которая на заводе, куда пошла утром на работу. Жива ли она? А если жива, как доберется сюда, ведь трамваи не ходят. Бася у Гани, которая больна брюшным тифом. В шесть часов вечера Фаня пришла с завода пешком, на заводе немцы с двух часов дня, а рабочие и служащие завода сидели в бомбоубежище, артиллерийскую стрельбу приняли за зенитки. Случайно кто-то узнал о приходе немцев в город. Директор завода пытался организовать отряд, раздавали оружие, но, кажется, ничего не вышло. Говорят, что секретаря Молотовского райсовета Гербера немцы убили в кабинете райсовета. Председатель горсовета Ушкац успел уйти.

9 октября. Дома абсолютно нечего есть. Пекарни в городе разрушены, нет света, воды. Работает пекарня в порту, но хлеб только для немецкой армии. Немцы расклеили вчера объявления, обязывающие всех евреев носить отличительные знаки – белую шестиконечную звезду на левой стороне, – без этого выходить из дому строго воспрещается. Евреям нельзя переселяться с квартиры на квартиру, Фаня с работницей Таней все же переносят свои вещи с заводской квартиры к маме. Часть вещей она отдала Рояновой, матери Васи. Поселилась Фаня у нас, хотя папа считает, что она должна быть с Рояновыми.

11 октября. Приход немцев сразу сорвал маски. По городу расклеены объявления, написанные от руки, – призывающие к погромам. Черносотенцы ожили. [Теперь, когда население разграбило все, немцы издали приказ, карающий за грабеж расстрелом, и предлагают населению нести все обратно, но этого, конечно, никто не делает. Немцы возвращают радиоприемники, но с ограничением – имеют право получить приемники обратно только украинцы.]

12 октября. По приказу, еврейское население должно избрать общину в количестве тридцати человек, община отвечает жизнью за «хорошее поведение еврейского населения», так гласит приказ; глава общины – доктор Эрбер. Кроме Файна никого из членов общины я не знаю.

Кроме того, еврейское население должно регистрироваться в пунктах общины (всего зарегистрировано девять тысяч евреев), каждый пункт объединяет несколько улиц, наш пункт – ул. Пушкина, 64, – этим пунктом ведают Бору, бухгалтер, юрист Зегельман и Томшинский. Фаня должна специально идти на завод регистрироваться, председатель общины завода – доктор Белопольский, Спиваков – член общины. Головой города назначен Демченко, кажется, он работал в коммунальном отделе горкомхоза. На заводе голова Будневич, живет по соседству с Рояновыми.

Фаня была у них – Шура и Лева (муж Ани) и сосед их Каюда 10 октября ушли из города. Массовых репрессий пока нет, наш сосед Траевский говорит, что еще не прибыл отряд гестапо, потом будет иначе.

13 октября. Ночью у нас были немцы. В девять часов вечера началась зенитная стрельба. Мы все были одеты. Владя спал, папа вышел во двор посмотреть, есть ли кто-нибудь в бомбоубежище, и наткнулся на трех немцев, они были во дворе, искали евреев, соседи стояли в нерешительности, не зная, что делать – указать или не указать на нашу квартиру. Появление папы разрешило вопрос – папа привел их в квартиру. Тыча в лицо наганом, спрашивали, где масло и сахар, потом стали ломать дверцы шифоньера, хотя шифоньер был открыт, забрали все у Баси, она была у Гани, Ганя – одна, Бася там день и ночь, потом перешли к нашим вещам, к двенадцати часам [ночи] мы остались буквально в чем стояли, двое грабили без передышки, взяли все, вплоть до мясорубки.

[Один из них никого не трогал, только наблюдал, пытался не пускать их в мамину спальню, где спал Владя, и незаметно от них прятал вещи и передавал их мне, указывая жестом, чтобы я их спрятала; он был трезв, а двое пьяны совершенно.]

Увязав все в скатерть, ушли. В доме все разбросано, раскидано, разбито. Решили не убирать, если придут еще, пусть видят сразу, что у нас уже им делать нечего. Утром узнаем, что в городе – повальные грабежи. Грабеж продолжается, и днем забирают все – подушки, одеяла, продукты, одежду. Поодиночке не ходят – три-четыре человека, их слышно издалека – сапоги гремят [по тротуарам].

Есть приказ явиться всем по месту работы, неявка рассматривается как саботаж. Была в конторе – Мельников удрал, начальником объявлен старик Вернигора, его заместителем Михайлов. Со мной боятся не только разговаривать, но даже стоять рядом – ведь я еврейка. Фаня на завод не пошла. Бася была в банке, и начальник Каравай встретил ее не очень любезно и посоветовал идти домой – евреи работать не будут.

Папа ходил к магазину, там все цело, по дороге его остановил немец и велел ему нести большое витринное стекло; увидев, что ему это не под силу, подозвал более молодого, а папу отпустил домой.

Ходили с Фаней к Кондатским, оказывается, 8 октября они грузились на баржу, но уехать не успели.

Таня ходила в порт и достала хлеб, теперь есть, чем кормить Владика, так как кусок хлеба немцы посыпали нафталином, а этот хлеб мы берегли для Влади.