Дмитрий Дашков - Поэты 1820–1830-х годов. Том 1

• Название: Поэты 1820–1830-х годов. Том 1
• Автор: Дмитрий Дашков
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Поэзия
• Год: 1972

1820–1830-е годы — «золотой век» русской поэзии, выдвинувший плеяду могучих талантов. Отблеск величия этой богатейшей поэтической культуры заметен и на творчестве многих поэтов второго и третьего ряда — современников Пушкина и Лермонтова. Их произведения ныне забыты или малоизвестны. Настоящее двухтомное издание охватывает наиболее интересные произведения свыше сорока поэтов, в том числе таких примечательных, как А. И. Подолинский, В. И. Туманский, С. П. Шевырев, В. Г. Тепляков, Н. В. Кукольник, А. А. Шишков, Д. П. Ознобишин и другие. Сборник отличается тематическим и жанровым разнообразием (поэмы, драмы, сатиры, элегии, эмиграммы, послания и т. д.), обогащает картину литературной жизни пушкинской эпохи.

---

В начале 1820-х годов Плетнев захвачен ростом общественных настроений в кругу «соревнователей» и обращается к традициям общественной сатиры и «высокой» оды XVIII столетия (ср. его разбор оды В. Петрова, 1824). Эти тенденции отразились в его оде «Долг гражданина», посвященной H. С. Мордвинову и перекликающейся с «Гражданским мужеством» Рылеева[158]. Прямое утверждение общественной функции поэзии содержится и в его послании «К Вяземскому» (1822), где намечен и ряд социально значительных тем и предметов сатирического обличения (общественный индифферентизм, злоупотребления крепостничества и т. д.); в известном смысле Плетнев следует здесь за сатирой Милонова, которой он дал высокую оценку в специальном разборе (1822). В 1823 году, однако, обозначается и отход Плетнева от радикального крыла «соревнователей». А. Бестужев сообщал о появлении в обществе «партии Дельвига — Плетнева», к которой примкнули Гнедич и Ф. Глинка. Полемика возникает в связи со статьей Плетнева о «Полярной звезде»[159] и «Письмом к графине С. И. С.». Греч, Бестужев и другие упрекают Плетнева в недооценке Державина, преувеличении значения творчества Жуковского и Баратынского и т. д. Эта борьба являлась следствием как конкуренции между «Полярной звездой» и «Северными цветами», так и идеологических разногласий «левого» и «умеренного» крыла «ученой республики».

Издание «Северных цветов» привело к обособлению дельвиговского кружка, которое, впрочем, не было абсолютным: в 1824 году Плетнев — один из наиболее активных «соревнователей» и в то же время ближайший сотрудник Дельвига по альманаху. Литературно-общественная позиция Плетнева выразилась в ряде его посланий — Баратынскому, Дельвигу, Гнедичу, Пушкину, в которых получил отражение характерный культ дружбы и поэтического творчества. Лучшее из них — послание к Пушкину; высоко оцененное самим Пушкиным, оно положило начало их дружескому сближению. Другой литературной удачей Плетнева было послание «К рукописи Б<аратынско>го стихов», одно время приписывавшееся самому Баратынскому и, действительно, довольно близкое к его поэтике. Для посланий Плетнева обычна автобиографическая идея «поэзии в душе», компенсирующей скромные размеры поэтического таланта; элегические мотивы одиночества, отчужденности также в известной мере имеют у него автобиографический подтекст.

С начала 1820-х годов Плетнев занят не только литературной, но и издательской работой: он участвует в изданиях В. Л. Пушкина, Озерова, Жуковского, а впоследствии делается постоянным и преданным литературным комиссионером Пушкина, связи с которым навлекли на него подозрения в неблагонадежности и в 1826 году послужили материалом для секретного следствия[160]. Во второй половине 1820-х годов обнаруживается явное тяготение Плетнева к антологической лирике; он создает несколько антологических элегий, принадлежащих к числу удачных образцов этого жанра («Ночь», 1827; «Море», 1827; «Безвестность», 1827, и др.). С конца 1820-х годов Плетнев совершенно оставляет поэтическую деятельность; он преподает и помогает Дельвигу в издании «Северных цветов» и «Литературной газеты», где помещает несколько небольших рецензий. Смерть Дельвига была для Плетнева тяжелым ударом, вызвавшим длительную депрессию. В 1835–1836 годах Плетнев — один из ближайших помощников Пушкина в его журнальных начинаниях и работе над «Современником». После смерти Пушкина он становится издателем этого журнала, задачу свою он видит в культивировании «пушкинских начал» в литературе, которые понимает чрезвычайно узко и консервативно. Начиная с 1830-х годов Плетнев пишет серию литературных очерков-портретов, в известной мере с той же задачей («Александр Сергеевич Пушкин», 1838; «Евгений Абрамович Баратынский», 1844; «Жизнь и сочинения И. А. Крылова», 1845; «О жизни и сочинениях В. А. Жуковского», 1852, и др.), имеющих, однако, значительную историко-литературную и нередко мемуарную ценность; выступает с критическими разборами произведений Гоголя, Островского, Писемского; продолжает педагогическую деятельность как профессор и ректор Петербургского университета. Литературно и лично он связан в поздние годы с Жуковским, Вяземским; более всех — с Я. К. Гротом, издавшим впоследствии трехтомное собрание его сочинений[161].

194. ГРОБНИЦА ДЕРЖАВИНА Элегия

В сем прахе не умолкнет пенье
Душой бессмертной полных струн…
И будет пламень, в нем горевший, согревать
Жар славы, благости и смелых помышлений
В сердцах грядущих поколений!

Жуковский

Молчит угрюмый бор, одетый ночи мглой,
        И дремлет брег над Волховской пучиной;
Последний отзыв волн, уснувших под скалой,
        Умолк в бегу за дальнею равниной;
Туманы разлились по злачным берегам
        И зыблются прозрачной пеленою;
Бледна, задумчива, по синим небесам
        Луна течет над гладкою рекою;
На скатах дальних гор, в окрестности немой,
        Как призраки, являются селенья,
И Новгород, как гроб обширный, предо мной
        Лежит, простерт в тиши уединенья;
И мнится, здесь, меж тем, как маки сыплет сон
        Над древнею полночных стран столицей,
С губительной косой стоит незримый Крон,
        Грозя своей всемощною десницей.
Везде разбросаны, неумолимый бог,
        Побед твоих ужасные трофеи:
Обломки мраморны покрыл зеленый мох,
        И гордые упали мавзолеи;
Полуразрушенный, и под твоим ярмом
        Как скованный чугунными цепями,
Великий Новгород, склонившись в прах челом,
        Уж не взмахнет орлиными крылами.
Иду… и ряд могил в траве передо мной
        Широкою простерся полосою.
Сюда, надменные счастливцы под луной!
        Спешите здесь, полуночной порою,
Прочесть свою судьбу! Под мрамором в пыли
        Истлевшие давно здесь полубоги
Вам возвестят, куда идут сыны земли
        И розами с украшенной дороги.
Страна забвения! И под моей ногой,
        Как меж гробниц уединен блуждаю,
Быть может, здесь лежит протекших лет герой
        И я в сей миг героя попираю;
И не шумит над ним, взносясь до облаков.
        Тот гордый лавр, которого листами
Убранное чело наперсника богов,
        Как солнце, светлыми цвело лучами!
Но что за тени там, чуть зримые в дали,
        На свежую могилу низлетают
И урну с двух сторон, как стражи, облегли
        И, мнится, слух на голос преклоняют?
Кто та́инственная посланница небес,
        Поникшая венчанною главою,
Порфиру опустив с рамен, потоки слез
        Струит в ночи над гробовой доскою?
И кто сопутник ей, повергший меч и щит
        И шлем к подножию безмолвной урны,
Простерши древнюю геройску длань, скорбит,
        Подъемля взор на небеса лазурны?
И кто в могиле ты: блюститель прав, герой,
        Народов ли и стран завоеватель,
Служитель алтарей иль, избранный судьбой
        Для блага царств, мудрец-законодатель?
Безмолвие… В гробах и на гробах всё спит!
        Лишь тайное в глазах моих виденье,
Лишь преклоненный слух как бы душе гласит:
        С зарей и ты услышишь песнопенье!
Но вот проснулся день: восточных облаков
        Пушистые края озолотились;
Бегут туманы с гор, полей и берегов,
        За ними Сириус и ночь сокрылись.
Безмолвны тени ждут — безмолвен тлеет прах;
        Но первое лишь веянье зефира,
Струяся по полям, взыграло на листах…
        Воскреснула невидимая лира:
То льется по лугам, как песня соловья
        Весеннего, ее очарованье;
То ропчет, как ручья прозрачного струя
        Или ветвей древесных трепетанье;
То вьется, будто вихрь, несется по лесам
        И рассыпается на долы градом;
Гремит, как бурный гром, гремящий по горам,
        Или ревет, как Суна, водопадом.
И радость вкруг меня, как солнца луч златой,
        Воскресла на гробах, и легки тени,
Вняв гласу сладкому, с весельем предо мной
        Сокрылися в своей небесной сени.
И тайна с глаз моих снимает свой покров:
        Здесь он лежит… Колена преклоняю
Пред урною твоей, любимец, друг богов,
        С благоговением твой прах лобзаю!
О счастливый Певец счастливейших времен!
        Придут, придут сюда из отдаленья
Грядущих чада лет и чуждых нам племен
        Блуждать, как я, и слушать песнопенья —
И дряхлый Новгород тобою не умрет…
        В развалинах отечества Вадима
Еще придут искать твоей гробницы след,
        Как в Риме прах Певца Ерусалима.

<1819>

195. К МОЕЙ РОДИНЕ