Дмитрий Жуков - Бранислав Нушич

• Название: Бранислав Нушич
• Автор: Дмитрий Жуков
• Издательство: Искусство
• Жанр: Театр
• Год: 1972

Книга посвящена жизни и творчеству замечательного сербского писателя Бранислава Нушича, комедии которого «Госпожа министерша», «Доктор философии», «Обыкновенный человек» и другие не сходят со сцены театров нашей страны.

Будучи в Югославии, советский журналист, переводчик Дмитрий Жуков изучил богатейший материал о Нушиче. Он показывает замечательного комедиографа в самой гуще исторических событий. В книге воскрешаются страницы жизни свободолюбивой Югославии, с любовью и симпатией рисует автор образы друзей Нушича, известных писателей, артистов.

Автор книги нашел удачную форму повествования, близкую к стилю самого юмориста, и это придает книге особое своеобразие и достоверность.

И вместе с тем книга эта — глубокое и оригинальное научное исследование, самая полная монографическая работа о Нушиче.

---

Поскольку даже последующее полицейское следствие не могло установить истинных организаторов демонстрации, сейчас трудно сказать, как она подготавливалась. Газета напредняков «Видело» утверждала, что ученики получили деньги на билеты в театр от радикалов, которым стало известно содержание предстоящего спектакля. Во всяком случае, студенты Великой школы, семинаристы, гимназисты, реалисты, подмастерья и торговые ученики подготовились превосходно.

Студенты и ученики старших классов запаслись свистками, хлопушками и трещотками. Многие прятали под одеждой палки. Ученики младших классов и подмастерья ожидали начала событий снаружи — по сигналу они должны были перебить окна в театре и кричать «Да здравствует народ!»

Представление началось точно в половине восьмого, что тогда случалось редко. Возможно, точность была соблюдена из-за присутствия на спектакле королевы Натальи со свитой и некоторых министров. Поднялся занавес. Сперва все было чинно. Никто не доставал свистков. Полиция, переодетая в штатское, облегченно вздохнула. Но это было затишье перед бурей.

И вот началось. Знак к обструкции подал редактор радикальной юмористической газеты Владимир Милоевич. Пущен был в ход весь шумовой арсенал. Половина зрителей орала, свистела, мяукала. Полицейские бросились в зал. Занавес был опущен, и шум постепенно затих.

Спектакль продолжался. Главный герой пьесы — князь Монако восклицает: «Этот народ надо давить конницей!» Каждому из юношей эта реплика кажется личным оскорблением. Все словно обезумели. Спектакль был сорван.

Министр внутренних дел Милутин Гарашанин, сидевший в ложе с министром просвещения Стояном Новаковичем, попросил королеву Наталью покинуть королевскую ложу и приказал разогнать публику любыми средствами. Вызванные жандармы ворвались в зал в стали избивать публику. Они били юношей обнаженными саблями плашмя. В руках у молодых людей появились палки.

«Долой полицию! Долой жандармов!» — раздавалось в партере, «Выкиньте собак!» — орали с галерки. Кто-то, надрываясь, произносил речь. Но слов не было слышно. Началась давка. Полиция теснила демонстрантов к сцене. Они бросились бежать через оркестровую яму, где по распоряжению директора театра музыканты изо всех сил выдували бравурный марш. Полицейские хватали юношей и тут же обыскивали. Многие оказались предусмотрительными — свистки их были сделаны из сахара. Разгрызенные леденцы тут же исчезали в молодых желудках.

Алка со своим приятелем Миленко Весничем тоже кричал: «Долой полицию! Долой Гарашанина!», пока не почувствовал острую боль в руке. Лезвие жандармской сабли сорвало кожу на кисти, шрам от этого удара остался на всю жизнь.

Сражение перенеслось на площадь перед театром. Там были свалены камни, приготовленные для возведения большого конного памятника князю Михаилу, стоящего перед театром и в наши дни. Скрывшись за грудой камней, как за баррикадой, молодые люди швыряли булыжники в подоспевшую конную жандармерию. Алка, замотав раненую руку рубашкой, не отставал от других. Многие пали под жандармскими саблями, многие попали в руки полиции. Алка с приятелем благополучно скрылись.

Король Милан был вне Сербии. Узнав о демонстрации, он тотчас послал телеграмму, в которой содержался приказ о строгом наказании виновных. Вместе с другими руководителями учебных заведений директор белградской «реалки» Миловук получил распоряжение провести следствие и выяснить, кто из его учеников был в театре.

Подозреваемые были вызваны к директору, который, однако, добился немногого, о чем свидетельствует его доклад начальству: «…Допрошены ученики реалки: Сима Катич, четвертый класс, Алкивиад Нуша, седьмой класс, и Воислав Цинцаревич, пятый класс». И все.

Но в тот же день директор потребовал, чтобы его учеников допросили в полиции. Выдал Алку ученик шестого класса гимназии Милан Аранджелович, который сознался, что «видел свистки у Божидара Банковича и Миленко Веснича (оба из его класса), а также у Алкивиада Нуши из реалки». Многие были исключены из школ. Директор «реалки» ограничился тем, что посадил Алку на несколько дней в школьный карцер.

Мать Алки, узнав о наказании, проплакала всю ночь, а отец гордо сказал:

— Ничего. Он вел себя как настоящий мужчина. Может, из него и выйдет что-нибудь путное!

* * *

Джордже Нуша давно уже оставил надежду увидеть сына процветающим торговцем. Подрастающая орава жила на его скудный заработок. Стараясь свести концы с концами, он с неодобрением наблюдал за бурной деятельностью своего любимца. Неуспехи в школе часто принимаются родителями за свидетельство отсутствия воли и талантов, а увлечение Алки литературой, по мнению счетовода, тем более дело зряшное. Правда, время было такое, что и сами господа министры баловались журналистикой и изящной словесностью. Но Джордже Нуша слабо верил в то, что путь к министерскому креслу ведет через пописывание стишков в газетах.

А в жизни Алки, упорно приучавшего читающую публику к имени Бранислав Нушич, уже наступила пора стремительного созревания — физического, литературного, политического. Но… экзамены на аттестат зрелости все же надо было сдавать! Нушич угодил в карцер перед самой сдачей экзаменов. К всеобщему удивлению, и главным образом его собственному, испытание, продолжавшееся с 20 мая до 10 июня, было выдержано.

«Если вы спросите меня, каким образом мне удалось сдать экзамены на аттестат зрелости, то знайте, что вы поставите вопрос, на который я не смогу ответить, так же, как если бы спросили меня: каким образом можно научить слона играть на мандолине? На такие вопросы обычно не отвечают. По здравому смыслу, по логике вещей, по моему глубокому убеждению, по всем законам, и божьим и людским, по всем правилам на выпускных экзаменах мне надлежало провалиться, а я не провалился».

Впоследствии Нушич напишет, что аттестат зрелости казался ему документом, на основании которого он имеет право совершать в жизни всевозможные легкомысленные поступки. Впрочем, и отсутствие оного не мешало юнцу напропалую ухаживать за девушками в заниматься проказами, память о которых по сию пору хранится в белградском фольклоре.

Он расцеловал мать, сестру, младшего брата, громко восклицая:

— Я созрел, я созрел!

Если верить Нушичу, он расцеловал даже парикмахера, так как уже после первых проявлений радости и возбуждения вспомнил, что важнейшая обязанность зрелого человека состоит в необходимости побриться.

— Молодой человек желает постричься? — ехидно спросил его парикмахер.

— Нет, побрейте меня! — гордо заявил зрелый человек.

Если не считать отсутствия усов и бороды, все остальное не приносило огорчений. Летом в юмористической радикальной газете «Чоса» («Безусый») были опубликованы два стихотворения, которые уже ничем не напоминали первых сентиментальных творений. Одно называлось «Покойная свободная печать» и было написано под впечатлением принятия в скупщине известного уже нам закона о печати. Оно начиналось словами: «О, спасибо вам за милость!..» А другому — «Как вспомню» — было предпослано уведомление: «Из этого стихотворения выброшено все то, что так или иначе выбросила бы полиция».

Но было бы ошибкой думать, что Бранислав Нушич лишь наслаждался ощущением собственной зрелости, бил баклуши и пописывал ядовитые стишки. Он еще и учился. Впитывал науку в двух необычных учебных заведениях: в известном всем и каждому в Белграде доме Илича и в кафане «Дарданеллы».

«В дом Илича меня ввел Воислав, с которым я был знаком уже в 1880 году, когда мне приходилось встречаться с ним в редакциях некоторых газет, — писал Нушич. — Вначале мое знакомство с Воиславом сводилось к обычным встречам в „Дарданеллах“, знаменитом я остроумном клубе Белграда 80-х годов, а затем мы познакомились поближе, и я стал не только ежедневным гостем Иличей, но иногда и жил у них».

Дом Иличей и кафана «Дарданеллы» — вот та среда, в которой Нушич сложился как художник. И среда прелюбопытная…

ГЛАВА ШЕСТАЯ ДОМ ИЛИЧА

По величине и населению Белград был не больше уездного российского городка. Здесь все превосходно знали друг друга. Деятели культуры маленького южнославянского государства, на которое с надеждой смотрели миллионы славян из краев, еще не добившихся самостоятельности, почти все учились в одном и том же десятке средних учебных заведений и в Великой школе, насчитывавшей несколько сотен студентов.

В молодой Сербии, кроме быстро утвердившейся бюрократии, всё находилось в процессе становления. Молодые литераторы занимались политикой. Безусые студенты-техники становились во главе политических течений. Гимназисты основывали газеты и литературно-художественные журналы. Вчерашние школьные товарищи оказывались в разных партиях, воевали друг с другом в газетах, а в кафанах демонстративно рассаживались в разные углы. Политика нередко усаживала литераторов, друзей юности Нушича, в министерские и депутатские кресла. Политические превратности принуждали отставных министров и депутатов браться за перо. И все это варилось в маленьком котле, называемом Белградом.