Хюго Клаус - Избранное: Сборник

• Название: Избранное: Сборник
• Автор: Хюго Клаус
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-05-002633-4

Писатель европейского масштаба, прозаик и поэт, автор многочисленных романов, рассказов и эссе, X. Клаус известен также как крупный драматург. Не случайно его книги европейская критика называет «эпопеей национального сознания». Широкую популярность X. Клаусу снискала его готовность браться за самые острые, животрепещущие темы. В сборник вошли антифашистский роман «Удивление», роман «Вокруг И. О.», отличающийся острой антиклерикальной направленностью, а также пьесы и рассказы разных лет.

---

— У Джакомо такой обиженный вид. Ему что-то не то сказали?

— Нет, Натали, — весело отвечает Жанна.

— Но с ним явно что-то происходит.

— С ним всегда что-нибудь происходит.

— Я специально для него купила американское филе.

— Он все равно есть не будет.

— Нет, будет. На этот раз он должен.

Жанна молчит: Натали видней. Джакомо никогда не обедает вне дома — ни в ресторане, ни у знакомых (друзей у них нет, да это и к лучшему). Если же обстоятельства вынуждают, как, например, сегодня, то он, невзирая на всех, кому видней, достанет свои бутерброды на гречишном хлебе. Гречка, пареная морская капуста, недробленый рис и ни грамма сахара, ведь сахар — это чистая отрава, а если уж очень захочется пить, то только отфильтрованная морская водичка.

Целых три месяца, в самом начале их совместной жизни, Жанна соблюдала эту диету вместе с Джакомо и чувствовала, что вся высыхает и скукоживается. Так и должно быть, говорили Джакомо и его единомышленники, твой абсолютно неправильно питавшийся организм должен вначале высохнуть, тело, освободившись от всех ядовитых веществ, будет полностью обеззаражено. Но когда видишь, на что похоже обеззараженное тело Джакомо, пропадает всякая охота поститься. Порой она, поедая яичницу со шпиком, ловила в глазах Джакомо отвращение и нарочно брала куски покрупнее, намазывала на хлеб толстый слой масла и, поглядывая на Джакомо, жадными глотками пила вино. Но не полнела. Наверное, из-за нервов.

Степенно рассевшись в кружок, еще не вполне освоившись в чужом доме, семейство Хейлен пьет аперитив. Для начала Натали предложила нечто новенькое, излюбленный напиток англичан — шерри, вишневый ликер. Дамам он понравился больше, чем мужчинам, те вскоре перешли на женевер. Пастор чокается с гостями, Жанна находит это слишком фамильярным. Он переменился, но в какую сторону? Она еще вызнает это, непременно, а пока что она не сомневается, что он (вдруг) уже больше не походит на Ио. До сего дня этого забавного имени было вполне достаточно, оно прикрывало его обманчиво игривым плащом, как, например, уменьшительное имя Андре, сейчас даже и не вспомнишь, что тогда имелось в виду под этим сокращением.

Неделю спустя после того, как Матушка отметила свое переселение к Натали, то есть приблизительно год спустя после того, как Натали отметила свое переселение в дом Ио, который тогда еще звался «Ваше преподобие» и обладал отличными манерами, Натали во время второго семейного схода здесь, в Меммеле, (Его преподобие пересидел визит Хейленов в своем кабинете) объявила новость. Он стесняется. А дело в том, что ему кажется, будто мы тоже стесняемся. И он (в своем кабинете наверху, слева от удивленных гостей) хочет, чтобы не возникало неудобств подобного рода в тот единственный день в году, когда они наносят визит в этот дом. Когда мы переступаем порог его дома, то должны тотчас же забыть, что он человек совсем иного мира. Он хочет, чтобы мы видели и приветствовали его, беседовали с ним на равных. Поэтому отныне мы должны называть его по имени — Роберт или просто Берт.

— Пока я жива, этого никогда не будет! — воскликнула Матушка.

— Мне это кажется странным, — сказала Лотта.

— Этого никогда не будет!

— Тише, мама, он может услышать!

— У меня больше уважения к пасторскому одеянию!

Жанна перевела эту фразу Джакомо. Было это уже давно, Джакомо понимал тогда по-фламандски значительно хуже. Он ухмыльнулся и пробормотал что-то вроде: «Каждый раз одно и то же».

— Но если мы станем называть его Бертом, то неясно будет, кого мы имеем в виду, Роберта или Альберта, — изрек Антуан.

Все задумались. Вот тогда-то и родилась идея называть его Ио — сокращение от «Исполняющий обязанности пастора», все проголосовали, и Матушка на этот раз уступила, потому что «Ио» звучало вполне официально, и Натали отправилась наверх в кабинет, Его преподобие как раз мыл руки и, вытирая их полотенцем, несколько раз повторил, вслушиваясь: «Ио, Ио», а затем согласился: «Хорошо, отныне я буду Ио, однако…» Молчание, перестук в деревенской кузнице, треск сороки в саду за окном.

— Я же с самого начала была против! — воскликнула Матушка.

— Спокойно, мама.

— Дайте Его преподобию подумать.

— А что будет, — сказал Его преподобие, — когда я перестану исполнять обязанности и не буду больше «Ио»?

— Недавно он утвержден в этой должности постоянно! — прокричала Натали.

— Натали, не надо так кричать.

— Вот видишь, — Матушка начала всхлипывать, — я знала, что так не годится, прежде у меня было к Вам больше уважения.

Жанна больше не помнит (она всегда робела в присутствии того, кто звался все эти годы «Ио»), как же так вышло, что, хотя уже целых три месяца, как он вступил в постоянную должность, за ним все равно осталось это прозвище, и вот теперь, совсем рядом, сидит совсем другой человек, совсем не Ио — этот несравненно моложе, подвижней, с лукавыми глазами, с пылающей шевелюрой, с коротким приплюснутым носом над медно-красным краешком рюмки, — это уже больше не Ио, а другой человек. Что-то с ним происходит. Увидев, что Натали вышла в коридор, Жанна решительно поднимается и, одним глазом поглядывая на кухню, где Тилли Хооребеке и Лютье хлопочут у плиты, говорит:

— У него есть любовница.

— У Клода? О-о! Неужели? — Натали сияет от удовольствия.

— Нет, у Ио.

— Ну что ты, Жанна. — Она хочет сказать, что еще слишком рано для шуток, колкости начнутся ближе к вечеру, после обеда, для этого нужно еще настроиться, милая Жанна.

— Тогда почему у него глаза так блестят?

Натали наклоняет голову, показывая слишком широкий, белый как мел пробор.

— Просто, — говорит она, — годы подошли.

— Годы подошли, — эхом вторит Жанна.

— У него начинается трудный возраст.

— Но ведь он совсем еще не старый.

— Конечно, нет! — взвизгивает Натали. Жанна кладет указательный палец на свои припухлые, теплые губы, прижимает палец к губам.

— Он переживает такой момент, понимаешь, — чуть мягче добавляет Натали. «Так же, как и я». Но этого она не говорит.

Жанна смеется.

— Глупенькая, с мужчинами ничего такого не бывает.

— Ему уже пятьдесят, — говорит Натали, а потом то ли сердито, то ли смущенно произносит: — Тсс! — Ага, это чтобы предупредить Жанну об опасности. Из кухни выходит Тилли Хооребеке, высоко держа в руке букетик фиалок. С виноватым видом сестры ждут, когда она вернется, но ее все нет, и Натали, которая что-то скрывает, в чем-то провинилась, а в чем именно, она не смеет сказать, бормочет: — Может быть, потом… — и плетется в столовую.

Vol-au-vent, вареный язык в винном соусе, жареная вилочковая железа теленка под соусом с тушеными овощами и вино из подвала пасторского дома. Антуан громогласно читает этикетку каждой бутылки, вызывая особый восторг, когда вновь и вновь повторяет название фирмы: «Импорт, Ван-дер-Стул». Семейство каждый раз громко хохочет, и Жанна (смеясь вместе со всеми) думает, что мир медленно и неудержимо катится в пропасть — ведь ничего подобного не могло быть в те времена, когда еще жива была Матушка, а сейчас пастор, старый холостяк с медно-рыжими волосами, в годовщину смерти Матушки, отслужив обедню, сидит и посмеивается вместе с другими над фамилией, как-то связанной со стулом; это делает ее неуверенной, но в одном можно быть уверенной: так же, как растут цены на овощи, ежегодно на несколько процентов дорожают земельные участки, так люди со временем становятся все бесстыднее, распущеннее и несдержаннее на язык. Куда мы катимся?

Жанна хихикает. Антуан всегда был домашним клоуном у Хейленов, на семейных праздниках все должны были принимать участие в его выходках, хотели они того или нет; Альберт и Клод хохочут во все горло, будто они у себя дома, Таатье колотится своей дурной головой о спинку кресла, Натали преувеличенно громко ржет и счастлива, оттого что все вокруг счастливы, и даже пастор ухмыляется за компанию со всеми. Единственный, кто держится в стороне, — это Джакомо. Нарочно или нет, но он уселся в конце стола, повернувшись к пастору спиной, и осторожно пощипывает свой гречишный хлебец, намазанный экстрактом подсолнечного семени, — этот изрядно потертый чужеземец, ее законный муж. Не рискуя притронуться к лежащей перед ним хрустящей камчатой салфетке, он вытирает пальцы носовым платком. Нет на свете ни одного насекомого — Жанна мысленно перебирает их всех в памяти, — нет такого паука-крестовика, такого мохнатого, жалящего паразита, который пробуждал бы в ней такое же органическое отвращение, как Джакомо, — сейчас он сидит и ковыряет ногтем в зубах. Ио пока что не пытался втянуть Джакомо в разговор, но это неминуемо произойдет, рыжеголовый пастор держит набриолиненного зубочиста под наблюдением. Сидя под портретами папы римского и короля бельгийского, пастор ест персик, смеется и потеет — за последние пять лет он заметно изменился.