Хюго Клаус - Избранное: Сборник

• Название: Избранное: Сборник
• Автор: Хюго Клаус
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-05-002633-4

Писатель европейского масштаба, прозаик и поэт, автор многочисленных романов, рассказов и эссе, X. Клаус известен также как крупный драматург. Не случайно его книги европейская критика называет «эпопеей национального сознания». Широкую популярность X. Клаусу снискала его готовность браться за самые острые, животрепещущие темы. В сборник вошли антифашистский роман «Удивление», роман «Вокруг И. О.», отличающийся острой антиклерикальной направленностью, а также пьесы и рассказы разных лет.

---

— А Ио в этом году не прибавили жалованье? — спрашивает он. — Я что-то такое читал.

— Натали об этом никогда не узнает, — говорит Клод. — Эти вещи наш Ян Кредит под замком держит.

— Что? Ну, этого я не потерплю! Клод, немедленно возьми свои слова обратно!

— Какие слова? — невинным голосом спрашивает Клод.

— Те, что ты сейчас сказал! — возмущается Натали.

— Я сказал? Тетя, у тебя все хуже и хуже со слухом, я ничего плохого не говорил, тетя, — уверяет Клод.

Альберт, занятый своим бокалом тройного сухого, причмокивает губами, открывая остатки зубов.

— Жанна, он говорил это или нет? Он назвал Ио Яном и так далее, это правда или нет? — волнуется Натали.

— Я ничего не слышала, — говорит Жанна, и ее соучастие тут же вознаграждается желторотым прохиндеем, он встает и, взяв ее за руку, прижимается к ней.

— А куда девался наш красавец Ио? — спрашивает он.

— Прекрати, — вмешивается Лотта. — У человека просто есть чувство такта.

— Ах вот оно что! — Клод капает несколько прозрачных капель коньяка в свой стакан и проглатывает их.

— Он оставил нас одних, чтобы мы могли не стесняясь обсудить свои семейные дела.

— Шикарный тип, — говорит Натали.

— Какие такие дела? — Вопрос Альберта задан неспроста, в нем есть подвох, Лотта, заметив это, сидит молча, уставясь на свои колени.

— Ну, например, церковная служба, — говорит Натали. — В прошлом году мы заплатили за требу[132] последний раз. Пора начинать новую семилетнюю серию.

— Я пас, — говорит Альберт.

Антуан интересуется, не обойдется ли дешевле пожизненное благочестие, но семейство находит, что это вульгарно. Натали презрительно хмыкает, а Жанна грубо отрезает:

— Предоставьте все мне. Я улажу дела с Ио. И хватит об этом.

— Ты отправишься прямо в рай, — апатично произносит Альберт. Жанна смеется, и Антуан снова в восторге от нее; она всегда была чужаком в семье — и когда ей было десять лет, но особенно когда ей сровнялось пятнадцать, и вот теперь здесь, когда она сидит перед ним; и не следует думать, будто это у нее от общения с иностранцем, с Джакомо, — нет, Антуан наверняка это знает: она просто другая.

Когда мимо проходит Клод, от него пахнет эфиром. На ходу он трет изгибом запястья подбородок — будто кошка умывается, — словно хочет стереть со своего пылающего лица убожество этой семьи.

— От него воняет, — замечает Антуан.

— Антуан, не смей говорить об этом, иначе сегодняшний день будет для меня окончательно испорчен.

Жанна говорит:

— Мальчик ничего не может с этим поделать.

— Жанна, не нужно об этом, я же тебя просил! — Альберт вскипает, и Натали спешит поднести ему новую порцию коньяка.

— Вот тебе, — говорит она. Он по-стариковски молча кивает ей.

В гостиной полный штиль. Теперь, когда здесь нет Ио, Джакомо прогнали, а Клод убежал сам, комната стала похожа на прохладный грот. Можно хотя бы спокойно поговорить.

— Что ты сказала, Лотта?

— Что Матушке, к счастью, не пришлось страдать.

— Давно это было. Восемь лет — срок немалый.

— Последнее время она сильно похудела и заметно сдала. Особенно лицо.

— Это у нее из-за зубов.

— Да, в таких случаях подбородок и нос сходятся вместе.

— Говорят «рак желудка», «рак легкого», хотя это все равно…

— Но ведь Матушка-то ни одной сигаретки за свою жизнь не выкурила.

— Откуда ей взять на них денег? Надо же было кормить всех вас.

— Вас? А тебя с нами не было, что ли?

— Ну почему же. Но если бы у нее после меня не было больше детей…

— Альберт! Что это еще за разговоры!

— Не забудьте, мне пришлось очень рано идти работать на черепичный завод.

— Ну, мы тут ни при чем.

— Как это ни при чем, раз вы уже были на свете! Я же из-за вас пошел!

— Ты нам даже чаевых не давал!

— А что я получал? Какие-то гроши!

— Матушка у нас была святая.

— Это точно.

— Если бы она после меня перестала рожать, было бы лучше.

— Альберт!

— По правде говоря, радости я от нее видел не так уж и много. Сами посудите: едва успел понять, что родился на свет божий, как на меня тут же надели деревянные башмаки и погнали в школу.

— Но ведь в то время все носили деревянные башмаки.

— А после школы я должен был нарвать травы для кроликов, начистить картошки, принести угля, налущить гороха, а когда стукнуло четырнадцать, оп-ля, — отправился на черепичный завод. Всю получку приходилось отдавать матери, пока меня не забрили в солдаты. А после армии пришлось даже платить за питание, в собственном-то доме. Потому что вы уже подрастали. И что же она после этого со мной сделала? Прогнала мою любовь со двора, а меня на всю жизнь…

— Ну говори, говори.

— Нет. Не буду.

— Давай, Альберт, мы же тут все свои, чужих нет.

— О-зло-била, — послушно выговаривает Альберт, словно через силу. Но потом продолжает, назойливо, с горечью и с пьяным упорством: — А под тем предлогом, чтобы я не остался бобылем, когда ей придет время уйти в мир иной, навязала на мою шею Таатье. Я не позволю сказать о Таатье ни одного дурного слова, но сами знаете, она меня так изводит, что иной раз кровью мочишься.

Семейство молча слушает. Луч солнца бликами играет на полированном дереве, пылинки вспархивают в воздух, когда чья-нибудь рука протягивается за бутылкой.

— Ио хорошо выглядит.

— Ты находишь? А мне кажется, у него измученный вид.

— Ио — ну что за имя для мужчины!

— Может, он нервничает. Нас ведь собралось здесь слишком много.

— Что? Это раз-то в году? Чтобы помянуть нашу Матушку!

— Но ведь это его дом.

— Натали, перестань храпеть. Или поднимись к себе.

— Я слышу все, что вы говорите. Я просто закрываю глаза, потому что солнце бьет, не переношу яркого солнца.

— Вот и Матушка так же говорила, когда хотела вздремнуть.

Натали испуганно таращит глаза.

— Но ведь Матушка была намного старше!

— У каждого свой срок.

— А почему Жанна молчит? До сих пор ни слова не сказала.

— Потому что синьор Спагетти ушел.

— Вовсе не потому, — говорит Жанна. — Он часто уходит один. Если ему не понравится какая-нибудь чепуха, какая-нибудь неудачная шутка, он сейчас же хоп — и сматывает удочки. — (Этот развязный тон, эти выражения — из прошлого, из деревни Схилферинге, когда она еще носила белые чулки, Туани, и прорвала каблучком бумагу, распяленную на тонких прутиках.)

— Так что, если захочешь выгнать его из дому, достаточно насыпать немного соли на хвост?

— О нет, когда он понимает, что я хочу его разозлить, на него это не действует.

— Ах вон как!

— Да.

— Хорошо, что еще есть люди, которые забот не знают, верно, Антуан?

Нечаянная радость, Туани полон ею до краев. Он вперяется взглядом в висящую перед ним картину.

— Как, например, я и мой Ио, — говорит Натали.

— Прекрасная парочка, должен заметить, — заплетающимся языком бормочет Альберт.

На фоне пологой, изрезанной трещинами каменной стены сидит на стуле Чиппендейла[133] узник — бородатый полуголый мужчина. Сидит неудобно, к тому же сложил перед собой свои грубые руки, но он не молится, а сцепил руки в отчаянии, натруженные ступни ремесленника и шишковатые ножки стула покоятся на сети густо заштрихованной паутины, натянутой на что-то вроде пушечного дула, но неправильной формы. В тело узника вонзены восемь мечей так, чтоб еще можно было прочитать надписи на них, если, конечно, подойти к картине поближе, но Антуан не стал этого делать, блаженно развалясь в кресле, он почти наугад разбирает латинскую надпись по краю пушечного дула: Puteus abyssi[134] (или что-то в этом роде). Рукоятки мечей украшены звериными головами, тут и борзая, и немецкая или мехеленская овчарка, и единорог, и какая-то похожая на бычью голова; на мечах, вонзенных в плечо, живот, бедро и пах бородача, звериные головы повернуты затылком, кажется, одна голова — овечья. На голове самого Бороды, в том месте, где волосы разделяет пробор, своим пламенным клинком делает отметину Крест. На клинке (язык небесного огня иногда спускается на землю и вещает людям на всех наречиях) выгравировано (Антуан читает, наклонив набок голову) «Gladi ulterum».

— Gladys uterus[135], — бубнит Антуан. — Лопни мои глаза, до чего забавное совпадение. — (Кровь приливает к лицу, ему становится жарко, хочется расстегнуть ворот рубашки, но на него со всех сторон смотрят.) Удивительное совпадение с именем одной очаровательной девушки, которая пожалела его, когда он ездил в Англию посмотреть матч на европейский кубок, Тоттенхем — Вашаш (счет четыре — один), да, пожалела, лучше и не скажешь, и эту девушку звали, черт побери, Глэдис, «Хау ду ю ду! Ват из ю неем? Май Антуан». — «Энтони! Майн из Глэдис».