Павел Нахимов - Адмирал Ее Величества России

• Название: Адмирал Ее Величества России
• Автор: Павел Нахимов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-699-57045-4

Что есть величие – закономерность или случайность? Вряд ли на этот вопрос можно ответить однозначно. Но разве большинство великих судеб делает не случайный поворот? Какая-нибудь ничего не значащая встреча, мимолетная удача, без которой великий путь так бы и остался просто биографией.

И все же есть судьбы, которым путь к величию, кажется, предначертан с рождения. Павел Степанович Нахимов (1802—1855) – из их числа. Конечно, у него были учителя, был великий М. П. Лазарев, под началом которого Нахимов сначала отправился в кругосветное плавание, а затем геройски сражался в битве при Наварине.

Но Нахимов шел к своей славе, невзирая на подарки судьбы и ее удары. Например, когда тот же Лазарев охладел к нему и настоял на назначении на пост начальника штаба (а фактически – командующего) Черноморского флота другого, пусть и не менее достойного кандидата – Корнилова. Тогда Нахимов не просто стоически воспринял эту ситуацию, но до последней своей минуты хранил искреннее уважение к памяти Лазарева и Корнилова.

Крымская война 1853—1856 гг. была последней «благородной» войной в истории человечества, «войной джентльменов». Во-первых, потому, что враги хоть и оставались врагами, но уважали друг друга. А во-вторых – это была война «идеальных» командиров. Иерархия, звания, прошлые заслуги – все это ничего не значило для Нахимова, когда речь о шла о деле. А делом всей жизни адмирала была защита Отечества…

От юности, учебы в Морском корпусе, первых плаваний – до гениальной победы при Синопе и героической обороны Севастополя: о большом пути великого флотоводца рассказывают уникальные документы самого П. С. Нахимова. Дополняют их мемуары соратников Павла Степановича, воспоминания современников знаменитого российского адмирала, фрагменты трудов классиков военной истории – Е. В. Тарле, А. М. Зайончковского, М. И. Богдановича, А. А. Керсновского.

Нахимов был фаталистом. Он всегда знал, что придет его время. Что, даже если понадобится сражаться с превосходящим флотом противника,– он будет сражаться и победит. Знал, что именно он должен защищать Севастополь, руководить его обороной, даже не имея поначалу соответствующих на то полномочий. А когда погиб Корнилов и положение Севастополя становилось все более тяжелым, «окружающие Нахимова стали замечать в нем твердое, безмолвное решение, смысл которого был им понятен. С каждым месяцем им становилось все яснее, что этот человек не может и не хочет пережить Севастополь».

Так и вышло… В этом – высшая форма величия полководца, которую невозможно изъяснить… Перед ней можно только преклоняться…

Электронная публикация материалов жизни и деятельности П. С. Нахимова включает полный текст бумажной книги и избранную часть иллюстративного документального материала. А для истинных ценителей подарочных изданий мы предлагаем классическую книгу. Как и все издания серии «Великие полководцы» книга снабжена подробными историческими и биографическими комментариями; текст сопровождают сотни иллюстраций из российских и зарубежных периодических изданий описываемого времени, с многими из которых современный читатель познакомится впервые. Прекрасная печать, оригинальное оформление, лучшая офсетная бумага – все это делает книги подарочной серии «Великие полководцы» лучшим подарком мужчине на все случаи жизни.

---

Желаю очень, чтоб он понравился и доставил хотя некоторое удовольствие тому, которого истинно люблю и уважаю. Следующие свои письма адресуй, пожалуйста, так же, как и прошлое, и уведомь попространнее насчет производства в лейтенанты, что это значит – Сергей[34] перескочил 62 человека.

Вот что значит торопиться; сейчас прочел свое письмо и увидел, что я наделал столько ошибок и так перемарал, что, право, если бы это не к тебе, я не запечатал бы письма. Прощай, любезный друг Миша, не замедли отвечать истинно преданному тебе другу.

Павел Нахимов

Поклонись Станицкому, Дурнову и, если приехал Треокин, то и ему; я к срокy намерен возвратиться. Прощай, хотя и не хочется.

Брат Иван[35] в Вязьме, а я пишу из Белой. Почти две недели, как мы с ним не видались, хлопочет по хозяйству. Поклонись Панферову, поздравь с дочкой.

Письмо П. С. Нахимова М. Ф. Рейнеке о своих планах на будущее и работе в Архангельске по оборудованию корабля «Азов»25 января 1827 г.

Век живи и век учись, любезный друг Михайло Францевич!

Узнавать людей была всегда самая трудная наука: одно время, одна опытность дают нам настоящее понятие об них.

Не станем исследовать всю истину, заключающуюся в этих словах, но поговорим только о том, что имел случай ты сам испытать, как ошибся ты в человеке, к которому был так много расположен (если смею сказать) и который совсем не заслуживает того. Ты старался всегда выказывать ему свое расположение, любил его так горячо, что не забыл и за холодным Полярным кругом. А он, неблагодарный, он – чем платит?

Не только сам не пишет, но даже не отвечает на твои письма, которые ты из своего скучного уединения к нему писал. Право, такой человек виноват, очень много виноват (он чувствует сам) и заслуживает, чтоб его позабыть (твою мысль[36]). Да и что вас связывало прежде, за что ты его любил? Скажу ль в оправдание, что много времени, как он узнал тебя, лучшее его удовольствие было проводить время с тобой, – безделица; когда судьба вас разлучила на несколько лет, он лучшим удовольствием поставлял себе мыслить о тебе, и это – безделица; писал к тебе и не получал ответа от мрачных северо-западных берегов Америки, но это ведь не из-за Полярного круга.

Восторг его при свидании с тобой и печаль, когда опять на несколько месяцев (которые ему кажутся целым веком) должен был разлучиться, – все это слишком мало и не заслуживает того, чтоб ты, имея время, попробовал еще раз из Колпы написать к нему. Хотя ты знал, что ты его огорчишь, как нельзя больше, что он, получа твою милую записочку, несколько дней не походил сам на себя и не в состоянии был ни за что приняться.

Так сильно это его тронуло. Да, любезный Михайло Францевич! Мне кажется, ты несколько несправедливо поступил с бедным Павлом. Но полно о нем, пора поговорить о себе.

Сознаюсь, да и нельзя и не сознаться, что я виноват, очень много виноват перед тобой. Но все же не так, как ты меня в том упрекаешь. В письме твоем к Станицкому ты сказал: «Вижу, что Павел скоро будет выше нашей сферы». Что разумел ты под этими словами?..

Если это то, что я понял, то я очень далек от того. Во-первых, потому, что не заслуживаю, во-вторых, что не так счастлив. Но если бы судьба меня и возвысила, то не всегда ли мысли наши были одинаковыми об таком человеке, который, возвысив свое состояние, забывал тех, которых искал прежде расположения. Не всегда ли такой человек казался нам достойным полного презрения? Итак, неужели это мой портрет? Неужели этими словами ты хотел изобразить мой характер?

Право, я не таков. Нет, хочу лучше думать, что эти слова у тебя невольно вырвались. Мысль, что я потерял твое расположение, меня может убить. Так, любезный Миша, я мог не писать, мог не отвечать на твои письма от беспечности, от рассеянности, к чему хочешь припиши, но быть неблагодарным, позабыть твое расположение, право, этого я не в состоянии. Писал бы к тебе еще, и не кончил бы вечно, да боюсь наскучить. Брани меня, ругай, но я не виноват, – у меня украли твою карту Белого моря с моим ружьем вместе на дороге, когда я ехал в Архангельск.

P. S. Теперь я должен несколько оправдаться перед тобой. Перед отъездом моим из Петербурга в Архангельск я написал к тебе письмо и поручил Сергею[37] доставить его на почту. По возвращении моем я рассказал ему, что получал от тебя письма, но только ответа на мое не было, и удивился этому, он покраснел, и брат Платон открыл, что он потерял его. Из Архангельска же почему не писал, то и сам не умею дать отчету.

Скажу ль, что с пяти часов утра до девяти вечера бывал на работе, после должен был идти отдать отчет обо всем капитану, откуда возвращался не ранее одиннадцати часов, часто кидался в платье на постель и просыпал до следующего утра. Таким образом протекал почти каждый день, не выключая и праздников, а ежели и находилось несколько свободных минут, то они посвящаемы были дружбе и любви присутствующих.

Дружбе Константина Васильевича[38], а любви, как бы ты думал к кому… Едва смею выговорить, к…[39] Да, любезный Миша, если б я несколько более имел времени видеться с ней, тогда прощай твой бедный Павел без сердца и головы. Куда бы был тогда он годен? Вот, я думаю, главная причина, которая меня лишила удовольствия писать к тебе. Вижу, как ты нахмурился, всегда строгий и благоразумный, ты делаешь возражение – разве дружбу до́лжно забыть для любви?

Отвечаю – все то же – виноват! Но кто из нас не был молод? Кто не делал дурачеств? Дай Бог, чтоб дурачество такого роду было со мною последнее. Из Кронштадта не писал потому, что не знал, куда писать к тебе. П. Юхарин (он пришел с нами на эскадре) уверил меня, что ты кончил всю свою опись[40] и возвратишься скоро в Архангельск, и потому я решился лучше переждать до твоего возвращения. После такого чистосердечного признания неужели ты будешь так жестокосерд, что не извинишь меня и не напишешь ответа, чем истинно успокоишь меня? Всякая минута твоей медлительности будет дорого стоить мне.

Поговорим несколько, если хочешь знать, о нашей компании. Начну с того, что по приезде моем в Архангельск все свои действия – по твоим описаниям; и не ошибся, с Шеманом на другой день нашего свидания я сделался приятель, он истинно хороший человек, славный офицер, и мы с ним скоро сошлись, с князем[41] почти [сошлись], а остальных ты знаешь; из молодых было несколько хороших офицеров. Как трудно новому офицеру поступать в экипаж, где уж все друг друга знают и смотрят на пришельца довольно странными глазами. Как часто я должен был играть презабавные роли.

Например, у нас был общий чай, но что это стоило? Одного надо было убедить доказательствами истинной пользы, другого, что капитан этого хочет и он, верно, узнает, отчего расстроилось; третьего, что уж все согласились, и неужели он один откажется быть в компании всех. Таким образом составилось. Зато после я уж слишком много был вознагражден, потому что всем понравилось, и все единодушно признали, чтобы следующую кампанию иметь чай общий.

Кампания наша началась довольно неприятно, мы вытерпели на море жестокий шторм от NW, так что нижние реи были спущены; к несчастию, когда уж было погружено все, «Иезекииль» не поднял своих гребных судов и за то слишком дорого заплатил, потерял трех человек и шлюпку.

Поклонись от меня Петру Ивановичу и Елене Христофоровне Клюковым и скажи, что я очень помню их расположение.

P. S. Под парусами ничего не случилось примечательного, кроме того, что мы потеряли грот-марса-рей и презабавно – в бом-брамсельный ветер, без волнения, днем; никто не знает истинной причины, я полагаю, что кто-нибудь прежде, поднимая марса-фал, надломил. Выхожу я с седьмого до первого [часа] на вахту сменить Шемана, спрашиваю, что сдачи? Он говорит, что шлюп[42] отстает, и он по приказанию капитана взял первый риф. Марса-фал был не очень туго поднят, я спрашиваю: «Больше ничего?» В это время сломился грот-марса-рей. «А вот вам еще сдача», – отвечает он.

Но это послужило на пользу нашей дурной команде. Ветер вдруг начал свежать и скоро вогнал во все рифы, так что развело порядочное волнение. Однако мы довольно скоро исправили свое повреждение. В Шкагераке прихватил нас крепкий NW, мы зашли в Винго, и я оттуда успел съездить в Готенбург, поступил не хуже, чем в Лондоне, то есть издержал много денег. Не знаю, жалеть ли об них. Мне кажется, каждый морской офицер обязан поступать таким образом. Пробывши долгое время в море в беспрестанной деятельности, можно ли, ступивши на берег, отказать себе в чем-нибудь, что доставляет удовольствие.

В Копенгагене за противным ветром простояли три дня. В Кронштадт пришли 19 сентября, застали эскадру на рейде и, простоявши с ней до 4 октября, втянулись в гавань, где у нас был государь. Корабль ему очень понравился. Он велел все строящиеся корабли отделывать по примеру «Азова».

Вообще, кампания наша кончилась очень приятно, не было никаких неудовольствий, и офицеры между собой были очень согласны. Надо послушать, любезный Миша, как все относятся о капитане[43], как все его любят. Право, такого капитана русский флот [еще] не имел, и ты на будущий год без всяких отговорок изволь переходить в наш экипаж, и тогда с удовольствием моим ничто не в состоянии будет сравниться.