А Адалис - Абджед, хевез, хютти... Роман приключений. Том 4

• Название: Абджед, хевез, хютти... Роман приключений. Том 4
• Автор: А Адалис
• Издательство: Salamandra P.V.V
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 2015

Абджед, хевез, хютти…: Роман приключений (Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. Том IV). — Б. м.: Salamandra P.V.V., 2015. — 184 с. — (Polaris: Путешествия, приключения, фантастика. Вып. LXXIV).

Новый выпуск серии «Polaris» представляет весьма редкую и несправедливо забытую книгу — написанный на туркестанском материале авантюрно-фантастический роман поэтессы А. Адалис и ее мужа, писателя И. Сергеева «Абджед, хевез, хюгги…» (1927). Этот роман можно читать как историю злосчастной экспедиции, открывшей в горах Памира загадочную потерянную цивилизацию. Но такое прочтение будет только поверхностным — перед читателем роман масок, и под маской традиционного «романа приключений» в нем скрывается изощренная литературная игра.

Роман поэтессы, писательницы и переводчицы А. Е. Адалис (Ефрон, 1900–1969) и ее мужа, писателя и эсперантиста И. В. Сергеева (1903–1964) «Абджед хевез хютти…» публикуется по первому книжному изданию (М.-Л.: Молодая гвардия, 1927). В книге исправлены некоторые очевидные опечатки и устаревшие особенности орфографии, унифицировано написание имен. Так, Броунинг в нескольких случаях именует Щеглова не «Седжи», а «Сэджи»; нами оставлен первый вариант, как встречающийся более часто. Имя «Ганна» на с. 65 восстановлено по журнальной публикации под названием «Хевес-хютги», представляющей собой сокращенную версию первых двух частей романа (Молодая гвардия, 1926, № 6–7).

---

Дальше начался невообразимый путь. Каменистая тропинка исчезла, и даже Сережа попятился от неустойчивого вида новой дороги.

«Это, наверное, знаменитые овринги», — подумал он.

Действительно, это начинались овринги — головокружительные хворостяные мостки, на кольях, вбитых в скалы. Под тяжестью идущих хворост прогибался, и неосторожная нога проваливалась сквозь редкий настил, усыпанный землей и мелкими камнями. К счастью, овринги тянулись не больше сорока-пятидесяти шагов, то сменяясь узенькой дорожкой, то снова возникая над шумными пропастями. Дважды всем приходилось останавливаться и поднимать упавшего Уикли. Басмачи неодобрительно ворчали. Наконец, на одном из поворотов Уикли опустил голову и, отпрянув от стены, беспомощно повис над пропастью. Козодоевский еле успел ухватиться за торчащие из горного склона корни. Предводительствующий халат что-то дико прокричал, и басмачи принялись осторожно подтягивать на веревке виновника заминки. Когда его подняли, он бессильно опустился на зловеще скрипнувший настил. Колья, не приспособленные к такой длительной нагрузке, начали явно потрескивать. Броунинг прислушался к быстрому и недоброму говору басмачей.

Вдруг Уикли приподнялся и, пошатываясь, встал. Дорога была снова открыта, и разбойники утешились. Шагов через пятьдесят снова началась удобная тропинка и снова сузилась. У путников екнуло сердце: другие овринги… Но оврингов не оказалось. В отвесной скале открылся темный грот, в котором исчез красный халат проводника. Через мгновенье пленники находились в глубокой пещере. Пахло жильем. Откуда-то из угла тянуло дымом. На каменном полу валялось несколько седел и был разостлан огромный палас. Несколько тюков свидетельствовало о недавней удаче. Из открытого мешка виднелись красные ящички кэпстена, синие сахарные обертки и жестянки с мясными консервами; большой сверток английского сукна красовался рядом с твердым афганским шелком. По-видимому, пещера исполняла романтическую роль склада контрабанды и притона разбойников.

Сумрак и прохлада оживили уставших донельзя путников. Скоро усталость сменилась чувством неимоверной жажды. Но басмачи все еще не расположились по-домашнему, — по-видимому, они кого-то ждали. В ответ на пронзительный свист одного из них раздался протяжный монотонный крик, достаточно неестественный, чтобы служить сигналом. Вслед за криком в голубое отверстие пещеры ввалилась новая толпа, возглавляемая щуплым старичком в розовой чалме и бледно-зеленом халате, запихнутом в карикатурное галифе. Старик, по-видимому, атаман, судя по крайне почтительному с ним обращению, оглядел пленников и сделал знак своей страже. Во мгновенье острого Сережиного ока путешественники были исследованы по всем правилам сыскного искусства. Перед стариком очутились трофеи — бумажники Броунинга, его все еще не разряженный стейер, игрушечный бульдог Бориса, кольт Уикли, чудесная карта-сорокаверстка и, наконец, маленький нефритовый мусульманин. На последнего атаман подозрительно покосился и, по счастливому вдохновению, подозвал к себе Козодоевского. Борис опасливо подошел и тотчас же заметил на атамановом глазу огромное жуткое бельмо. Когда атаман, указав на статуэтку, резко спросил о чем-то на катастрофически-непонятном языке, Борис попробовал было приложить свои лингвистические познания, но, запутавшись и беспомощно поглядев в это голубое бельмо, только попросил напиться. Один из разбойников принес огромный глиняный кувшин. Пленники мгновенно опустошили его, бельмо принялось о чем-то совещаться с обсевшими своего главу басмачами. О пленниках временно забыли; те стояли, переминаясь с ноги на ногу. Говорить было не о чем. Вдруг Сережа и Козодоевский встрепенулись. До их слуха донесся мучительно знакомый мотив песни. Короткое напряжение памяти — и Сережа узнал: это была старая, препротивная военно-добровольческая песенка «На солнце оружьем сверкая». «Что за черт!», — поразился Сережа.

Пение приближалось. Молодой, сипловатый голос выводил:

По улице пыль подымая,
Проходил полк гусар-усачей…

Арт растерянно поглядел на товарищей. Борис провел рукой по лбу.

А там, чуть подняв занавеску,
Лишь пара голубеньких глаз…

Светлая трещина входа помутилась, и в пещеру вошла высокая фигура в халате. Пение прекратилось. Новопришедший подошел к атаману и сказал что-то, от чего басмачи пришли в восторг и защелкали языками. Певец, лихо повернувшись на одном каблуке, подошел к пленникам. Перед ними стоял одичалый и небритый европеец. В левом глазу его торчало круглое стеклышко. Лицо европейца искажало неподдельное изумление. Монокль выпал, но был ловко подхвачен на лету.

— Не может быть? Русские? Откуда? Как вы сюда попали? Черт дери! Господи, помилуй! Как я рад! В кои веки человека увидишь. Да откуда же вы?

Он метался от Бориса к Сергею, прыгал на шею к Арту, гладил Уикли по спине и сыпал словами, не давая вымолвить ни слова путешественникам. Наконец, когда европеец захлебнулся в потоке несвязного красноречия, обрадованный Борис поймал паузу и ответил на вопросы: они из Москвы, путешествовали по Востоку, попали в плен и теперь не знают, что будет дальше. Европеец пожевал губами и опять завозился с моноклем. Путешественникам он не сообщил ничего интересного, но, по-видимому, опасность умереть в пытках становилась все меньше и меньше. Встреча привлекла внимание басмачей, принявших посильное участие в разговоре.

Европеец оказался белым офицером, случайно попавшим к басмачам во время разгрома и бегства добровольческой армии. Это было в те времена, когда разбойники оперировали вблизи больших городов по заданиям и приказам иностранных штабов. С усилением советской власти пришлось отступать все дальше и дальше в горы. Большая часть русских рассеялась по пути. Владелец монокля остался с басмачами. Удрать за границу он не успел, а теперь ожидал удобного случая покинуть эту шайку, грабящую контрабандные караваны из Афганистана. Скуки ради он занимался при шайке винокуренным делом и сегодня приготовил огромный жбан мусаляса[19], что и привело басмачей в столь благодушное настроение.

— Ну и выпьем, братцы! Ну и налижемся! Так вы из Москвы, значит? — Вдруг он осекся и подозрительно спросил: — А вы, случаем, не коммунисты. А?

Борис рассмеялся почти естественно.

— Что вы, господь с вами! Мы и в Азию-то уехали, чтобы этих мазуриков не видеть. От хорошей жизни не удерешь!

Сергей нахмурился, но сдержался. «Тактический ход, — подумал он, — может быть, удастся использовать этого стервеца».

Когда зашло солнце, в дымной пещере уже раскачивались пьяные басмачи, осоловевший белогвардеец и недремлющее бельмо атамана. Скоро атаман пинком ноги приказал путешественникам встать и, высоко держа в руке вытащенную из костра горящую головню, повел их путаными, короткими переходами. Втолкнув пленников в зловонную клетушку, он хлопнул доской, заменявшей дверь. Загремела тяжелая цепь. Сергей прошел пару шагов, но, споткнувшись обо что-то мягкое, упал. Раздался дикий собачий вой и еле слышный человеческий шепот. Борис вскрикнул. Шепот повторился.

— Тише, ака, тише. Галочка спит, устала очень.

Перед ними стоял невидимый Джелал, с которым они уже не чаяли свидеться.

Глава двенадцатая ДОПРОС И СВАДЬБА

Утром допрос начался с того самого места, где его прервала, по пышному выражению Бориса, «мрачная разбойничья оргия». Едва протрезвившись, «бельмо» вспомнило о нефритовой фигурке; о ней же с замиранием сердца вспомнили пленники. На сей раз допрос пошел живо и без помех. Переводчик исполнял свои обязанности тем охотнее, что сам жадно заинтересовался приключениями земляков. Так же, как давеча, с опаской, Козодоевский посмотрел в голубое бельмо и так же грозно сползлись к переносице жуки атамановых бровей. Но Борис чувствовал себя гораздо бодрее и увереннее, чем вчера. Еще осоловелый после пьянки, он не успел проконтролировать свои ночные размышления и вполне полагался на фантастические выводы из них. А ночные размышления Бориса были освящены традицией авантюрных романов Райдера Хаггарда, как автора, наиболее подходящего к данному положению. Подобно героям центральной Африки, путешественники владели непонятным талисманом: залогом неведомой культуры — человечком из нефрита. Подобно этим же героям, они попали в плен к «дикарям», соприкасающимся, вероятно, каким-то боком с этой культурой. Умудренный вдобавок опытом многосерийной «женщины с миллиардами», Борис твердо решил разыграть роль могущественного и загадочного существа. Если обстоятельства вынуждали бедного поэта быть смелым, то, не будучи таковым по природе, он искал для смелости блистательного применения. Борис окончательно убедился в правильности своих фантазий, когда бельмо стало оказывать нефритовому мусульманину видимые почести. Прежде, чем принять человека на свою кирпичную ладонь, атаман тщательно обернул ее грязной тряпкой, потом пару раз сплюнул в сторону и троекратно повторил всуе имя Аллаха. Стоя перед бельмом, Борис в уклончивом восточном стиле отвечал на резкие вопросы — откуда едет экспедиция, куда направляется, как поживает басмачество в Восточной Бухаре и побеждают ли неверные «кзилармейцы»[20]. Атаман, с типичной, очевидно, для здешних разбойников свирепой благосклонностью кивал головой. Толмач с увлечением переводил; сзади одобрительно гмыкал Сережа, довольный ответами Козодоевского. Когда дело дошло до главного, Борис сделал отчужденно строгое и самоуглубленное лицо.