Александр Соколовский - Дом на улице Овражной

• Название: Дом на улице Овражной
• Автор: Александр Соколовский
• Издательство: «Молодая гвардия»
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1959

Соколовский Александр Александрович родился в 1925 году в Москве. Во время Великой Отечественной войны был корреспондентом военной газеты «На разгром врага». После войны учился в Литературном институте имени Горького.

Свою литературную деятельность Соколовский начал в военные годы со стихов. С 1947 года стал писать детские рассказы и очерки. Первая повесть — «Добро пожаловать», написанная автором совместно с писательницей Н. Саконской, — была издана в Детгизе в 1952 году. Вторая повесть — «Новичок» — вышла там же в 1955 году.

В настоящее время писатель работает над сборником рассказов о забайкальской тайге. Не забывает он и корреспондентскую работу. По заданию журналов и газет много разъезжает по стране и пишет очерки и рассказы.

В своей повести «Дом на улице Овражной» автор рассказывает о пионерах, изучающих историю родного города.

Отзывы и замечания по книге редакция просит присылать по адресу: Москва, А-55, Сущевская, 21. Издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия», массовый отдел.

---

Сердце у меня отчаянно запрыгало. Конечно, это приходили Колька Поскакалов и Петька Чурбаков! Значит, их не забрали в милицию? А может быть, забрали, да отпустили? Может быть, они уже знают, что мы вчера ходили к начальнику, и пришли, чтобы мне отомстить?!

Тревога, громадная, словно грозовая туча, нависла надо мной. И спал я в ту ночь беспокойно, и снились мне то Петька Чурбаков, то Колька Поскакалов, то мрачный Цыпленочкин, который орал на меня и топал ногами. Но в воскресенье, на другой день, произошли такие события, что я забыл и о Кольке и о всей его компании.

Утром, придя к Женьке, я поделился с ним своими опасениями.

— Да что ты боишься! — воскликнул он. — Дурья голова! Если сам начальник милиции велел тебе никому не рассказывать, то от кого могут Колька с Петькой узнать?

Пожалуй, Женька был прав. Но на сердце у меня все-таки было неспокойно. Мы трудились над альбомом, потом взялись писать доклад, а я вздрагивал от каждого звонка, от каждого стука, от шагов в коридоре.

К обеду мы здорово устали и решили отдохнуть. Женькина мама, Антонина Павловна, худенькая подвижная женщина, сказала, что пора обедать. И вдруг в прихожей раздался звонок. Один… Другой… К Вострецовым!..

— Женька! — взмолился я, увидев, что он кинулся к двери открывать. — Если это они пришли, то скажи, что меня тут нету, ладно?

— Ладно, — кивнул Женька.

Я замер, прислушиваясь к шуму в прихожей. Вот щелкнул замок, вот раздались чьи-то приглушенные голоса…

Внезапно дверь распахнулась, и в комнату влетел взволнованный с вытаращенными глазами Женька. За ним, запыхавшись, видно от быстрого бега, вбежала Володина сестра Светланка.

— Серега, живей! — закричал Женька. — Приехал!.. Бежим!.. Пообедаем после!..

Он сорвал с вешалки и кинул мне пальто. Одеваясь, я никак не мог понять, кто приехал и почему понадобилось так мгновенно срываться и мчаться куда-то, когда хочется есть.

Не прошло и двух минут, как мы уже неслись к Пушкинской улице, в центр.

По дороге Светланка, как могла, объяснила, в чем дело. Наверно, она начала рассказывать Женьке еще там, на пороге, когда прибежала к нему, потому что сейчас как будто собралась продолжать прерванный рассказ.

— Ну вот… Значит, он говорит…

— Ты сначала, с самого начала расскажи, — перебил ее Женька. — Пусть Серега тоже послушает.

Оказалось, что сегодня утром в дом к Волковым кто-то постучал. Светланка отперла дверь и увидела старого высокого человека, который попросил разрешения войти. Долго он стоял в прихожей, молча, словно что-то вспоминая. Потом вздохнул и только тогда, спохватившись, объяснил вышедшим к нему отцу, матери, ей и Володе, что зовут его Виктор Захарович Коростелев.

— Понимаешь, Серега! — кричал Женька, прибавляя ходу, хотя мы и так бежали как угорелые. — Понимаешь? Это он и есть! Старый большевик, про которого я письмо в адресный стол посылал! Ну, рассказывай дальше, рассказывай, Светланка!

— Ну вот… — продолжала Володина сестра. — Он как сказал, что прожил в этом доме сорок лет и еще дрался на этой улице во время восстания на баррикадах в 1905 году, так я про вас и вспомнила. И Володя вспомнил… Он и рассказал ему, что вы приходили, искали какую-то учительницу Ольгу… Он думал, думал, а потом говорит: «Знаю, — говорит, — о ком они спрашивали. Пусть, — говорит, — зайдут ко мне в гостиницу, в триста семьдесят пятый номер!» Володя меня сразу к вам послал. А я не знаю, куда идти. Хорошо, фамилию Кулагин запомнила. Мой папа, Сережа, твоего отца, оказывается, знает. Он на завод позвонил. Там ему адрес сказали. Я домой к тебе прибегаю, а тебя нет. Спасибо, мама твоя мне сказала, куда надо идти…

— Понимаешь, Серега! — в волнении твердил Женька. — Это ведь он сам, Коростелев!.. А мне ответ прислали, что в Москве не проживает!..

— Он говорил, что лет пять назад с дочкой в Ленинград переехал! — сказала Светланка. — А у нас в городе проездом.

— Проездом! — закричал Женька и припустил с такой скоростью, что и я и Светланка сразу от него отстали.

Глава двадцать вторая

В вестибюль гостиницы мы ворвались как на пожар.

— Это куда же вы торопитесь, молодые люди? — сурово спросил швейцар — тот самый, у которого я спрашивал, как пройти к Никифору Витольдовичу.

— Нам в триста семьдесят пятый номер, к Коростелеву! — задыхаясь, крикнул Женька.

— Нельзя, — помотал головой швейцар. — Там старый человек живет, заслуженный. Нечего вам его беспокоить. Знаю я вас, небось в школу куда-нето пришли звать. Мало ему беспокойства на свете было. Еще по школам ходить!.. Не пущу.

— Да мы не приглашать, — попытался объяснить Женька. — У нас дело…

— Сказал, не пущу, и не просите, — уперся швейцар.

И тут меня осенило.

— А к Никифору Витольдовичу можно пройти? — тихо спросил я. — В двести тридцать шестой номер?

— Куда? — переспросил швейцар и насторожился.

— В двести тридцать шестой. Вы меня уже пускали.

— В двести тридцать шестой, пожалуйста… — неизвестно отчего запинаясь, пробормотал швейцар. — Все пойдете?

— Все! — смело крикнул я.

На втором этаже Женька дернул меня за рукав.

— Ты что, Серега? Зачем мы к твоему Никифору пойдем?

Я засмеялся:

— Это же хитрость! Надо ведь нам было проскочить! Бежим на третий!

Мы с топотом мчались по длинному коридору. Справа и слева мелькали двери. Вот и цифра триста семьдесят пять. Отдышавшись немного, Женька первый постучал.

— Да, войдите! — раздался голос.

— Пошли, — кивнул Женька и толкнул дверь.

Мы очутились в просторной светлой комнате. За круглым столом, который стоял посередине, сидели два человека. Один был совсем седой, с орденом Ленина на пиджаке. Другой — с усами, в мешковатом костюме, сухощавый и сутуловатый.

— Здравствуйте, Виталий Ильич! — обрадованно поздоровался Женька.

И Светланка подхватила:

— Здравствуйте, Виталий Ильич!

Усатый закивал головой.

— Светочка! Неужели ты? Скажи, пожалуйста, как выросла! Ну, а это кто? — принялся он разглядывать Женьку. — Эге! Узнаю, узнаю! Молодой историк. Пострельцов, кажется?

— Вострецов, — поправил Женька.

Я понял, что человек в мешковатом костюме — тот самый заводской мастер Купрейкин, к которому Женька ходил на Калининскую без меня. Значит, старый большевик Виктор Захарович Коростелев — зто другой, с орденом.

— Привела своих исследователей революционного прошлого? — спросил он Светланку и обернулся к нам. — Кто же из вас Женя, а кто Сережа?

— Я Женя, а он Сережа, — сказал Женька. — Здравствуйте, Виктор Захарович.

Мне стало не по себе. Купрейкин был знаком с Женькой, Коростелев знал уже Светланку. А я вроде оказался тут чужим, никому не знакомым. Но вскоре мое смущение и неловкость рассеялись. Виктор Захарович усадил нас на диван и сразу же перешел к делу.

— Стало быть, вы ищете участницу восстания 1905 года? Ольгу?

— Искали, — ответил Женька. — Всю Овражную обошли. Никто такой не помнит. А у нас задание — обязательно ее найти. В архиве бумаги дали… — он сунул руку в карман и растерянно захлопал глазами. — Дома забыл! Торопился очень… У нас переписано. Одна бумажка из суда, еще листки из дневника одного… белогвардейца, Вержинского… Серега его видел один раз, да он умер.

— Это не тот ли Вержинский, который у нас на заводе в конструкторском бюро работал? — спросил Купрейкин.

— Тот самый, — кивнул я, — Альберт Владимирович.

— Какой же он белогвардеец? Я его давно знаю.

— Ну, он бывший белогвардеец, — объяснил Женька. — Офицер. В армии у Колчака служил.

— Скажи, пожалуйста! — удивился Виталий Ильич.

— Погоди-ка, постой, Виташа, — прервал Купрейкина Виктор Захарович. — А вы, часом, не помните, что в той бумаге написано?

— Как же не помним! — воскликнул Женька. — Я могу хоть сейчас в точности ее нарисовать. Даже разорвать могу так же, как она была разорвана!

— Ну-ка, ну-ка, нарисуй. Вот тебе бумага, а вот и карандаш.

Пока Женька рисовал, низко наклонившись над столом и высунув кончик языка, я стал рассказывать Купрейкину и Коростелеву про Вержинского. Виктор Захарович слушал сосредоточенно, а Виталий Ильич то и дело хлопал себя ладонями по коленям и ахал:

— Вот так штука! Ну и дела! Ай-яй-яй!..

Но, по-моему, самым любимым его выражением было: «Скажи, пожалуйста!»

Я едва успел кончить рассказ, как Женька выскочил из-за стола и положил свою работу перед Виктором Захаровичем.

— Вот она какая… Это орел. Здесь буквы. А тут уже написано.

— Смотри ты! — опять удивился Купрейкин, взглянув на Женькино художество. — И орел и буквы… с ятями и ерами… Ну и мастер! Скажи, пожалуйста!..

Коростелев долго рассматривал листок, держа его далеко от глаз в вытянутой руке. Потом он отложил бумагу в сторону и с силой потер ладонью подбородок.