Коллектив авторов - Дети войны. Народная книга памяти

• Название: Дети войны. Народная книга памяти
• Автор: Коллектив авторов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-088633-3

Воспоминания, собранные в этом сборнике, очень разные – как и люди, которые их писали. Но ни одно из них не оставит равнодушным, потому что за каждым – личная трагедия, история спасения на фоне страшного военного времени. Эти люди выжили. И во многом стали для нас примером. Примером мужества, стойкости и силы духа.

Писатель Андрей Кивинов

---

Последняя керосиновая лавка в Парголово, около железнодорожного переезда, закрылась в конце 90-х годов.

Жизнь в Суоярви

После окончания войны папа получил назначение на должность главного инженера картонной фабрики «Суоярви». Фабрика находилась на бывшей финской территории, под Петрозаводском, недалеко от границы.

Летом 1946 года мы приехали туда всей семьёй. Папе дали отдельный дом в посёлке, на берегу озера. Деревянные дома финской постройки с большой кухней, высокими потолками и большими окнами стояли на высоких фундаментах. Озеро весной сильно разливалось, и вода подступала к посёлку.

Озеро было огромное, с островами и скалистыми берегами, с корабельными соснами – типичный финский пейзаж! По озеру ходил маленький пароходик, оставшийся от финнов, на котором плавали на острова за ягодами и за грибами. Ездили больше ради прогулки и великолепной природы. В окрестных лесах, рядом с посёлком, было полно ягод и грибов. Места были глухие, заброшенные и после войны пустынные. Развелось много дичи, волков, выходили медведи. Как-то мы с ребятишками собирали малину. Раздвинули кусты и увидели в десяти шагах медведицу с медвежонком! Кинулись бежать кто куда! Кира почему-то решил спасать меня на дереве!!!

Недалеко от посёлка проходила линия Маннергейма. Встречались полностью оборудованные блиндажи и доты. Взрослые пытались нам внушить, что в них опасно лазать, могут быть мины… Но детское любопытство и легкомысленность побеждали чувство страха и самосохранения! Мы забирались в них и играли. Домой приносили разноцветные пульки, противотанковые снаряды, и даже противопехотные мины! Одну такую Кира спрятал в папин сапог. Обуваясь, папа обнаружил её, страшно рассердился и принялся нас разоружать! Под домом, около фундамента печки, у нас был целый арсенал боеприпасов!

Однажды мы решили проверить мощность противотанкового патрона. Няня топила плиту и варила обед. Я забралась на лежанку, как на наблюдательный пункт, а Кира бросил патрон в плиту… Ахнуло так, что поднялся чугунный верх плиты, а суп оказался на потолке!

Как-то летом нашли закиданный валежником мотоцикл, но взять побоялись. Рассказали папе. Папа с кем-то пошёл, взял его и ездил на нём.

Однажды мы решили проверить мощность противотанкового патрона. Няня топила плиту и варила обед. Я забралась на лежанку, как на наблюдательный пункт, а Кира бросил патрон в плиту… Ахнуло так, что поднялся чугунный верх плиты, а суп оказался на потолке!

В лесу ещё бродили финны. Ночами пограничники с собаками проверяли дома. Как-то ночью пришли и к нам. Мы с няней были одни. Папа уехал в Ленинград. Вошли двое с овчаркой. Всё осмотрели, даже под кроватями посветили фонарём. Я проснулась, испугалась. После их ухода долго обе с няней не спали, всё не могли успокоиться. Из посёлка мы переехали на хутор. Ближайшие дома были в полукилометре от нас. Кругом лес. Двери не закрывались, финны жили без всяких запоров. Папа тоже не счёл нужным сделать замки. Дверь на ночь завязывали на верёвочку. Няня очень боялась, не спала ночами и засыпала только под утро, когда рабочие шли мимо дома на утреннюю смену.

Всем руководящим работникам на фабрике были выданы пистолеты.

У папы был огромный чёрный браунинг. Папа, когда уезжал в командировку, оставлял браунинг няне. Няня торжественно прятала его под подушку, но боялась даже взять его в руки, не то что применить в случае необходимости!

Осенью Кира должен был пойти в школу, и они с мамой с целым арсеналом оружия уехали в Ленинград. Тол и патроны Кира спрятал на печной трубе в коридоре, а с парабеллумом явился в школу и устроил там стрельбу! К нам приехала милиция, пистолет забрали, а папа заплатил штраф в 300 рублей, что по тем временам были огромные деньги!

В Суоярви с папой остались мы с няней. Няня завела хозяйство: кур, поросёнка и щенка – Барбоса. Барбос был единственным щенком, которого удалось отобрать у немецкой овчарки. Она ушла весной с волками, вернулась щенной, щенилась в закутке под лестницей, никого к себе не подпускала и передушила всех щенков. Еле-еле удалось отобрать и спасти одного!

Барбос был головастый, крупный, с широкими лапами, тёмного окраса. Каким он вырос, не знаю. Мы его оставили в шестимесячном возрасте.

Зимой всё хозяйство перекочёвывало на кухню: вдоль стен стояли клетки с курами, поросёнку и щенку были постланы подстилки – одному около печки, другому у няни под кроватью. Вечером все укладывались по своим местам. Гасили керосиновую лампу… Только всё затихало, как щенок пробирался к поросёнку, и начиналась драка за тёплое местечко возле печки! Няне приходилось вставать, опять зажигать лампу и ремнём восстанавливать справедливость! Разгонит их по местам, ляжет, задремлет, и всё повторялось сначала!

Всем руководящим работникам на фабрике были выданы пистолеты. У папы был огромный чёрный браунинг. Папа, когда уезжал в командировку, оставлял браунинг няне. Няня торжественно прятала его под подушку, но боялась даже взять его в руки, не то что применить в случае необходимости!

Замечательным был процесс ожидания, когда какая-нибудь курица снесёт яйцо! Начиналось длительное кудахтанье, которое сочувственно подхватывало всё куриное семейство. Настораживалась няня, настораживался и щенок… Оба замирали в ожидании, но няня не могла безотлучно находиться на кухне, ей приходилось выходить из дома то за дровами, то за водой. Щенок был в более выгодном положении, он мог никуда не отлучаться! Поэтому чаще всего яйцо доставалось ему! Придёт няня, а Барбос уже доглатывает яйцо и умилённо виляет хвостом, прося прощения!

Школа

В 1947 году я пошла в школу № 163 на ул. Кирочной. Это было здание бывшей Мариинской гимназии, основанной в 1797 году императрицей Марией Фёдоровной. Первоначально она имела название «Сиротское училище для девиц», позднее – «Институт», переведённый в статус гимназии.

Огромные светлые классы, особенно уютные, когда солнечные зайчики прыгали по паркету, по партам, светили в глаза и манили на улицу; длинный коридор с натёртым до блеска паркетом; актовый зал с бардовыми бархатными шторами на окнах и таким же занавесом на сцене. Это был настоящий театральный зал с лепниной на потолке, на стенах, с хрустальными люстрами.

В нём проходили все школьные торжественные мероприятия: приём в пионеры, линейки, концерты, вечера, посвящённые каким-либо датам…

Отопление было ещё печное. В каждом классе была изразцовая печка-голландка, которая топилась из коридора специальным истопником. В самые суровые зимы и холодные осенние дни в школе было очень тепло.

Нашему поколению повезло. Культура XIX века была ещё жива. Школа сохранила традиции гимназии. У нас преподавали дореволюционные классные дамы. Лучше всех помню Зинаиду Ивановну. Она преподавала у нас математику. Старая седая дама, гладко причёсанная, худая, в длинной узкой тёмной юбке, светлой блузке, с неизменным жабо и брошью. Она плохо видела, носила очень сильные очки, была некрасива, с длинным носом и маленькими глазками. Мы побаивались её, но за глаза посмеивались над её чопорностью и неумением с нами справиться. Самое большое, на что она решалась, когда мы уж очень шумели на уроке, она брала линейку и стучала ей по столу!

Никакой беготни на переменах по школе нельзя себе было даже представить! Нас выстраивали ещё в классе попарно, и мы, взявшись за руки, чинно вышагивали за своей учительницей, как цыплята за наседкой! Иногда в тёплую погоду нас выводили в школьный сад, и учительница играла с нами в «воротики» (золотые ворота, проходите, господа…) и в какую-то игру с «душещипательной» историей о царе и его дочерях, которые по очереди тонули и воскресали! Вся история сопровождалась печальной песней, которую я забыла, но помню, что было что-то трогательно-слезливое, очень меня расстраивало и действовало на детскую душу!

В первый день занятий учительница спросила, не может ли кто-нибудь прочитать стихотворение. В школу я пошла уже умея писать, читать и, конечно, зная много стихов. Почему-то мне пришло в голову прочитать стихотворение Майкова «Весна»:

Весна! Выставляется первая рама,
И в комнату шум ворвался —
И благовест ближнего храма,
И говор народа, и стук колеса…

В классе наступило гробовое молчание! На лице учительницы был ужас и недоумение, она даже не похвалила меня, как хвалила всех. Что случилось, я не могла понять, но неловкость положения помню до сих пор!

Это было время, когда о Боге, о религии говорили только как о мракобесии. Дети читали стихи и пели песни о единственном «отце и учителе всех времён и народов», И. Сталине!

В одном классе с нами учились девочки из детского дома, который располагался в одном из флигелей школы, девочки-переростки, пропустившие из-за войны несколько лет учёбы. Эти девочки заканчивали 7-й класс уже совершенными барышнями, лет по 16–17. Однако таковыми себя не ощущали и вели себя как дети!