Александр Соколовский - Дом на улице Овражной

• Название: Дом на улице Овражной
• Автор: Александр Соколовский
• Издательство: «Молодая гвардия»
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1959

Соколовский Александр Александрович родился в 1925 году в Москве. Во время Великой Отечественной войны был корреспондентом военной газеты «На разгром врага». После войны учился в Литературном институте имени Горького.

Свою литературную деятельность Соколовский начал в военные годы со стихов. С 1947 года стал писать детские рассказы и очерки. Первая повесть — «Добро пожаловать», написанная автором совместно с писательницей Н. Саконской, — была издана в Детгизе в 1952 году. Вторая повесть — «Новичок» — вышла там же в 1955 году.

В настоящее время писатель работает над сборником рассказов о забайкальской тайге. Не забывает он и корреспондентскую работу. По заданию журналов и газет много разъезжает по стране и пишет очерки и рассказы.

В своей повести «Дом на улице Овражной» автор рассказывает о пионерах, изучающих историю родного города.

Отзывы и замечания по книге редакция просит присылать по адресу: Москва, А-55, Сущевская, 21. Издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия», массовый отдел.

---

Теперь уже орали и подбрасывали вверх шапки болельщики шестого «Б». Но сквозь этот гам я все-таки расслышал голос Женьки Вострецова:

— Серега! Серега!..

Женька стоял и звал меня, размахивая листком бумаги. Неужели он не понимает, что мне сейчас не до бумажек?

— Серега, сюда! — кричал Женька.

Я в недоумении смотрел на него, забыв, что игра уже началась, и не замечая, что Борис Кобылин послал мне шайбу. Неожиданно я увидел перед собой Андрейку Скворцова, а шайбу возле своих ног. Еще миг — и Андрейкина клюшка коснется ее!.. И тут, растерявшись, я так толкнул нападающего шестого «Б», что он отлетел метра на три в сторону и упал на лед. Раздался свисток. Судья, девятиклассник Дима Федоров, подъехал ко мне и резко сказал:

— За грубость удаляю тебя с поля на две минуты.

— Да какая же грубость? Я нечаянно!

— Не задерживай игру и не спорь с судьей.

Я вздохнул и понуро покатил с поля.

— Это все из-за тебя! — сердито отругал я Женьку. — Машет всякими бумажками.

— Да ты читай! — Женька сунул мне бумагу под нос, не обращая даже внимания на то, что я ворчу.

— Чего там еще?

Я взял у него листок и прочитал первую строчку: «Хабаровск, 1 марта».

— Это я от дяди Юры получил, — хвастливо объявил Лешка. — Авиапочтой. Ты читай, читай.

Еще ничего не понимая, я пробежал глазами по строчкам: «Здравствуй, дорогой племянник! Получил твое письмо и фотографию…»

— Какое письмо? Какую фотографию?

— Я моему дяде послал фотокарточку Ольги Русаковой в конверте, — объяснил Лешка и вдруг покраснел. — Ты здесь не читай. Он про ошибки пишет. А ты вот отсюда…

Но дочитать письмо тут же до конца мне не удалось.

— Кулагин, твой штраф кончился, — услышал я голос Димы Федорова. — Выходи на поле и вступай в игру.

Нет, положительно в этот день мне не везло. Как только я вышел на лед и ударил клюшкой по шайбе, которую мне послал Борька Кобылин, лопнул шнурок на моем ботинке. Судья опять остановил игру.

Другого шнурка у меня не было. Кто же мог думать, что он порвется! Я спросил, нет ли шнурка у запасного нашей команды — Вани Голубцова, но он так сильно замотал головой, что я понял сразу: ему очень хочется самому поиграть, и, если даже был у него шнурок, он бы мне все равно его не отдал.

— Ладно, иди ты, — вздохнул я и заковылял к Женьке, Лешке и Ваське Русакову, которые все еще наперебой спорили о чем-то над письмом Лешкиного дяди.

— Давайте, что ли, почитаю, — сказал я. — Все равно больше не смогу играть.

Глава двадцать седьмая

«Здравствуй, дорогой племянник! — писал Лешке его дядя. — Получил твое письмо и фотографию. Должен тебе сказать, что фотография меня порадовала больше письма. Все-таки слово „разыскивали“ надо бы писать через „а“, а вводные предложения выделять запятыми. Но вот за рассказ о том, как ваши ребята — Женя и Сережа — нашли дом, где жила Ольга Ивановна Русакова, спасибо. Ведь давным-давно, еще в двадцать втором году, когда били мы белых на Дальнем Востоке, довелось мне встретить Ольгу Русакову и воевать с ней рядом…»

Должно быть, глаза у меня были совершенно очумелые, когда я тут оторвался от письма и посмотрел на Женьку, на Лешку и на Ваську.

— Ты дальше читай, дальше! — торопил меня Женька.

Но я и сам уже, без его понуканий впился глазами в мелкие, не очень разборчивые буквы.

«Было это в феврале месяце, в 1922 году. Позади нас, партизан и красноармейцев, лежала громадная Сибирь, а впереди маленькая станция Волочаевка — путь к Хабаровску и ко всему Приморью. Не хотели белые этой станции отдавать, укрепились на ней, бронепоезд подвели, а у Волочаевки взорвали и сожгли мосты.

Первый раз встретил я Ольгу Русакову недалеко от Волочаевки, на железнодорожной станции Ольгохта. Нашему партизанскому отряду поручило командование эту станцию от белых защищать. А насели на нее белогвардейцы тучей. Кажется, и помощи-то ждать неоткуда. Лежим мы на насыпи с винтовками, а сами уж и к смерти готовимся. Понятно, ничем на голом полотне не укрыться. „Ну, говорю, ребята, до последнего все погибнем, а врага тоже поколотим, пока сил хватит“. Тут и выскочили из тумана прямо к нам какие-то люди. Мы было, не разобравшись, огонь по ним открыли. А потом видим, наши!.. И впереди женщина бежит. Шинель перетянута туго, маузер в руке, на груди красный бант. „Здравствуйте, — говорит, — я — Русакова, комиссар полка. Командир батальона ранен. Приняла команду“.

Вот так и познакомился я с Ольгой Ивановной Русаковой. Отбили мы с ее батальоном атаку белых. Командовать она умела! Я, на что с Красной Армией всю Сибирь прошел, и то перед ней мальчишкой себя чувствовал. Будто ученик какой-нибудь. Ведь я тогда не знал, что она еще в 1905 году баррикадными боями руководила.

В тот же вечер встретил я Русакову в штабе.

— Побратались мы с вами, товарищ Веревкин, — говорит она.

— Побратались, — отвечаю.

— Теперь — на Волочаевку.

— На Волочаевку!

Вскоре приказ пришел — брать Волочаевку. Только не легкое это оказалось дело. Открыли белые такой огонь, что мы к станции и пробиться не смогли. Будто невиданная снежная метель поднялась тогда над землею. Все перемешалось от пальбы. Не разобрать, где свои, где чужие. Падают, неподвижно застывают в сугробах красноармейцы. Криков не слышно от грома. И в том месте, где рванул снаряд, черная яма остается, глубокая, как могила.

Отступили мы на запад. Видно, не в лоб, не напрямую надо брать Волочаевку, а обойти ее с севера и с юга. Так и командующий решил. Двинулся наш отряд в обход поздней февральской ночью по глубокому снегу к деревне Нижне-Спасская.

Не знаю, далеко ли мы от железной дороги отошли, только вдруг поднялся буран. Свистит ветер, с ног сбивает. На усах сосульки намерзли. А с нами ведь еще пушки. Их тоже тащить надо, лошадям помогать.

Светать стало. И вдруг — прямо из метели — вырвались на нас белые. Было это так неожиданно, что и они и мы остановились друг против друга — растерялись. Наш командир первым опомнился. Раздалась команда: „Развернуть орудия, по белым гадам прямой наводкой — огонь!..“ И ударили наши пушки. Метров на тридцать, не дальше, били. Никогда раньше не думал я, что можно из полевых орудий, будто из винтовок простых, стрелять. Да делать больше было нечего. Единственное, что могло нас спасти, — это страху на врага нагнать. И ведь испугались белогвардейцы, смешались, побежали.

Только нельзя так долго из пушек стрелять. Это тебе не пулеметы. Разобрались белые, что нас меньше, чем их, и давай обходить наш отряд с двух сторон. Тут и их орудия заговорили. Затрещали винтовки. Справа, слева, сзади разворотило снег взрывами. Один боец упал, застонал другой. С меня пулей шапку сорвало. Затоптались наши на месте. И тут снова увидел я Ольгу Русакову. Она появилась внезапно из метели, вся облепленная снегом, в своей туго перепоясанной шинели, с маузером в руке: „Вперед, товарищи! За мной! Нам на помощь идут кавалеристы!“

И такой звонкий, такой сильный и смелый был у нее голос, что ринулись бойцы за нею в атаку, смели белых, бесстрашно бросились на грозные пушки. И не выдержали враги такого натиска. Стали отступать к северо-востоку, к железной дороге. А там уже зарево разгоралось и гремел бой — это подошли к Волочаевке отряды с севера.

Я бежал рядом с Ольгой. Кажется, она меня не узнала в этой страшной огненной кутерьме. И вдруг она остановилась, словно наткнулась на что-то, выронила маузер, потом качнулась вперед, будто хотела его поднять, и упала в снег… И такой болью меня обожгло, словно не ей, а мне в тело вонзилась белогвардейская пуля. Но злость во мне закипела такая, что рванулся я вперед, ничего не разбирая. Только штыком колю, бью прикладом по вражеским плечам, по головам, по чему попадет…

Два дня гнала Красная Армия врага на восток, к Хабаровску. На привалах, когда подтягивались обозы, наведывался я в полевой лазарет — узнать, что с Ольгой Ивановной. Она была без сознания. Лежала в санитарной двуколке бледная, глаза широко открыты, будто бы видела она такие дали, каких другим увидеть не дано. Как-то раз услышал я, что она шепчет какие-то слова. Наклонился, разобрал едва-едва: „Максим“. Мне потом там же, в лазарете, сказали, что Максимом ее сынишку звали.

Ничего я в ту пору о ней не знал: кто она такая, откуда родом. Говорили, будто бы воевала она на колчаковском фронте, попала в плен, но отбили ее красные истерзанную, измученную, полуживую. Но толком ничего никто сказать не мог. Она, видно, о себе рассказывать не любила.

Хабаровск мы заняли 14 февраля. Один полк остался в городе для гарнизонной охраны да еще для того, чтобы добить спрятавшихся белогвардейских офицеров. Там же, в Хабаровске, остались и раненые. В здании бывшей гимназии устроили госпиталь. Сиделке одной поручил я от имени всего нашего партизанского отряда хорошенько ухаживать за Ольгой Ивановной. Предупредил, что приеду сам и узнаю, выполнила ли она партизанский наказ. Даже фамилию и имя этой женщины записал: Корнеева Ксения Феоктистовна.