Хюго Клаус - Избранное: Сборник

• Название: Избранное: Сборник
• Автор: Хюго Клаус
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-05-002633-4

Писатель европейского масштаба, прозаик и поэт, автор многочисленных романов, рассказов и эссе, X. Клаус известен также как крупный драматург. Не случайно его книги европейская критика называет «эпопеей национального сознания». Широкую популярность X. Клаусу снискала его готовность браться за самые острые, животрепещущие темы. В сборник вошли антифашистский роман «Удивление», роман «Вокруг И. О.», отличающийся острой антиклерикальной направленностью, а также пьесы и рассказы разных лет.

---

Жанна с удовольствием отдается этой стихии банальностей, избитых, неуклюжих и беззаботных шуток, которыми семейство обменивается между двумя глотками, ублаготворенное и разогретое. Семейство ест много и споро. И пьет без конца за упокой души Матушки (склероз сосудов и рак, иссохла до метра пятидесяти, теперь-то, наверное, совсем высохла, хотя нет, теперь в парной земле польдера она уже распалась на части) и вымывает вином память о Матушке, а выпив, каждый задирает подбородок и норовит вставить в брешь молчания какой-нибудь анекдот, хохму или острое словцо.

— Да.

— Да-да.

— Ты подумай, а!

— Ну, знаешь…

— Так что я хочу сказать…

— Я имел в виду совсем другое.

И все с облегчением отдуваются, когда Ио заводит речь о языковом законе или о потере колоний; когда же Хейлены ему отвечают, то просто-напросто повторяют его школярские рассуждения, прибавляя к этому: «Да», «Совершенно верно», «Да-да».

Жанна загадывает, кто первый заговорит с Джакомо, и ставит сто франков на Альберта, потому что он раньше всех хмелеет. (Если Альберт — куплю себе чулки за сто франков.)

За десертом — сладкое вино, «Mille feuilles», «Boules de Berlin» и шоколадный торт — Натали проливает себе на грудь вино и сбитые сливки, и на неопределенное время разговор переходит на ее солидную корпуленцию и стиральные порошки, которые отлично снимают пятна.

Альберт, взяв со стола плоскую коробку с сигарами, предлагает их Джакомо.

— Спасибо, Альберт, — дружелюбно говорит Джакомо. — Я не курю.

— Тебе нельзя из-за йоги?

— Это не йога, Альберт, — отвечает Джакомо. — Это японская диета, осава.

— Это не йога, а йогурт, — кричит Лотта, но никто не смеется.

— Или все дело в том, что сигара простая?

— Это сигары менеера Ио, Альберт. — Холодный тон заставляет Жанну сжаться. Так он победил меня. Этот ледяной голос, этот взгляд исподлобья, который проникает до глубины души.

— Джако боится заболеть раком, верно, Джако?

— Ты тоже боишься, Альберт.

Альберт выпрямляется, опираясь своими искалеченными руками на край стола, глаза с красными прожилками силятся разглядеть в Джакомо, что бы могло подхлестнуть его раздражение.

— Есть такие люди… — начинает он, но пастор прерывает их поединок:

— …такие люди, что идут со мной в гостиную пить кофе. Оп-ля! Qui m’aime me suit![124]

— Да! — кричит Натали.

Альберт растерянно смотрит на Ио. Лотта хихикает:

— Je vous suis[125], — и вместе с Тилли Хооребеке топает к двери следом за Ио. Но Натали опережает их, с неожиданным проворством она бросается к двери и закупоривает ее своим телом, при этом она едва не снесла косяк, дерево так и затрещало.

В гостиной семейство разделяется на два лагеря, усевшихся друг против друга в креслах с цветастой обивкой; только сейчас Жанна замечает: в одном из лагерей все с длинными подолами — женщины и пастор, в другом — мужчины Хейлены и Джакомо. Сама она, так же как и Клод, не принадлежит ни к одному из лагерей.

— Жанна, — говорит Альберт.

— Допей сначала свой стакан, — перебивает его Антуан.

— Жанна, — повторяет Альберт, — скажи мне, пожалуйста, почему твоему мужу можно приезжать на могилу нашей матери, а моей жене нельзя?

— Но ведь она сама не хочет.

— Она не хочет, потому что ей это не разрешено.

— Допей сначала свой стакан!

— Почему моей жене нельзя быть вместе с нами?

— Бертье, ну что ты пристал с ножом к горлу?

— Это несправедливо, — неожиданно взрывается Альберт и выходит в коридор, хлопнув дверью.

— Ему больше нельзя пить, — говорит Джакомо.

— Умные слова и вовремя сказаны, — замечает Антуан. Жанна выходит в коридор, но Альберта там уже нет. В кухне, где служанка Лютье стоит возле хрипящей электрической кофемолки, Жанна опускается на стул, сидит, поглаживая себе желудок и что-то мурлыча вполголоса. Перед ней блестит на солнце гора грязной посуды, осы жужжат над остатками пищи, мухи копошатся на коричневой от сиропа липучке, висящей над кухонным столом. Служанка выключает кофемолку и тянется за кипящим чайником.

— Сколько тебе здесь платят, Лютхард? — спрашивает Жанна.

— Этого я не могу вам сказать.

— Отчего же?

— Менеер пастор не велел.

В саду, под раскидистым каштаном, Жанна валится в шезлонг, оказываясь таким образом спиной к дому, из которого доносятся пронзительные голоса Лотты и Натали. Это не бегство, а раздумье перед боем. Сегодня многое поставлено на карту. Она еще толком не поняла, что именно, однако все — молебен, перемены в пасторе, вялая, какая-то почти малодушная радость Натали, еще не оправившийся от болезни Клод, — все указывает на то, что нынешняя встреча может оказаться решающей, если не последней. За обедом вина было выпито много. Так ли уж важно, так ли уж необходимо, чтобы семейство Хейлен и дальше устраивало такие встречи по поводу или без повода, желая отметить годовщину смерти Матушки именно здесь, в Меммеле, ставшем центром жизни семейства с тех пор, как Натали пошла в услужение к пастору? Пастор нервничал и почти все время говорил только с Клодом.

Шмели слетелись на гнилые груши. Рядом трещит сорока. Из дома слышатся звуки вальса и приглушенные голоса.

Натали говорит:

— Ио спрашивает про тебя.

Жанна испытующе смотрит в милое лицо сестры — та склонилась в полупоклоне, — думая, что ответить ей, долгие годы не ласканной, никогда не целованной, никем не замеченной.

— Ты не рада, что мы приехали, Натали?

— Конечно, очень рада. — С трудом сгибая колени, едва переводя дух, Натали присаживается на шершавую известняковую молитвенную скамью перед изображением Лурдской Богоматери. Рядом преклонила колени Бернадетта Субиру[126], выкрашенная в голубой и белый цвета, воздев молитвенно сложенные руки в сторону грота. Натали наклонила голову набок, резкий щебет птиц раздражает больное ухо, глубокая ложбина спускается от шеи к массивной груди. Лишний вес все это — и эта грудь, и эти бедра, и эти мощные ляжки.

— Ну, как Ио? — спрашивает Жанна.

— Он очень добрый человек, — говорит Натали, — мне просто не на что жаловаться.

— Такой же мужчина, как и все остальные, — говорит Жанна, но Натали пропускает ее слова мимо ушей и говорит о нем так, словно имеет в виду кого-то другого — соседку или капеллана:

— Две недели назад его нижняя рубашка, белый интерлок, была вся в крови. Особенно спина. Лютье говорит, что тоже заметила. После я увидела кровь на простынях, потому что он засунул рубашку наверх в гардероб. Я так и оставила ее там, решила не трогать. — Натали опять говорит громко, заглушая стрекот сороки. — Когда я взяла отгул и уехала в Вихелен, тут побывала какая-то женщина. Она-то и исцарапала его своими ногтями.

— А может быть…

— Нет, нет, это была его кровь, я же видела его спину.

На террасе, у витражного окна, где солнечный свет дробится на все семь цветов радуги, стоит пастор. Он их не слышит, но знает, о чем они говорят. Он машет им рукой и что-то кричит.

— Что мне делать?

— Ждать, — говорит Жанна.

— Не могу же я сама спросить его об этом.

— Не можешь.

— Я просто не посмею.

— Нет, — говорит Жанна, пораженная спокойствием своей сестры.

— Теперь ты все знаешь, — устало говорит Натали и плетется к дому и к пастору, который опять ее поторапливает. Когда она наконец приближается, он бурчит вполголоса:

— Требуется ваше вмешательство, юфрау.

Голоса в доме звучат резко и пронзительно, и Жанна впервые слышит нечто странное — Джакомо повышает голос при посторонних. В гостиной, прислонясь к мраморной полке камина, в опасной близости от фарфоровых часов Матушки, стоит Альберт, он что-то кричит и, заметив Жанну, вытягивает в ее сторону обвиняющим жестом указательный палец.

— Что я могу поделать, если она даже спала с этим Схевернелсом!

Жанна не в силах выжать улыбку.

— Вот именно! — восклицает Джакомо.

— Этого еще не хватало!

— Да! Но вы сами толкали ее в его руки.

Всюду — на столе, на телевизоре, на подоконнике — стоят бокалы и полные окурков пепельницы.

Лотта едва не плачет.

Джакомо даже не взглянул на Жанну, он ждет, что она встанет рядом с ним, неважно, на чьей она стороне, — ведь она его супруга. Клод лежит на диване, закрыв глаза.

— Схевернелс тогда как старший учитель получал приличное жалованье, да еще подрабатывал страховым агентом, хе-хе.

— Подумать только, — говорит явно шокированная Лотта.

— И вам, конечно, скорее хотелось бы видеть ее рядом с этим учителем, а не с итальянцем. Ведь так? Разве я не прав, Жанна?

Жанна ищет взглядом пастора, но он не входит в гостиную, наверное, слушает их из коридора.

— Тебе не следует так нервничать. Это только шутка, — говорит она.