Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2

• Название: Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2
• Автор: Дмитрий Быстролётов
• Издательство: Крафт+
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-93675-200-1 (том 2)

Д.А. Быстролётов (граф Толстой) — моряк и путешественник, доктор права и медицины, художник и литератор, сотрудник ИНО ОГПУ — ГУГБ НКВД СССР, разведчик-нелегал-вербовщик, мастер перевоплощения.

В 1938 г. арестован, отбыл в заключении 16 лет, освобожден по болезни в 1954 г., в 1956 г. реабилитирован. Имя Быстролётова открыто внешней разведкой СССР в 1996 г.

«Пир бессмертных» относится к разделу мемуарной литературы. Это первое и полное издание книг «о трудном, жестоком и великолепном времени».

Рассказывать об авторе, или за автора, или о его произведении не имеет смысла. Автор сам расскажет о себе, о пережитом и о своем произведении. Авторский текст дан без изменений, редакторских правок и комментариев.

---

— А что там ещё продают?

— Кто что может. Кормящие матери сцеживают своё молоко, добавляют к нему мел и воду и меняют работягам на краденый лук или мясо, а то и инвалидам на ноговицы. Малолетки на шап-шарап грабят бумагу у вольных девушек в штабе — она идёт на заявления в Москву, письма родным и игральные карты. Бесконвойники продают…

10

Но долговязый начальник режима вдруг поднялся, вынул трубку изо рта, поднял руку и закричал:

— Эй вы там, на галёрке! Тише! Начинаем концерт! Будете шуметь — отправлю в клоповник! Понятно? У меня не разгуляетесь! Самоохранники, закройте входную дверь. Тише! Слово предоставляю начальнику культурно-воспитательной части для зачтения последнего номера центральной газеты! Садитесь все и слушайте!

На сцену выполз старичок-начальник, одел очки, развернул газету, и поскольку лампочка светила плохо и мигала, он поднял газету повыше и заслонил ею своё лицо так, что до зала стало доходить только недовольное глухое ворчание и отдельные фразы:

— «Правда» номер двести двадцатый вид субботы четвёртого сентября сорок второго году слухайте передовую под общим названием «Наступление Красной Армии». Бур-бур-бур-бур… Бои уже ведутся в коренном Донбассе на земле Украины… бур-бур-бур… От Советского Информационного бюро. Сводка за третье сентября «бур-бур-бур… Бои в Донбассе… освобождено пятнадцать населённых мест… южнее Брянска… юго-западнее Харькова… бур-бур-бур-бур…» Прослухайте подвальную статью Наркомюста СССР Н. Рачкова под общим названием «Война и законность» бур-бур-бур. В советских законах выражены интересы рабочего класса, трудового крестьянства и интеллигенции нашей страны… бур-бур-бур-бур… Ленин учил: малейшее беззаконие, малейшее нарушение советского порядка…

Чтец опустил газету, поднял очки на лоб и закричал в зал:

— Што за смех? Раскашлялись! А ты, там, в углу, ещё раз свиснешь, так я тебя собственноручно потащу в изолятор!

Потом снова опустил очки на нос, прикрылся от слушателей газетой и забурчал:

— «…есть ещё дыра» — да тише! Что смешного в слове дыра, дураки? Тише! — «дыра, которую немедленно используют враги трудящихся». Тише! На XVII съезде ВКП(б) и XVIII партийной конференции борьба за строгое соблюдение законов была определена как одна из важнейших обязанностей коммуниста. Что за идиотский смех? Я спрашиваю, почему в залу идиотский смех? «Закон есть закон для всех. Мы все — слуги государства. Этому нас учит товарищ Сталин», — говорил… Какой это дурак там у двери чихает десять раз кряду? Што за чих? — говорил товарищ Маленков… бур-бур-бур-бур… «Сталинская конституция с предельной ясностью показала, что у нас в стране социализма обеспечен расцвет права и законности»… Опять ты чихаешь там, у двери? Самоохранник, зараз дай его за дверь, чтоб вычихався!… «Полное совпадение того, что есть на деле и выражено в законе — непреложный принцип социалистического права».

В зале начался общий весёлый шум.

Чтец опять опустил газету и снял очки. Он, наконец, потерял терпение.

— Топочете, а? Эх вы, лошади! Бескультурье! Одно слово — заключённые. Ну чого вот ты улыбишься? Кажи, чого? Шо я казав щось смешного, а? Читать вам неохота, да?

Начальник в сердцах сложил газету, очки сунул в футляр, не спеша захлопнул крышку и бережно спрятал футляр и газету в карман. Потом нерешительно потоптался немного и стал, кряхтя и ворча себе под нос, медленно и неуверенно спускаться в зал по шатким ступенькам. И сейчас же позади него занавес вздрогнул, зашевелился, от середины по его поверхности пошли складки, и вдруг обе полы разошлись, и на на авансцену вышла невысокая женщина с бледным приятным лицом, в телогрейке, оборванной юбке и больших рабочих ботинках. Она медленно обвела зал глазами, сделали привычный жест приветствия и с положенной улыбкой начала:

— Добрый вечер, граждане начальники и товарищи заключённые. Начинаем очередной концерт культбригады КВЧ 1-го лагпункта. Ведёт концерт заключённая Владимирова.

Женщина сделала паузу. Шум стих. Волоча тяжёлые ботинки, женщина подошла к рампе.

— Первым номером сегодняшней программы будет выступление заключённой Екатерины Владимировой, то есть моё. Я прочту известное стихотворение Александра Сергеевича Пушкина «Кто не причастен». Стихотворение представляет собой вольный перевод с греческого. Оно написано в ссылке, в селе Михайловском, и относится к тем Лирическим произведениям великого поэта, которые прочно вошли в сокровищницу нашей поэзии.

Тут Катя вскинула голову, глядя поверх голов, замерла на мгновенье и затем звучным и сильным голосом начала: Кто не причастен тайному счастью…

— Стой, хто йдёть? — вдруг неожиданно гаркнул за стеной хриплый голос: вышка находилась как раз против сцены.

— Надзиратель Чуркин!

— Пррррроходи!

— Выступление гражданина Чуркина закончилось! — громко крикнул кто-то в зале. Вспыхнул смех.

Катя улыбнулась, нашла меня глазами и сделала чуть заговорщицкий знак. Потом вытянулась и снова вскинула голову:

Кто не причастен тайному счастью,
Значит навек отомщён!
Верую страстно — друг мой прекрасный
Будет ко мне возвращён!
В этом порука — тайная мука,
Богом мне данная страсть,
В сердце безбрежном, буйном и нежном,
Я признаю её власть!
Радость свидания, жар обаяния
Не придаю я суду, -
Днём или ночью, друг мой порочный,
Я тебя трепетно жду!
Тайне всесильной в муке бессильной
Я причащусь у тебя,
И напевая, горя не зная,
Прочь отойду, не любя!

Зал ответил приличествующими случаю аплодисментами. Товарищ Пушкин пользовался официальным покровительством и считался обязательным блюдом всех меню наших культурных мероприятий. Демонстративно аплодировали все вольные врачи и начальники. В зале находилось только несколько человек, знавших, что стихи написаны ради озорства самой Владимировой. «Сошло!» — смеялись её глаза, но она опять посерьёзнела и объявила новый номер — молодой цыганенок Коля вышел бацать чечётку. В руках у него мелькали две лагерные деревянные ложки, в зубах он зажимал петлю от большой стеклянной кружки Эсмарха, из которой в амбулатории ставили клизмы — её удобно было держать за петлю, оставляя свободными руки.

Это было сверхъестественное удовольствие! Блатные умеют бацать, и в зоне человек сто в других условиях сошли бы за первоклассных исполнителей чечётки. Но здесь был лагерный театр, и среди зрителей находились десятки тонких знатоков и сумасшедших любителей этого искусства. Коля топал и крутился, стоя на месте пускал тончайшую ритмическую дробь каблуками и ложками, шёл вприсядку, ползал на коленях и, в конце концов, довёл зал до исступления. Резкий звон стекла и треск ложек потонул в реве зала, все встали и с потерянными улыбками смотрели на человека, который с таким совершенно изумительным чувством ритма плясал с клизменной кружкой в зубах, то сунув ложки в кружку и прихлопывая себя ладонями под коленами, по ляжкам и даже по лбу, то отбивал такт коленами по полу, а ложками по подошвам. «Давай, гад! Давай, падло, чтоб тебя зарезали!» — орали зрители. Наконец, когда накал восторга достиг апогея, Коля, потный, малиново-красный и растрепанный, поставил кружку на пол, и зал стих. Это был последний и коронный номер: танцор, расслабив мышцы челюсти, стал бить себя снизу по подбородку, извлекая из собственных зубов чёткий и предельно ритмичный лязг и подбрасывая при этом носки сапог выше головы.

Когда это дикое, языческое, поистине лагерное зрелище кончилось и все успокоились, Катя опять шагнула вперёд.

— А сейчас прослушайте нового члена нашей культбригады заключённую Евгению Зорину. Она прочтет стихотворение Ильи Эренбурга из цикла «Молитвы за Россию».

Это было новое озорство, но этого раннего цикла никто из начальства не знал, а Эренбург тогда официально котировался очень высоко, и все вольняшки опять демонстративно захлопали.

— Пожалуйста, Женя.

Грязнулька спокойно прошла из-за кулис вперед к самому краю сцены. Стройная, чёрная фигурка с красивым лицом, не выражавшим ничего, спокойно поклонилась. Несколько мгновений стояла, опустив голову и не шевелясь, потом медленно выпрямилась.

— Девка что надо! Такую бы к нам в бригаду, — одобрительно бухнуло из зала несколько голосов, но Грязнулька не повела бровью, и шутники стихли. Медленно, ясным голосом она начала:

Наши потомки прочтут про битвы,
Заучат имена вождей и ораторов, и цифры убитых, и даты,
Но они никогда не узнают, как сладко пахли на поле брани розы,
Как звонко стрекотали средь грома пушек стрижи,
Как была прекрасна в те годы жизнь.
Никогда, никогда солнце так радостно не смеялось, как над городом разгромленным.
Когда люди, выползая из подвалов, дивились: «Есть ещё солнце?»
Гремели речи мятежные, умирали ярые рати,
Но солдаты узнали, как могут пахнуть подснежники
За час до атаки.
Вели поутру, расстреливали…
Но только эти узнали, что значит весеннее утро:
В косых лучах купола горели,
А ветер молил: «Минуту… Ещё минуту…»
Целуя, не могли оторваться от горьких губ,
Не разжимали крепко стиснутых рук,
Любили: «Умру… Умру…»
Любили: «Эх гори, огонёк, на ветру!»
Любили: «О, где же ты, где?»
Любили, как могут любить только здесь, на мятежной и нежной звезде.
В те годы не было садов с золотыми плодами,
Но только мгновенный цвет, один обречённый май,
В те годы не было спокойного «Так до свиданья!»,
Но только звонкое, короткое «Прощай!»
Так читайте ж о нас и дивитесь!

Грязнулька говорила хорошо, подчёркивая ведущие слова голосом и лёгкими движениями руки, и многие в зале поняли стихотворение: оно им показалось написанным для них самих, Для русских людей и восемнадцатого, и тридцать восьмого года. Кое-кто встал, другие вытянули шеи. Кашель стих, зал обратился в слух. Когда девушка гордо бросила в зал: