Александр Соколовский - Дом на улице Овражной

• Название: Дом на улице Овражной
• Автор: Александр Соколовский
• Издательство: «Молодая гвардия»
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1959

Соколовский Александр Александрович родился в 1925 году в Москве. Во время Великой Отечественной войны был корреспондентом военной газеты «На разгром врага». После войны учился в Литературном институте имени Горького.

Свою литературную деятельность Соколовский начал в военные годы со стихов. С 1947 года стал писать детские рассказы и очерки. Первая повесть — «Добро пожаловать», написанная автором совместно с писательницей Н. Саконской, — была издана в Детгизе в 1952 году. Вторая повесть — «Новичок» — вышла там же в 1955 году.

В настоящее время писатель работает над сборником рассказов о забайкальской тайге. Не забывает он и корреспондентскую работу. По заданию журналов и газет много разъезжает по стране и пишет очерки и рассказы.

В своей повести «Дом на улице Овражной» автор рассказывает о пионерах, изучающих историю родного города.

Отзывы и замечания по книге редакция просит присылать по адресу: Москва, А-55, Сущевская, 21. Издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия», массовый отдел.

---

— Вы, наверно, артист, — не подумав, выпалил я.

— Все мы артисты, друг мой, в этой запутанной трагикомедии, называемой жизнью, — ответил он, усаживаясь в кресло. — Итак, осмелюсь спросить: чему обязан вашим столь ранним визитом?

Рассказывать начал, конечно, Женька. В общем-то это правильно. Я, наверно, обязательно бы забыл что-нибудь важное. Так уж удивительно я устроен. Если сижу за столом и вспоминаю о чем-нибудь про себя, то могу припомнить все до самой малюсенькой мелочи. А стоит мне только рот раскрыть, как сейчас же все мысли станут перескакивать с пятого на десятое.

Пока Женька объяснял, для чего мы пришли, я смог осмотреться получше. На картинах большей частью были изображены какие-то ветхие лачуги и развалины. В простенке же между окнами висел большой портрет в коричневой тяжелой раме. На портрете был нарисован молодой человек с чуть приподнятыми плечами и небольшими усиками. Взглянув на Вольского, который снисходительно слушал Женькины разъяснения, я догадался, что это портрет самого Леонида Александровича, только в молодости.

В углу, рядом с окном, стоял широкий письменный стол. На нем, распластав крылья, возвышалась большая бронзовая птица на мраморной подставке. Еще я увидел на этом столе много всяких безделушек: каких-то статуэток, коробочек, стаканчиков для карандашей. Потом мое внимание привлекла груда монет. Очень много денег, целая куча. Наверно, Вольский пересчитывал их, когда мы позвонили. Но почему-то среди этой груды не было ни одной бумажки, только мелочь.

— Так-с, — проговорил Леонид Александрович, когда Женька кончил рассказывать. — Значит, если я вас правильно понял, вы историки. Юные историки и исследователи времен и народов. В таком случае, мы с вами коллеги. Я тоже историк и исследователь. Но меня, признаюсь, не интересуют люди. Да, да… Люди — это не большая историческая ценность. Они приходят в мир, чтобы свершить великие деяния, но уходят, ничего не свершив. И я был молод. И я хотел создать свою Героическую симфонию, написать «Макбета», построить Эйфелеву башню и изобрести электрическую лампочку. Но миру не угодно было сделать меня своим избранником… Все мы лишь песчинки в космосе, из ничего родились и в ничто уходим.

Хотя я понимал и не все, что он говорит, но говорил он красиво. Ну, конечно, если бы на его месте сидел не старый седой человек, а кто-нибудь из нашего класса, я бы еще с ним поспорил. Как это так, люди не большая историческая ценность? Как же так, они уходят, ничего не совершив? А Димитрий Донской или Минин и Пожарский? А Суворов? А Чапаев? А Зоя Космодемьянская?..

— Вещи! — поднимаясь во весь рост, воскликнул Леонид Александрович. — Вещи — вот что бессмертно. Что знали бы мы о египетском фараоне Хеопсе, если бы он не воздвиг свою знаменитую пирамиду? Кому был бы известен Фултон, если бы он не создал парового двигателя? Только вещи, переходя от поколения к поколению, оставляют память в людских сердцах…

Он говорил громко и торжественно, шевеля большими своими усами, насупив лохматые брови, поднимая вверх тонкий длинный палец. И я подумал, что он, наверно, приврал, будто бы он историк. Видно, все-таки был когда-нибудь артистом. Эта догадка как-то невольно вырвалась у меня вслух:

— А вы, наверно, все-таки артист!..

Я сказал это и сам смутился. Леонид Александрович взглянул на меня и произнес:

— Нет, я не артист. Я нумизмат! — Он шагнул к столу и позвал нас. — Ну-ка, идите сюда. Вы увидите, что такое настоящая историческая ценность. Идите смелее!

Очумевшие от его необычайных речей, мы нерешительно переглянулись, но все-таки встали и подошли к столу. И тут, взглянув на груду мелочи, я увидал, что это не обыкновенные пятаки или гривенники, а какие-то совсем не знакомые мне монеты. Одни были совсем крохотные, с ноготь величиной, другие — побольше. Были и очень большие — как карманные часы. Желтые, белые, темно-красные, с зеленью, круглые, овальные, с дырочками посередке. Четкие, так что издали можно было разглядеть на них корону, орла или льва с кривой саблей в поднятой лапе; полустертые, старые, потемневшие от времени… Их было множество.

— Всю жизнь я собираю монеты, — сказал Леонид Александрович, подвигая к себе какую-то плоскую коробочку. — Такой полной коллекции нет, пожалуй, ни у кого в стране. И вот недавно мне удалось достать… — Он взглянул на нас так таинственно, будто собирался преподнести сюрприз. — Мне удалось достать…

Словно фокусник, он ловким движением раскрыл коробочку, и я увидел на шелковой белой подушечке темный кружок величиною с двугривенный. Приглядевшись, на этом кружке можно было рассмотреть изображение какого-то старика, сидящего на табуретке и опирающегося рукой на палку. На другой руке, вытянутой вперед, у него сидела птица.

— Знаете ли вы, что это такое? — загадочно спросил Леонид Александрович.

— Ясно что, — удивился Женька. — Монета.

— Да, да, — с грустью произнес чудаковатый хозяин квартиры. — Для вас это простая монета. А для меня это свидетельница величайших в мире событий, кровавых битв, героических веков… Она прожила на свете две тысячи триста лет! Да знаете ли вы, что это подлинная тетрадрахма Александра Македонского?!

Историю Древней Греции мы учили еще в прошлом году, в пятом классе. Я даже получил пятерку, отвечая как-то урок про Персидский поход. Но время это было такое давнее, что войны Александра Македонского казались мне чем-то вроде сказки. Однако сейчас, глядя на темный кружок, я вдруг почувствовал, что никакая это не сказка, а на самом деле давным-давно жили и Александр Македонский и персидский царь Дарий, и шагали по дорогам воины в сверкающих шлемах, и звенели мечи, и ржали боевые кони.

— Смотрите, — с оживлением говорил Леонид Александрович, осторожно переворачивая монету с одной стороны на другую. — Видите, здесь выбит профиль? — Мы с Женькой чуть не стукнулись лбами, наклонившись над коробочкой. — До сих пор считалось, что это изображение головы Геракла, мифического героя Древней Греции. Но я убежден, что лицу Геракла неизвестный ювелир придал черты самого Александра. Ну, что вы скажете? Интересное открытие?

Одна за другой мелькали перед нами монеты. Динарий Юлия Цезаря, выпущенный в сорок четвертом году до нашей эры; громадная древнеримская монета асс, такая тяжелая, что носить их несколько штук в кармане, наверно, древним римлянам было очень неудобно; малюсенький римский сестерций с изображением головы богини Ромы — покровительницы древнего Рима; узорчатый, со львом, двуглавым орлом, щитами и коронами талер императора Максимилиана… И о каждой монете Леонид Александрович рассказывал долго, с удовольствием, ласково поглядывая на эти металлические кружочки, поглаживая их пальцами, сдувая пылинки. Наконец он устал и, отойдя от стола, тяжело опустился в кресло.

— Вот, мои юные коллеги, — проговорил он, — какая у меня коллекция. И разве стоит тратить силы на никчемные поиски какой-то учительницы? Что значит людская суета по сравнению с молчаливым величием этих древних реликвий?..

— А мы и не тратим на никчемные, — хмуро отозвался Женька. — Может, если про ту учительницу узнать, то ее портрет тоже на какой-нибудь монете или на медали надо изобразить… — Он помолчал и добавил неуверенно: — Вы бы лучше вспомнили, а? Она ведь на этой улице жила… Ольга ее звали…

— Нет, друг мой, — прикрыв глаза, утомленно покачал головою Леонид Александрович. — Не помню. Да и вообще не верю, чтобы в этом городе, на краю Европы, мог жить хоть один человек, чье имя представляло хоть какой-нибудь интерес.

— Как же не мог? — вспыхнул Женька, и в голосе его прозвучала обида. — Вы просто не знаете, а говорите. Вы, наверно, и в музей-то никогда не ходили. А мы были там с Серегой. Еще какие герои жили!.. А учительница эта, Ольга!.. Она, может, на баррикадах сражалась!.. Может, в тюрьме сидела или на каторге была!..

От возмущения Женька покраснел, стал махать руками и шмыгать носом. Я изо всех сил толкал его под стулом ногой. Но он только отмахивался. Леонид Александрович смотрел на него озадаченно. Я подумал, что он, наверно, сейчас встанет и скажет: «А пойдите-ка вы оба отсюда вон, надоел мне этот крик и шум!» Но вместо этого старый хозяин вдруг поднял руку.

— Постой, постой, — проговорил он. — В каком году, ты сказал, ее осудили?

— В одна тысяча девятьсот седьмом, — все еще сердясь, хмуро буркнул Женька.

— Девятьсот седьмой… девятьсот седьмой… — Вольский потер пальцами лоб, словно силился что-то припомнить. — Мне тогда было… одиннадцать лет…

— Тогда столыпинская реакция была… — подавшись вперед и впиваясь в Леонида Александровича глазами, принялся помогать ему Женька. — Тогда всех революционеров судили…

— Погоди, погоди, — нетерпеливо прервал его Вольский. — Я тогда учился в четвертом классе гимназии… Учительница? Нет, никакой учительницы я не помню… Да что ты меня путаешь! — вдруг воскликнул он и ударил себя ладонью по лбу. — Никакая она не учительница! Это Маленькая докторша.