Коллектив авторов - Дети войны. Народная книга памяти

• Название: Дети войны. Народная книга памяти
• Автор: Коллектив авторов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-088633-3

Воспоминания, собранные в этом сборнике, очень разные – как и люди, которые их писали. Но ни одно из них не оставит равнодушным, потому что за каждым – личная трагедия, история спасения на фоне страшного военного времени. Эти люди выжили. И во многом стали для нас примером. Примером мужества, стойкости и силы духа.

Писатель Андрей Кивинов

---

Шурка, наш двоюродный брат, сын дяди Коли, бросил девятый класс, ушел работать – точил черенки для лопат, рукоятки для ножей.

Взрослых в доме не было целый день – все работали. Старшие девчонки учились, парни сидели дома. Школы не работали, учили иногда на квартирах, школы стояли холодные – те, которые не были заняты под госпитали.

Дядю Геню, тёти Маниного мужа, мобилизовали. Участник Первой мировой, Гражданской, стал майором, командиром роты химзащиты города Горького.

Отец после окончания академии в Ташкенте получил назначение в Сталинград помощником командира по артснабжению отдельного батальона истребителей танков. Обещал вызвать нас к себе, когда оглядится (тогда еще Сталинград был тылом, шел май 1942 года).

Тревоги участились, начали бомбить и город. Старшие ребята лазили на крыши, охранять от зажигалок, притаскивали кучу зенитных осколков.

На все запросы ответ был один: «В списках убитых, пропавших без вести капитан Баранов не числится». Пенсию нам не платили, давали пособие по мобилизации – 250 рублей (стоимость буханки хлеба или стакана махорки).

На письмо Сталину в 1947 году пришел ответ: «В связи с уточнением обстоятельств гибели вашего мужа, вам назначается пенсия».

Помню, бомбы падали возле Средного базара, на Краснофлотской (сейчас улица Ильинская), внизу, на Полевой (улица Горького – это всё исторический центр города). Ходили туда – там жили старенькая мать дяди Гени с дочерью Ниной, сын тёти Нины воевал. Старушка была уже на пределе, от старости у нее отказывали мозги, куда-то уходила из дому, постоянно терялась. Мы всей ребятнёй рассыпались по городу на поиски, приводили домой. Как-то мы ее привели от самой Волги, с улицы Маяковского (теперь Рождественская). Мне тогда было пять лет, по всему городу я передвигался самостоятельно.

Письма от отца пропали. Последнее пришло от 8 августа 1942 года: «Сегодня мне исполнилось 40 лет, а я уже совсем седой…» и еще «Мне присвоили звание капитана». И всё. На все запросы ответ был один: «В списках убитых, пропавших без вести капитан Баранов не числится». Пенсию нам не платили, давали пособие по мобилизации – 250 рублей (стоимость буханки хлеба или стакана махорки). На письмо Сталину в 1947 году пришел ответ: «В связи с уточнением обстоятельств гибели вашего мужа, вам назначается пенсия».

Спустя полвека узнали судьбу армии, положенной с целью помешать немцам форсировать Дон по пути к Сталинграду. Ни даты гибели, ни подвигов отца, явившихся основанием для повышения в звании за полтора месяца войны, за семьдесят прошедших лет так и не добились.

Не умереть с голоду нам тогда помогла семья маминой средней сестры – дядя Геня с тётей Маней. Они просто объединили две семьи вместе: их пятеро плюс нас шесть человек.

Топить было нечем, дров не было, в самой дальней комнате у девчонок установили «буржуйку», вывели трубу в дымоход, по вечерам в темноте собирались там все вместе, иногда пели хором. Когда была картошка, резали её монетками, «клеили» к раскалённой «буржуйке» (печка была сделана из металлической бочки).

Однажды тётя Маня принесла килограммовый пакет сои – ее прислали на исследование к ним в лабораторию санэпидемстанции. Жарили. Было вкусно.

Война навсегда осталась в памяти тёмными лампочками с чуть-чуть светящимися розовым спиралями.

Читали каждую свободную минуту абсолютно все – это помогало немного забыть о голоде. Дедуся повадился по вечерам устраивать для нас чтения: усаживал в самой большой комнате всех внуков, сам, стоя, читал нам какие-то романы (сериалы блекнут!). Мечтали вырасти и перечитать их. Библиотеку дед продал, нужно было есть. Затем продал коллекцию каслинского литья – были до революции у него какие-то связи по работе с Касли. Последним продал рояль.

Мама читала нам на ночь, пока мы согревались в постели, стихи, чаще Некрасова (в темноте – наизусть). От тёти Мани я узнал о Блоке, Есенине, Саше Чёрном. Их библиотека была абсолютно доступной. Таня (дочь тёти Мани) выучила наизусть «Евгения Онегина». Тётя Настя читала по-французски, тётя Маня по-немецки. Книги обсуждались. Радио было включено круглосуточно, кроме сводок с фронта, слушали симфоническую музыку.

Где-то возле города нашими был сбит немецкий самолёт. Обломки были привезены и выложены на площади Минина у подножия памятника Чкалову. Весь город ежедневно ходил на это зрелище.

Как-то бывшее отцовское начальство сообщило, что нужно забрать «помощь», которую оставили нам на его работе. Мама пошла на Ярмарку в Канавино – в одном из лабазов была контора отца. Мама одна ходить боялась – могла умереть от истощения где-нибудь по дороге, ей нужен был сопровождающий, взяла меня. Идём обратно с кульками в авоськах, уже стали подниматься по Похвалинскому съезду в гору (трамваи почти не ходили, зато была железнодорожная ветка с моста на Ромодановский вокзал). Вдруг – сирены. Заколотили зенитки, внизу что-то ухнуло – бомба. Мама положила меня на склон, прикрыла собой, и вот он пролетел, низко-низко над съездом, стрелял из пулемёта. Всё так быстро, что я и испугаться не успел.

Дяди Генина рота стояла в Марьиной Роще. Поскольку она состояла из горьковчан, командир роты решил на опушке разбить огород для семей офицеров и солдат. Появилось занятие: с весны до осени ежедневно ходить на огород. Мозоли от лопат не сходили у нас с рук еще много лет. Нужно было охранять посадки, ухаживать за ними, в конце лета прореживали морковь, свёклу, подкапывали картошку (руками лазили в землю, отбирали клубни покрупнее, значит, было что варить).

Очень трудно было найти семена. Картошки к весне уже не было, остатки мелочи тщательно выбирали из подполья, резали пополам, кропили водой и выкладывали на солнце, чтобы она прорастала, – это был наш посевной материал.

Искали грибы, орехи и всё что можно есть. На огороде голод ощущался не так остро: в начале лета крапива, щавель, липовый цвет, потом – всё подряд.

Настоящей проблемой была дорога. По Тверской – через свалку – выходили к речке без названия, затем в гору. Гора – это то, что сейчас Бекетовка, а тогда там было стрельбище. Всё пространство до самой Лапшихи простреливалось днём и ночью, а значит, на тропинке – охрана. Чаще попадали в перерыв, но иногда не получалось. Спускаемся к речке, часовой нас тормозит.

Садимся, сидим. Ему скучно, только он отвлечётся, мы без команды перепрыгиваем речку и бегом в гору. На крики «Стой!» не обращаем внимания. Вбегаем чуть повыше, часовому уже не хочется лезть под пули. Короткими перебежками переваливаем горку и уже спокойно спускаемся к огороду. И так каждый день, только часовой каждый день – новый, вчерашний уже на фронте.

На огороде нас уже ждал какой-нибудь старик из чьей-нибудь семьи – сторож. Он валился в землянку отдыхать, а мы заступали «на службу». Дело в том, что голодные солдатики, отстрелявшись, шли «стрельнуть» что-нибудь съестное, а мы стояли стеной. Доходило до того, что, спрятав в кустах винтовку, солдатик по-пластунски полз «на добычу». В это время кто-нибудь уже перепрятывал его оружие, а мы хором будили сторожа. Не найдя спрятанного, «жулик» молил вернуть ему оружие и клялся никогда не воровать.

Как-то мы нашли в роще половинку немецкой осветительной бомбы – корыто, по форме схожее с лодкой, и с наслаждением катались в озерке.

Дяди Генина рота была отправлена в 43-м на фронт под Курск. Там и пропала. Сам он был комиссован – сердце. Умер в 50 году, прожив 51 год.

Под конец лета к нам пришла учительница Андрея, советовала ему окончить седьмой класс, он ушел с завода, вернулся в школу.

Мобилизовали Шурку, маминого племянника. Он отучился в Арзамасе и как раз угодил на Курско-Белгородскую битву. Он и его одногодки (1925 г. р.) попали в страшную мясорубку, а выжившие после победы должны были дослуживать за погибших и неродившихся до середины пятидесятых годов. Загубленная молодость. Прощаясь, он пел: «Уходит мой год по приказу наркома, прощай, до свиданья, прощай» – это что-то народное. Были там еще слова: «Чтоб сердце моё, чтобы нашу границу не тронул бы враг никогда».

Он родился 9 мая – двадцатилетие пришлось на Берлин.

Радист-разведчик – ни одного ранения, через 30 лет лишился глаза – последствие фронтовой контузии.

Пришло сообщение, что дед Илья, папин отец, пал жертвой Курской битвы. Советский снаряд упал во дворе его дома, дед скончался от контузии.

Брат Андрей, окончив седьмой класс, поступил в военно-морское подготовительное училище.

Брат Мишка – в Суворовское.

В 1944-м я пошел в первый класс. Брали восьмилеток, пришлось нести в школу книгу «Салават Юлаев» – роман страниц на четыреста, который я уже осилил к тому времени. Школа была мужская. Одним из предметов в первом классе было военное дело. Изучали противогаз, винтовку, автомат. Директор школы и преподаватели были инвалиды войны – ходили в форме, хромали.

Меня взяли в Горьковскую капеллу мальчиков. Пел в хоре. Ходили с концертами в госпитали к раненым, солдатики плакали, глядя на нас.