Ирвинг Стоун - Бессмертная жена, или Джесси и Джон Фремонт

• Название: Бессмертная жена, или Джесси и Джон Фремонт
• Автор: Ирвинг Стоун
• Издательство: Мысль
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1995
• ISBN: 5-244-00815-3

В биографической повести американского писателя Ирвинга Стоуна, впервые выходящей на русском языке, в увлекательной форме рассказывается о жизни и любви двух ярких персонажей американской истории — известного путешественника и исследователя Запада США Джона Чарлза Фремонта и его жены Джесси Бентон.

Как это свойственно произведениям Ирвинга Стоуна, достоверное, основанное на фактах подлинной истории повествование дополняется глубоким анализом переживаний его героев.

---

Это уже стоило жизни их сыну. Теперь речь идет о ее собственной судьбе. Она понимала, что в ней нет больше сил вновь поверить, надеяться на упорядоченное и безмятежное существование. Ей было всего двадцать четыре года, но она вынесла целый век страданий, ее сердце постарело и усохло в груди. Эта грудь также умерла, в ней высохло молоко. Бабушка Макдоуэлл сказала ей в последний раз в Черри-Гроув:

— После того как ты выйдешь замуж за своего молодого человека, у тебя будут свои битвы, будут шрамы, но ты будешь носить их так, как носила моя мать, словно медали за храбрость.

Бабушка Макдоуэлл переоценила ее, как переоценивала и себя. Она не может более выдерживать сражения, носить на себе шрамы.

Во всем этом она винила только себя. Она была агрессивной женщиной, упрямой и решительной. Она вздумала изменить положение жены, сделать из себя нечто большее, чем домоправительница и продолжательница рода. Она думала укрепить дух мужа и содействовать успехам мира за счет использования выдержки и рассудка, дарованных Богом ее полу. И теперь за семь лет она сознательно и слепо уничтожила все это: своего сына, себя, своего мужа. Ибо как может Джон выжить с омертвевшей женщиной под боком, с женщиной, любовь которой к нему вытравлена из ее сердца человеческой жестокостью? У нее не было жалости к малютке — он умер и навсегда ушел; она чувствовала жалость к живущим, к тем, кто будет глубоко опечален ее смертью: к мужу, дочери, отцу, матери. Если бы она не работала так упорно во время суда, не посещала ежедневно заседания, не подвергала себя эмоциональным испытаниям, стуже и перегрузке, она не навредила бы своему ребенку. Она убила своего сына столь же сознательно, как майор Каммингс убил волчат. Ее муж должен ненавидеть ее за это. «Он меня ненавидит, — думала она, — но он слишком добрый, чтобы показать мне это. И разве он не должен меня ненавидеть, ведь я разрушила его карьеру, я ответственна за его неприятности, я подстрекала его к бунту?

Я хотела быть хорошей женой и старалась стать ею; теперь я понимаю, что наилучшая жена — в наименьшей мере жена. Нельзя смешивать мужской и женский миры; если бы я не вмешивалась в дела мужа, то не было бы сумятицы. Если бы я проявила ответственность по отношению к ребенку, которого носила в чреве своем; если бы я твердила себе: я беременна и не должна подвергать себя волнениям… Если бы…

Ах да, — думала она с ужасающей отчетливостью, — если бы только. Всего несколько слов, а каковы их последствия! На этом длинном пути они привели меня к нынешнему страшному моменту. Несколько часов назад я сказала, что нет более глубокого горя, чем смерть сына. И в этом я заблуждалась: еще большим горем является осознание близкого конца любви и супружества с мужчиной, который был воплощением мечты. Я не могу поехать в Калифорнию встретить его, я не выдержу путешествия, я не смогу повторить все сначала. Меня сломит мысль о повторении ошибок, что все начатое придет к тому же несчастному концу. Я не подхожу для Джона. Я убила свою любовь к нему, потому что убила внутри себя все, способное чувствовать. Что даст ему жизнь с лишенной сил женщиной? Не лучше ли дать ему возможность уехать в Калифорнию и без меня построить новую жизнь? Я могу ему лишь навредить. Но могу ли я нарушить мою клятву, позволить ему приехать на место и там узнать, что я никогда не приеду? Он сказал, что моя вера в него есть скала; когда эта скала рассыплется, что будет с ним? Боже мой, — шептала она, — что я должна делать?»

Завывание волчицы, оплакивавшей своих волчат, доходило до стен хижины, постепенно приближаясь и приближаясь, так что Джесси почувствовала: оно уже в самой хижине. Молодые собаки, ютившиеся в закутке между двумя хижинами, подвывали от страха, и ветер прерий своим свистом в углах строений усиливал тревожное чувство.

Джесси поднялась с постели и принялась ходить сначала вдоль, затем поперек хижины, натыкаясь на стол, стулья, кровать, горькие слезы болезненно застревали в горле.

Перед ее мысленным взором возникла фигура отца в библиотеке, затемненной опущенными шторами. Он молча плакал, потому что жену свалил паралич. Она ясно слышала его слова, прорывавшиеся в паузах между воем волчицы:

— Джесси, ты не понимаешь, что такое быть не в состоянии дать отпор. Это все равно что получить удар в темноте: ты не знаешь, кто твой противник, не знаешь, куда повернуться, что сказать или сделать. Я никогда не чувствовал себя беспомощным, но теперь…

Теперь ей нанесли такой удар; она чувствовала себя беспомощной, потому что не могла ответить. Кто был противником?

Джесси услышала голоса, и среди них — голос мужа. Она поспешно налила воды из глиняного кувшина в эмалированный таз, ополоснула покрасневшие глаза, прополоскала рот и вымыла лицо. Ее родимое пятно под губой припухло, покраснело и пульсировало. Она вытерла руки и лицо полотенцем, причесала волосы, прислушиваясь к быстрым шагам Джона, приближавшегося к хижине. Она поворошила угли в камине, подбросила хворосту и подвесила чайный котелок.

Это были ее последние часы с мужем. Джесси осознавала, что в качестве последнего акта доброты она должна скрыть от него свои переживания. Она не должна ослабить его в канун экспедиции, поскольку эта экспедиция наиболее важная из всех, ибо ему, более чем когда-либо, необходим успех именно сейчас, когда он дискредитирован, стал человеком, лишенным профессии. Она должна придать ему силы и отвагу идти вперед, добиться успеха и восстановить свое славное имя.

По выражению его лица она поняла, что он догадался о ее переживаниях. Ей стало легче, когда выяснилось, что он неправильно угадал источник ее переживаний. Он поцеловал ее в щеку, прошептав:

— Храбрись, маленькая леди. Это будет самая короткая разлука из всех. Через два, самое большее через три месяца мы будем вместе в Сан-Франциско. Я покажу тебе прекрасный пролив из Тихого океана в залив Сан-Франциско. Мы займемся приобретением строительного леса и мебели для нашего дома с окнами на океан.

Джесси улыбнулась, а затем с нарочитой веселостью воскликнула:

— Ты пришел раньше, чем я ожидала! Я выгляжу ужасно. Дай мне несколько минут.

Она отошла в угол хижины за камином, достала из своей сумочки румяна и подкрасила щеки, потом распустила волосы, расчесала их, выровняла пробор и заколола пряди на затылке. Она удивилась тому, как легко можно все разыграть, ведь когда все потеряно, то и нечего терять; когда исчезли чувства, какое имеет значение, наиграны они или нет?

Она подошла к мужу и спросила:

— Вот, разве так не лучше?

— Намного лучше, — согласился он. — Я хотел, чтобы в моей памяти ты осталась красивой и спокойной. А теперь, где чашка обещанного чая, в случае если приду рано?

Она подала ему чашку горячего крепкого чая, расспрашивая о последних приготовлениях к выходу экспедиции. Майор Каммингс и его жена пригласили их на прощальный обед в поселке. Миссис Каммингс поставила на стол остатки фарфоровой посуды, сохранившейся после ее тридцатилетнего проживания в глуши. Она поджарила курицу и украсила грубый стол цветными свечами. Майор торжественно принес одну из немногих оставшихся у него бутылок вина. Джесси говорила о том, о чем ранее не помышляла, и тут же забывала сказанное. Однако время тянулось мучительно медленно, и к семи часам она поблагодарила чету Каммингс за их гостеприимство и пошла с мужем в свою хижину.

Это был их последний час вместе. Она молила, чтобы хватило сил вынести этот час. Но когда Джон обнял ее, сел рядом с ней на край постели, сказал, как он будет тосковать по ней, думать о ней день и ночь, пока они не встретятся в Сан-Франциско, на нее вновь нахлынули мрачные, печальные мысли о смерти. Она побледнела и оцепенела. Какая-то часть ее существа сохраняла сознание: она, продолжая казаться доброй и делая вид, что между ними ничего не произошло, отдалась любви, столь важной для пар, коим суждено долгое расставание.

И тут она допустила слабинку, притворство не помогло. Ее губы оказались сухими и бескровными, а тело таким же сухим и бескровным. Она понимала, что смерть не может создать жизнь, даже в движении; любовь может проникать, любовь может задавать ритм, но в случае смерти мозг, сердце, пульс и матка закрыты; жизнь не может войти в мертвое.

Она лежала на кровати молча, с закрытыми глазами. Он пытался заговорить с ней, утешить по поводу утраты ребенка, смягчить предстоящие трудности и долгую разлуку, воодушевить ее своим энтузиазмом по поводу строительства новой жизни в Калифорнии, говорил о том, какую жизнь они там построят, каких сыновей сотворят. Она слышала звук его голоса, но не внимала его словам — ее покинули силы. Она была подобна выжатому лимону. Это была величайшая из ее неудач: она должна была послать этого бедного мужчину в неприступные снега Скалистых гор, на тяготы, лишения и постоянно нависающую угрозу смерти, послать с тяжелым сердцем, отягощенным опасностью поражения еще до начала пути.