Хюго Клаус - Избранное: Сборник

• Название: Избранное: Сборник
• Автор: Хюго Клаус
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-05-002633-4

Писатель европейского масштаба, прозаик и поэт, автор многочисленных романов, рассказов и эссе, X. Клаус известен также как крупный драматург. Не случайно его книги европейская критика называет «эпопеей национального сознания». Широкую популярность X. Клаусу снискала его готовность браться за самые острые, животрепещущие темы. В сборник вошли антифашистский роман «Удивление», роман «Вокруг И. О.», отличающийся острой антиклерикальной направленностью, а также пьесы и рассказы разных лет.

---

— Как вы себя чувствуете? — спрашивает семейство.

— Хорошо, а вы? — спрашивает Ио.

— Тоже хорошо, — отвечает Натали.

— Отнюдь не хорошо, — говорит Ио. — Я вижу, что у Альберта пустой бокал. Это никуда не годится. А ты как считаешь, Альберт?

Очнувшись от легкой дремоты, Антуан поднимает свой стакан. Он не уступит, хотя ему это дорого обойдется, этому вонючке. Молчаливая как рыба Лютье входит в гостиную и меняет скатерть на столе, по распоряжению Натали расставляет тарелки с волнистыми краями.

У двери в уборную Альберт говорит сыну, который беззвучно спускается по лестнице сверху:

— Если я услышу, что ты украл деньги…

А тот (робкий, старше своих лет, откуда он идет?) — клянусь тебе, Таатье, я желаю ему только добра, но он не оставляет нам никакой надежды, — тот отвечает:

— Я ничего не украл…

— Если Натали…

— Я ничего не нашел.

— Если Натали об этом узнает, тебе не поздоровится.

— Это его собственные деньги? Или епископата?

— Не имеет значения, — говорит Альберт и сам себе кажется упрямым и пошлым занудой.

— Ему вообще нельзя иметь деньги, ему государство платит, неужели этого недостаточно?

— Не твоего ума дело.

— Я бельгийский гражданин и помогаю его содержать.

— Ты?

— Да, я плачу налоги.

Альберт не может удержаться от смеха, и победитель тоже ухмыляется.

— Я там ничего не нашел, кроме вот этого. — Клод подает ему сложенный вдвое листок бумаги, и Альберт недоверчиво смотрит, тараща глаза (таким сейчас представляется выражение моего лица его изучающему взгляду — беспощадному, твердому как сталь), на напечатанный на машинке текст:

«Месяц.

1. Визиты:

1) чтобы раздать приглашения на крестины,

2) чтобы пригласить на отпевание».

Альберт ничего не может понять, а Клод поясняет:

— Доносы на прихожан.

Альберт быстро засовывает бумажку во внутренний карман, где рядом с бумажником прячет заначку, когда приносит Таатье пособие по безработице.

— У него там целая картотека. На каждого заведена отдельная карточка.

— Но эта — чистая, — говорит Альберт.

— Полиции есть чему поучиться.

— А кто их заполняет? — нехотя спрашивает Альберт.

— Он сам. Он просто великолепен. От него никому не скрыться.

— Он же не берет отпечатки пальцев, — говорит Альберт.

— Так, так, так. Отец и сын, — произносит Ио.

Альберт кивает.

— За дружеской беседой, очень мило, — говорит неслышный Ио и вонзает свой взгляд прямо в сердце, в бумажник, в потайной карман Альберта — светло-синий неподвижный взгляд сокола, который смотрит с большей, чем мы думаем, высоты и видит острее, чем мы хотим, сквозь нашу одежду.

— Я не стал говорить при всех, Альберт, но я очень рад, что он вылечился, — говорит Ио.

Слова эти трогают Альберта до слез, он защищается изо всех сил и проклинает свою так внезапно вспыхнувшую отцовскую любовь.

— Врачи говорят, что я в полном порядке. — Клод смеется прямо в лицо Ио, смехом проститутки.

— Очень рад, — повторяет Ио. Альберт хочет вмешаться, хочет удержать губительный запах, перетекающий с Клода на Ио, быстро говорит:

— Есть еще, конечно, какие-то вещи, которые приходится ему запрещать, эти странные друзья, например, которых он иногда приводит в дом.

Но на это никто из двоих не отвечает — как будто они уже успели заключить между собой союз, — и Альберт снова остается в одиночестве, один перед этим существом, загадочным как кошка, этим ноющим, отталкивающим существом, которое не просто уродское исчадие бездонной винной бочки, но с которым предстоит еще немало повозиться (по словам доктора) и с которым сделано уже решительно все (по словам доктора), это набросок монстра, который иногда — и довольно часто — вскакивает как на пружинах, будто смертельно обиженный, из-за пустяка, но чаще всего полон непроницаемого равнодушия, Клод, к которому никто не знает, как подступиться, и наверняка Ио не тот человек, кто может (Альберт на минуту задумывается) спасти его.

— Год за годом, — жалуется Альберт за столом и выпивает подряд три стакана, — должен я за ним смотреть. Я, конечно, не возражаю, но ведь бывают минуты, когда у человека терпение лопается.

— Если ты и дальше… — начинает Антуан.

— Сегодня вечером вина не хватит, — обещает Альберт. Роскошного обеда он почти не замечает, без конца заливает в себя белое и красное вино, допивает чужие бокалы, за столом стоит галдеж, а он как бы отсутствует и лишь издали кивает головой, угадывает намеки и забавные описания, улавливает, когда о нем говорят, и его нисколько не удивляет, что говорят о нем, он привык слышать свое имя, произносимое унизительным жалостливым тоном, а затем все его тело охватывает какой-то безотчетный ужас, он ничего не видит, раскаленная темнота застилает ему глаза, он кричит, вокруг него все тоже вопят, пока вдруг не раздается звук медного колокольчика, напоминающего о богослужении, и Альберт, все еще не придя в себя, слышит голос Клода:

— А теперь, дамы и господа, мы находимся в Греции, где подают греческий кофе.

Снова вспыхивает свет, еще более холодный, чем раньше, и в белом сиянии Альберт видит Натали, а рядом с ней Ио — неузнаваемо изменившихся. Семейство хлопает в ладоши. Альберт тоже.

На Натали нет ничего, кроме полотенца в сиреневую и розовую полоску, заколотого булавкой (не иначе как с помощью Клода) наподобие огромного бюстгальтера, и сатиновых трусиков, обтягивающих удивительно гладкий белый живот и дряблые ляжки. На шее ожерелье — нанизанные на ниточки каштаны; между плотно сдвинутых коленей, превратившихся в одну сплошную массу, зажат бумажный зонтик с китайскими сюжетами, вокруг лодыжек и между пальцев ног блестят позолотой металлические ремешки сандалий; деформированные пальцы скрючены словно для того, чтобы раз и навсегда поднять во весь рост стоящего на них колосса и затем послушно выпрямиться. Альберт не припоминает, видел ли он когда-нибудь ноги своей сестры.

В ее жестких как проволока волосах едва держится сиреневый цветок; Натали небрежно, точно привыкшая к общему восхищению великанша, касается уха и двумя пальцами поправляет пластмассовые лепестки.

В двух метрах от нее с такой же зазывной улыбкой сидит Ио, одетый в летнюю рубашку с короткими рукавами, с набивным рисунком — подсолнухи и экзотические птицы; лепестки, перья, желтые клювы извиваются вокруг подмышек и открытого воротника и исчезают под нависшим животом; на нем шерстяные зеленые плавки, резинки глубоко врезались в кожу. Руки от запястий до плеч, длинные жилистые ступни, икры и бедра белые, как бумага, с редкими рыжими волосками. Он сидит, закинув ногу на ногу, обутый тоже в сандалии, но только огромные, грубой кожи, по-видимому, немецкие. Семейство впервые получило возможность разглядеть его часы в стальном прямоугольном корпусе с ремешком из крокодиловой кожи. Глаза он прячет за солнечными очками. Натали выглядит переодетой, он же — настоящий чужестранец.

— Друзья, — произносит Ио, и его голоса, певшего хвалебные гимны в честь Матушки, сейчас не узнать, сейчас он звучит совсем по-иному, звонко и радостно. — Сегодня я называю вас друзьями, ибо сегодня я ваш друг более, чем когда-либо. Ибо нельзя допустить…

Жанна не верит своим ушам, Альберт перехватывает ее сумрачный, отчужденный взгляд.

— …чтобы мы погрязали в гуще ничтожных и бесполезных мелочей, нас разделяющих.

— И не могли от них избавиться, — добавляет Натали, но слишком тихо, чтобы ее мог услышать кто-нибудь, кроме Альберта.

— Да. Поэтому мы должны стать друзьями и не стыдиться этого…

Он снова начинает читать проповедь, этот Ио, — все те же фальшивые словесные обороты. Хотя Альберт слушает невнимательно — его отвлекает наэлектризованное внимание, которое излучает Жанна, — облизывая губы и подрагивая веками, он тем не менее слышит каждое благословенное слово. Когда еще ему представится подобный случай? Никогда.

— …так же, как ранее принял я решение называться Ио, сегодня я решил сделать все, чтобы вы чувствовали себя как дома…

— «Как дома», сказал он, — повторяет Антуан.

— …и держаться так, как любой из вас, ибо я такой же, как вы. А каким же мне быть иначе? Вы ведь ко мне тоже хорошо относитесь.

— Браво! — восклицает семейство. — Золотые слова.

— Благодарю, — говорит Ио и поднимает свой бокал.

— Он одет по-гречески. Как в Греции, — говорит Натали.

— И вам это очень идет, — говорит Лотта и легонько шлепает Ио по руке, в двух сантиметрах выше часов.

— У вас такие красивые колени, — вставляет Тилли, и все с облегчением смеются, все, кроме Натали.

— Поднимем бокалы, — провозглашает Ио и встает. Альберт тоже удивленно подносит свой стакан к губам. Если бы он выкинул прежде что-нибудь подобное, они его тут же выкинули бы за дверь. Наверняка.