Алексей Ручий - Песни/Танцы

• Название: Песни/Танцы
• Автор: Алексей Ручий
• Жанр: Русское современное
• ISBN: 978-5-4474-0579-3

Контркультурный роман о герое Поколения Y, пытающемся найти себя в реальности конца нулевых – начала десятых годов 21-го века, чьи жестокие правила и образы подчас оказываются гротескней и страшней правил и образов являющегося ему мира-перевертыша с подвластным кровожадному Минотавру городом-лабиринтом, по которому рыщут беспощадные убийцы – тени и отражения нас самих.

---

Местные же, не отягощенные решением бытовых проблем, по умолчанию были людьми более медлительными: они предпочитали пробовать и изучать, исходя изначально из более высоких требований, нежели «понаехавшие». Поэтому после окончания институтов, если у них опять же не имелось богатых и влиятельных родителей, они занимались тем, что скакали с работы на работу, подыскивая лучший вариант; либо, в обратном случае, когда верх брала природная лень, – устраивались сразу на теплое место и больше с него не слезали.

Естественно, что при таких раскладах и с учетом того, что большинство вакантных рабочих мест находилось в недрах расплодившихся, словно грибы после дождя, бизнес-центров, подавляющее большинство офисной массы составляли приезжие. По крайней мере, в таких небольших фирмах с изначально невысокими окладами, в какую устроился я. Там, несмотря на предельно низкий старт, все же имелась хоть и достаточно условная, но возможность проявить себя в конкурентной борьбе и чего-то добиться – в том числе и в финансовом плане.

Опустим ту деталь, что, конечно, при всей видимости теоретических возможностей роста, в первую очередь карьерного, а вслед за ним и роста уровня достатка, больше всех выигрывал в этой модели капиталист, который любезно открывал свои двери перед приезжими. Но таков был механизм этой фабрики поглощения: она вбирала в себя амбиции и устремления более жизнеспособных индивидов из провинции, чтобы выдать на-гора свой единственно возможный продукт: деньги или же, как их модно сейчас называть, бабки – бабло, которым капиталист в итоге набивал свои карманы.

Приезжие же большую часть зарплат тратили на плату ренты за съем жилья. Или же откладывали на приобретение жилья собственного. С тем расчетом, конечно же, что накопить удастся только часть суммы, а все остальное покроется ипотекой на двадцать лет, на погашение которой они готовы были бросить свои деятельные жизни. Иллюзия воспроизводилась, и проигравших как таковых, в чистом виде, не было. Петербург тянул к себе, люди ехали и отдавали все свои силы на то, чтобы стать его полноправными жителями.

Я отхлебнул из бутылки. Солнце начинало садиться за дома; тусклое сентябрьское солнце, похожее на последний куплет грустной песни. По верхушкам деревьев прошелся легкий ветерок. Неподалеку шумел проспект, оживленный в это время суток. Парк же, наоборот, казался притихшим и поникшим: листва облетала, на дорожках блестели лужи от недавних дождей, в искусственном пруду жались к железобетонным стенкам утиные стайки. Наступала осень – метафизическое время года, особенно здесь, в Петербурге: отчужденное, бескрайнее и потустороннее.

Есенин повесился здесь, Башлачев вышел в окно здесь же. Петербург был городом слома и надрыва; он бесцеремонно вторгался в судьбы людей, меняя их навсегда. Здесь постоянно шла борьба: борьба между человеком и городом, между личностью и окружающим ее миром, оскаленной тысячами зубов объективной реальностью. Пограничные времена года, вроде весны или осени, обостряли эту борьбу, вводя людей в пограничные же состояния, когда с одной стороны оказывалось бесконечное одиночество, с другой – жажда жизни и деяния.

Я не заметил, как ко мне на скамейку подсел какой-то мужик, потрепанного вида, с бутылкой «Охоты Крепкой» в руке. На вид ему было лет сорок. Не опустившийся алкоголик, но видно, что крепко пьющий. Он судорожно глотал из своей бутылки, и я мог уверенно предположить, что у него долгоиграющее похмелье. Одет он был в косуху и потрепанные джинсы. Наверное, какой-нибудь старый рокер, который так и не просек, что Цой умер, СССР распался, а жизнь продолжилась.

Я достал пачку сигарет из кармана и выудил одну штуку. Сунул в рот и закурил. Мой сосед сделал еще один глоток и повернулся ко мне:

– Закурить не найдется?

Я достал сигарету из пачки, которую предусмотрительно не стал убирать в карман, и протянул ему. Он принял и благодарно кивнул. Выудил из кармана косухи зажигалку и закурил.

– Здесь живешь? – спросил он.

– Да, неподалеку.

– И я тоже. Всю жизнь на Охте прожил.

– Я недавно. Из другого города приехал.

– Понятно. Меня Серега зовут.

Я представился.

– Давай, за знакомство, – сказал Серега, – и протянул свою бутылку. Я стукнулся своей бутылкой об его:

– Давай.

Мы выпили, каждый из своей тары. Я докурил и бросил окурок под ноги, вдавив его носком туфли в землю, мусорных урн в парке почему-то не было.

– Выполз вот воздухом подышать, – продолжил Серега, – вчера поддали хорошо, до сих пор плохо.

– Ничего, сейчас полегчает, – я показал на его бутылку.

– Если бы… уже третью пью, а до сих пор мутит. Лучше бы водки.

– С водки уберет сразу, чего хорошего?

– Может, и уберет. Только все равно лучше.

Помолчали.

– А хочешь, я тебе стих расскажу, собственного сочинения? – прервал молчание Серега.

– Валяй, если есть желание. – Я глотнул пива и отметил про себя, что в бутылке его осталось на самом донышке.

Серега откинул голову, повертел глазами, нахмурил лоб, что-то вспоминая, потом изрек:

У Карлсона спиздили мотор,
Когда он спал, уткнувшись мордою в варенье,
Проснувшись, понял: это приговор!
И сделал с крыши шаг без капли сожаленья…

Летя над ржавчиной стокгольмских крыш,
Кричал: прости меня, Малыш!
Надеюсь, что простишь…

Вот так. Стих мне, в общем, понравился. Достаточно необычно. Возможно, Серега был не так прост, как показалось мне сначала.

– Хороший стих, – сказал я.

– Единственный нормальный стих, который я написал, – самокритично заключил Серега, – остальные – полное говно.

– Понятно.

– У тебя пиво кончилось?

Я кивнул.

– У меня тоже. Давай скинемся – водки возьмем.

Я прикинул, чем это может закончиться в перспективе. Вообще пить водку не входило в мои планы. С другой стороны, выпить немного – грамм сто – может, и не помешало бы, настроение располагало. Главное – не напиться, повторения назавтра сегодняшних офисных мучений мне не хотелось.

– Давай, только немного.

В итоге Серега выскреб из карманов лишь железную мелочь, и водку мне пришлось покупать практически целиком на свои. Я взял пол-литра и бутылку лимонада. Сам выпью немного, остальное пусть приговаривает Серега, если захочет, – решил я.

Мы вернулись на скамейку, на которой познакомились. Серега взял у меня бутылку и разлил водку в пластиковые стаканы, которые мы тоже предусмотрительно купили. Я разлил лимонад.

– Давай, за все хорошее, что было и будет, – Серега поднял свой стакан.

– Будем! – наши стаканы стукнулись боками.

Серега тут же опрокинул содержимое стакана в глотку, при этом слегка сморщившись, и уткнулся носом в рукав – видимо, занюхать. Я выпил в два глотка и сразу запил лимонадом. Водка была так себе.

– Ядреная, зараза, – сказал приободрившийся Серега, когда оторвал свое лицо от рукава.

– Нормальная.

– Да уж, бывало и одеколон пили, так что в самый раз, – Сереге сделал движение рукой, – дай закурить?

Я протянул ему сигарету и закурил сам. Тепло от водки расползлось по пищеводу.

– Как там твое стихотворение, самое лучшее? Не расскажешь еще? – спросил я Серегу.

– Отчего же, – и Серега повторил свой опус про Карлсона. При повторном прослушивании стихотворение мне понравилось еще больше, чем в первый раз; в нем при всей его простоте присутствовала определенная емкость, тонкое наполнение: при желании там можно было найти множество тем, от банального пьянства с последующим самоубийством до разочарования в жизни после безрезультатных поисков ее смысла. Не знаю, какой смысл вкладывал в него автор, но подумать было над чем.

– Ничего так.

– Да говно это все, стихи там, рассказы. Я раньше пробовал писать, только потом бросил. Неинтересно. Неинтересно и не нужно. Никому. Даже самому себе.

– Не скажи.

– Да ладно, все это понты и для понтов – я тебе так скажу. Все эти книжки, писульки. Люди делают деньги – и это главное. Потому что деньги правят миром. Не президенты, не мудрецы и, уж тем более, не поэты. Вообще не люди. Деньги. Бумага. Вот это действительно важно, остальное – говно.

– Как знаешь…

– А ты чем занимаешься по жизни?

– В смысле?

– Ну, работаешь где?

– Менеджером.

– По продажам?

– Ага, – я затянулся сигаретой.

– Вот видишь: ты продаешь, кто-то покупает, а главное что? Главное не то, что ты продал и не то, что кто-то купил, главное, что деньги перекочевали из одного кармана в другой. Поменяли место жительства. Потому что они в этом мире – важнее всего.

Почему сейчас менеджеров так много? Да потому что вся история человечества – это история эволюции товарно-денежных отношений, и сейчас – мы приблизились к ее вершине: мы исключаем человека из истории и оставляем только деньги. А человека – прислугой при них. Менеджером.