Илья Альтман - Неизвестная «Черная книга»

• Название: Неизвестная «Черная книга»
• Автор: Илья Альтман
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-087585-6

В 1947 году в Москве должна была выйти из печати «Черная книга» – уникальный сборник документов и рассказов о Холокосте, подготовленный известнейшими советскими литераторами и журналистами (Маргаритой Алигер, Вениамином Кавериным, Рувимом Фраерманом, Виктором Шкловским и другими) под руководством Василия Гроссмана и Ильи Эренбурга. Однако этого не случилось: по политическим причинам публикация была запрещена, набор «Черной книги» рассыпан, гранки и рукопись изъяты, а многие из тех, кто работал над книгой, репрессированы.

Настоящее издание включает воспоминания, письма и дневники, собранные в 40-х годах редакторами «Черной книги» и по разным причинам не включенные в ее окончательный текст либо использованные частично.

---

Когда я пришла в себя, были уже сумерки, трупы, лежавшие на мне, вздрагивали, это немцы, уходя, стреляли на всякий случай, чтобы раненые ночью не смогли уйти, так я поняла из разговора немцев, они опасались, что есть много недобитых, они не ошиблись, таких было очень много, они были заживо погребены, потому что помощь никто им не мог оказать, а они кричали и молили о помощи. Где-то под трупами плакали дети, большинство из них, особенно малыши, которых матери несли на руках (а стреляли нам в спину), падали из рук пораженной матери невредимыми и были засыпаны и погребены под трупами заживо.

Б. Самойлович, который попал на место расстрела раньше матери, с которой он был, так как жена у него гречанка, ей в этот день было необязательно умирать, попросил разрешения подождать мать, он разделся, его отвели в сторону.

Я начала выбираться из-под трупов, я сорвала ногти с пальцев ноги, но узнала об этом только тогда, когда попала к Рояновым (24 октября), выбралась наверх и оглянулась – раненые копошились, стонали, пытались встать и снова падали. Я стала звать Фаню в надежде, что она меня услышит, рядом мужчина велел мне замолчать, это был Гродзинский, у него убили мать, он боялся, что я своими криками привлеку внимание немцев. Небольшая группа людей, которые сообразили и прыгнули в траншею при первых залпах, оказались не раненными – Вера Кульман, майор Шмаевский, Циля (фамилии Цили я не помню), – все время меня просили замолчать, я начала просить всех уходящих помочь мне разыскать Фаню, никто не оборачивался, все уходили. Гродзинский, который был ранен в ноги и не мог идти, советовал уйти, я пыталась ему помочь, но одна не была в состоянии, через два шага он упал и отказался идти дальше, посоветовал мне догонять ушедших. Я сидела и прислушивалась, какой-то старческий голос напевал: «Лайтенахт, лайтенахт»[103], и в этом слове, повторяющемся без конца, было столько ужаса. Откуда-то из глубины кто-то кричал: «Паночку, не убивай меня…» Случайно я нагнала В. Кульман, она отбилась в темноте от группы людей, с которой ушла, и вот мы, вдвоем, голые, в одних сорочках, окровавленные с ног до головы, начали искать пристанища на ночь и пошли на лай собаки, постучали в одну хату, никто не откликнулся, потом в другую – нас прогнали, постучали в третью – нам дали какие-то тряпки прикрыться и посоветовали уйти в степь, что мы и сделали. Добрались в потемках до стога сена и просидели до рассвета, утром вернулись к хутору – это оказался хутор имени Шевченко. Он находился недалеко от траншей, только с другой стороны, до конца дня к нам доносились крики женщин и детей.

23 октября. Вот уже двое суток, как мы в степи, дороги не знаем, сегодня случайно, переходя от стога к стогу, В. Кульман обнаружила группу мужчин, среди которых оказался Шмаевский. Они, голые и окровавленные, все время сидят здесь – решили идти днем к заводу Ильича, потому что ночью дороги не можем найти. По дороге к заводу встретили группу парней, по виду колхозники, один посоветовал оставаться в степи до вечера и ушел, второй предупредил, чтобы скорее уходили, потому что его товарищ нас обманул своим советом, он приведет сюда немцев. Мы поторопились уйти. Утром 24 октября постучалась к Рояновым. Меня впустили. Узнав о смерти всех, ужаснулись, помогли мне привести себя в порядок, накормили и уложили.

25 октября. Пришла Зина, она с матерью живет на левом берегу. Узнав о случившемся, расплакалась и сказала: «Если бы нам разрешили, мы бы Владика разыскали и похоронили». О Фане ни слова сожаления.

26 октября. У Рояновых больше оставаться нельзя. Каюда, их сосед, советует уходить. Зина принесла мне пальто мое и мамино, я оделась и решила идти в город. Прошла через весь город, и никто меня не остановил, хотя кто меня знает, кроме соседей во дворе, никто, быстро прошла двор и пришла к Стеценко. А. И. была дома одна, увидала меня, удивилась, растерялась. Я попросила ее позвать Таню.

Мне нужно было переодеться, в доме оставалось мое старое платье и белье, но Таня сказала, что там уже ничего нет, пришла JI. Леймунская и принесла мне старые платья Баси, я тогда вспомнила о том, что у нее мои вещи и там есть платья, а она, наверное, их уже использовала. Оставаться здесь я не могла, решила до сумерек просидеть в бомбоубежище, до одиннадцати часов ночи я просидела в бомбоубежище, в одиннадцать часов пришел Ф. Белоусов и забрал меня к себе, я переночевала у них, а на рассвете перешла в сарай к Л. Леймунской, он под нашим домом. В доме осталась запертой кошка, она бегала с террасы на кухню, переворачивала все, что попадалось ей на пути, а мне все казалось, что сейчас я услышу чей-нибудь голос, вдруг кто-нибудь в доме есть, но, увы, этого не случилось. Таня, Вера и Люся в течение дня осторожно, чтобы не выдать моего присутствия, кормили меня. Люся была, по моей просьбе, у Гани, сообщила ей о моем местонахождении, вечером я должна была перейти к ней.

Из сарая мне виден весь двор – Травский гоголем ходил по двору и всех предупреждал, чтобы не прятали жидов, что жидов всех нужно уничтожить. В. Шварц мне говорила, что он вчера пришел к ней и просил шубу ее отца. «Все равно, – говорил он, – ему уже она не нужна».

27 октября. Вчера вечером я благополучно перешла к Гане, меня проводили Федя и Таня (работница Фани). Кульпе очень внимателен и заботлив. Обещают дать возможность укрыться, так как у Гани быть опасно, немцы не верят ему и ей – но болезнь пугает их, это пока ее спасает, все же один раз они здесь уже были и угрожали ему и ей.

29 октября. Кульпе привел своего отца, и я с ним поехала рабочим поездом на левый берег, где у Кульпе есть комната, но пробыла я там всего два дня, и мне пришлось снова вернуться к Гане, сестра Кульпе боится моего присутствия.

2 ноября. Я снова скрываюсь у Гани, сижу во второй комнате, говорить громко мне не полагается, чтобы соседи за дверью не обнаружили присутствия третьего человека в квартире, а каждый звонок и стук приводит всех в трепет. Где найти мне пристанище более безопасное – этот вопрос не выходит из головы. Случайно пришла проведать Ганю ее бывшая домашняя работница, Василиса Попова, она живет на правом берегу, ее муж уехал с эшелоном завода «Азовсталь», а она с двумя ребятами осталась. После долгих переговоров условились с ней, что под вечер она придет, и я с ней поеду на правый берег, на несколько дней, а там будет видно. Ганя возражает на все мои попытки убедить ее, что мне нужно уйти и попытаться перейти линию фронта. Она считает, что идти без документов и денег бессмысленно. Кроме того, очень холодно, а я почти раздета, ее вещи все спрятаны у одного из ее сотрудников, который работал с ней на консервном заводе, она собирается послать к нему Кульпе на днях и предлагает мне свое меховое пальто, а пока мне нужно побыть у В. Поповой.

3 ноября. Я на новой квартире – это недостроенная лачуга, такая незаметная, что немцы сюда не заглядывают.

Вася Попова ездит в город и бывает у Гани, но пока безуспешны все старания Гани вернуть свои вещи. Договорились, что 8 ноября Вася Попова и Кульпе вместе поедут к этому инженеру и принесут то, что он им отдаст. Судя по словам Васи, сотрудник Гани неохотно расстается с ее чемоданами.

8 ноября. Утром В. Попова уехала к Гане, но вскоре возвратилась и сказала мне, что Ганю и Кульпе в ночь на 8 ноября взяли в гестапо. Это ей сообщили соседи. Мне нужно уходить, другого выхода нет. Я быстро собралась, попрощалась с Васей и ушла. Дороги не знаю, иду и не знаю, куда.

9 ноября. Пришла в какое-то селение – оказалось греческое село Старый Крым. Значит, иду в немецкий тыл, надо возвращаться обратно. Решила идти берегом моря на Буденновку, Таганрог, Ростов. Идти очень тяжело, особенно ночью, холодно даже в стогах, сено не греет, а проситься ночевать в селах опасно. Бывает, что и днем не могу идти, ноги распухли, просидела в сене трое суток, но все же поднялась. Иду снова, встречаются попутчики – это горожане, идущие в села менять вещи на хлеб или бежавшие из плена. Судя по их разговорам, немцы двигаются быстро вперед, взят Таганрог, бои идут под Ростовом.

22 ноября. Я в Таганроге, на улицах пустынно, на окраине встретила группу людей. Они, как сообщила мне одна словоохотливая старушка, шли на Петрушкину балку, где расстреляли еврейское население Таганрога.

25 ноября. Подхожу к Ростову, очень устала, дошла до Олимпиадовки – это недалеко от Ростова, говорят, сюда есть даже трамвайная линия, решила попроситься в первый попавшийся дом переночевать.

26 ноября. Ночевала в Олимпиадовке, ночью выпал снег, морозно. Спросила дорогу и иду в Ростов.

В городе следы недавнего боя, кое-где на окраине еще лежат трупы красноармейцев. Решила идти в Новочеркасск, подхожу к Нахичевани, где попросилась в один из домов посидеть, отогреться и отдохнуть, очень болят ноги, опухли, и я натерла их неудобной обувью. Каждый шаг – это для меня мука.