Зинаида Гиппиус - Том 6. Живые лица

• Название: Том 6. Живые лица
• Автор: Зинаида Гиппиус
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-268-00453-0, 5-268-00514-6

В шестом томе впервые издающегося Собрания сочинений классика Серебряного века Зинаиды Гиппиус (1869–1945) публикуются две книги ее воспоминаний – «Живые лица» (1925) и «Дмитрий Мережковский» (1951), последний прижизненный сборник стихов «Сияния» (1938) и стихотворения 1911–1945 гг, не вошедшие в авторские сборники.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

<Март 1916>

Вере

На луне живут муравьи
  И не знают о зле.
У нас – откровенья свои,
  Мы живем на земле.

Хрупки, слабы дети луны,
  Сами губят себя.
Милосердны мы и сильны,
  Побеждаем – любя.

29 апреля 1916

С.-Петербург

С лестницы

Нет, жизнь груба, – не будь чувствителен,
Не будь с ней честно-неумел:
Ни слишком рабски-исполнителен,
Ни слишком рыцарски-несмел.

Нет, Жизнь – как наглая хипесница:
Чем ты честней – она жадней…
Не поддавайся жадной; с лестницы
Порой спускать ее умей!

28 мая 1916

Кисловодск

О:

Знаю ржавые трубы я,
понимаю, куда бег чей;
знаю, если слова грубые, –
сейчас же легче.
Если выберу порвотнее
(как серое мыло),
чтобы дур тошнило,
а дуракам было обидно –
было! –
сейчас же я беззаботнее,
и за себя не так стыдно.
Если засадить словами
в одну яму Бога и проститутку,
то пока они в яме –
вздохнешь на минутку.
Всякий раскрытый рот мажь
заношенной сорочкой,
всё, не благословись, наотмашь
бей черной строчкой.
Положим, тут самовраньё:
мышонком сверкнет радость;
строчки – строчки, не ременьё;
но отдышаться надо ж?
Да!
Так всегда!
скажешь погаже,
погрубее, – сейчас же
весело, точно выпил пенного…
Но отчего?
Не знаю, отчего. А жалею и его,
его, обыкновенного,
его, таковского,
как все мы, здешние, – грешного, –
Владимира Маяковского.

13 октября 1916

«Опять мороз! И ветер жжет…»

Опять мороз! И ветер жжет
Мои отвыкнувшие щеки,
И смотрит месяц хладноокий,
Как нас за пять рублей влечет
Извозчик, на брега Фонтанки…
Довез, довлек, хоть обобрал!
И входим мы в Петровский зал,
Дрожа, промерзнув до изнанки.
Там молодой штейнерианец
(В очках и лысый, но дитя)
Легко, играя и шутя,
Уж исполнял свой нежный танец.
Кресты и круги бытия
Он рисовал скрипучим мелом
И звал к порогам «оледелым»
Антропософского «не я»…
Горят огни… Гудит столица…
Линялые знакомы лица, –
Цветы пустыни нашей невской:
Вот Сологуб с Чеботаревской,
А вот, засунувшись за дверь,
Василий Розанов и дщерь…
Грустит Волынский, молью трачен,
Привычно Ремизов невзрачен,
След прошлого лежит на Пясте…
Но нет, довольно! Что так прытко?
Кончается моя открьГгка!
Домой! Опять я в вашей власти –
Извозчик, месяца лучи
И вихря снежного бичи.

Рано?

Святое имя среди тумана
Звездой далекой дрожит в ночи.
Смотри и слушай. И если рано –
Будь милосерден, – молчи! молчи!
Мы в катакомбах; и не случайно
Зовет нас тайна и тишина.
Всё будет явно, что ныне тайно,
Для тех, чья тайне душа верна.

Ленинские дни

«В эти дни не до „поэзии“»

О, этот бред партийный,
  Игра, игра!
Уж лучше Киев самостийный
  И Петлюра!..

12 декабря 1917

СПБ

Издевка

Ничего никому не скажешь
Ни прозой, ни стихами;
Разделенного – не свяжешь
Никакими словами.

Свернем же дырявое знамя,
Бросим острое древко;
Это черт смеется над нами,
И надоела издевка.

Ведь так в могилу и ляжешь, –
И придавит могилу камень, –
А никому ничего не скажешь
Ни прозой, ни стихами…

Мелешин-Вронский (шутя)

Наш дружносельский комиссар –
Кто он? Чья доблестная сила
Коммунистический пожар
В его душе воспламенила?

Зиновьев, Урицкий, иль Он,
Сам Ленин, старец мудроглавый?
Иль сын Израиля – Леон,
Демоноокий и лукавый?

Иль, может быть, от власти пьян
(Хотя боюсь, что ошибуся),
Его пленил левак-Прошьян
И разнесчастная Маруся?

А вдруг и не Прошьян, не Зоф
Нагнал на комиссара морок?
Вдруг это Витенька Чернов, –
Мечта казанских акушерок?

Иль просто, княжеских простынь
Лилейной лаской соблазненный,
Средь дружносельских благостынь
Живет владыка наш смущенный?

В его очах – такая грусть…
Он – весь загадка, хоть и сдобен.
Я не решу вопроса… Пусть
Его решит Володя Злобин.

8 июля 1918

Сиверская

Копье

Лукавы дьявольские искушения,
но всех лукавее одно, – последнее.
Тем невозвратнее твое падение
и неподатливость твоя победнее.

Но тайно верю я, что сердце справится
и с торжествующею преисподнею,
что не притупится и не расплавится
Копье, врученное рукой Господнею.

17 августа 1918

Дружноселье

В Дружносельи

1 Прогулки

Вы помните?..
    О, если бы опять
По жесткому щетинистому полю
Идти вдвоем, неведомо куда,
Смотреть на рожь, высокую, как вы,
О чем-то говорить, полуслучайном,
Легко и весело, чуть-чуть запретно…
И вдруг – под розовою цепью гор,
Под белой незажегшейся луною,
Увидеть моря синий полукруг,
Небесных волн сияющее пламя…
Идти вперед, идти назад, туда,
Где теплой радуги дымно-горящий столб
Закатную поддерживает тучу…
И, на одном плаще минутно отдохнув,
Идти опять и рассуждать о Данте,
О вас – и о замужней Беатриче,
Но замолчать средь лиственного храма,
В чудесном сумраке прямых колонн,
Под чистою и строгой лаской
Огней закатных, огней лампадных…
Вы помните? Забыли?..

2 Пробуждение

Последних сновидений стая злая,
Скользящая за тьму ночных оград…

Упорный утренний собачий лай –
И плеск дождя за сеткой винограда…

3 Пусть

Пусть шумит кровавая гроза,
Пусть гремят звериные раскаты…

Буду петь я тихие закаты
И твои влюбленные глаза.

Невеста

Мне жить остается мало…
Неправда! Жизнь – навсегда.
Душа совсем не устала
Следить, как летят года.

Пускай опадают листья –
Видней узор облаков…
Пускай всё легче, сквозистей
На милом лице покров,

Невеста, Сестра! не бойся,
Мне ведома сладость встреч.
Приди, улыбнись, откройся,
Отдай мне свой нежный меч…

Всё бывшее – пребывает,
Всё милое – будет вновь:
Его земле возвращает
Моя земная Любовь.

2 августа 1918

Навсегда

Нет оправдания в незнаньи
И нет невинной слепоты.
Она открылась мне страданьем,
Любовь, единая, как Ты.

Душа ждала, душа желала
Не оправданья, но суда…
И принял я двойное жало
Любви единой – навсегда.

Здесь («Пускай он снился, странный вечер длинный…»)

Пускай он снился, странный вечер длинный,
я вечер этот помню всё равно.
Зари разлив зеленовато-винный,
большое полукруглое окно.

И где-то за окном, за далью близкой,
певучую такую тишину,
и расставание у двери низкой,
заветную зазвездную страну.

Твои слова прощальные, простые,
слова последние – забудь, молчи,
и рассыпавшиеся, ледяные,
невыносимо острые лучи.

Любви святую непреложность
и ты и я – мы поняли вдвоем,
и невозможней стала невозможность
здесь, на земле, сквозь ложность и ничтожность,
к ней прикоснуться чистым острием.

10 августа 1918