Виссарион Белинский - Журнальные и литературные заметки

• Название: Журнальные и литературные заметки
• Автор: Виссарион Белинский
• Жанр: Критика

«Зная не только, что и как пишется в наших журналах, но и догадываясь наперед, что и как будет в каждом из них писаться, мы не принадлежим к числу ревностных их читателей. Если же и заглядываем в них, так больше для своего личного удовольствия, из желания прочесть иногда что-нибудь забавное, – нежели по обязанности. А между тем, ища удовольствия, встречаем иногда и пользу: время от времени попадаются в журналах вещи курьезно поучительные, по поводу которых иногда невольно раздумаешься о том и о сем…»

---

Летописи грамотности или словесности, по-вашему – литературы, представляют каждому из нас убедительные доказательства того, что самые известные и знаменитые ценители чужих произведений часто впадают в непростительные промахи: или слишком заговариваются, или многое не договаривают, или многое переговаривают; между тем как люди, дотоле неизвестные, являются на сцену письменности с ясными, прямыми и верными взглядами на вещи этого рода, без малейшего посягательства на высшие точки зрения, и прославленный от современников писатель предстает перед потомство с ощипанными лаврами («Критика», стр. 24){99}.

По мнению г. Мартынова, все критики, хвалившие Пушкина, и пристрастны и поверхностны; судя по этому и по другим фразам статейки г. Мартынова, видно, что он решился общипать Пушкина не на шутку. Г-н Мартынов говорит правду, что нет дела до известности или неизвестности критика, лишь бы он дельно критиковал; но из этого еще не следует, чтобы какой-нибудь господин, хотя бы то был сам г. Мартынов, не сделав дела, а только посулив его, уже имел право расхвастаться им, как великим подвигом, и утверждать храбро, что все критики заблуждались, а один он напал на истину. Но в «Маяке» этот тон принят, как видно, за основание издания: им так и дышат все статьи его. Г-н издатель «Маяка», если не ошибаемся, г. Бурачек{100}, в ответе на литературное хвастовство г. Мартынова, говорит, что для нашей литературы настал век мишурности, что Батюшков был предвестником, а Пушкин основателем и утвердителем этой мишурности; что против нее теперь ратуют, елико сил хватает: «Маяк», «Сын отечества» и «Москвитянин», а прочие журналы горой стоят за нее!.. Боже великий, что это такое?.. Но погодите – то ли еще впереди! «Сыну отечества» «Маяк» воздает полную похвалу, как достойному его сподвижнику; но «Москвитянином» он только вполовину доволен: «Москвитянин» – видите ли – противоречит самому себе, с одной стороны, утверждая, что русская литература должна свергнуть с себя влияние лукавого и буйством разума омраченного Запада и быть самобытною и оригинальною; а с другой стороны, утверждает, что «Мертвые души» Гоголя – великое произведение, что Пушкин – великий поэт и что Запад образованнее нас.

В чем (восклицает в рыцарском негодовании наш восточный витязь)? в вязке блондов (блонд?), в развлечениях и услаждениях жизни, в железных дорогах, операх – в роскоши? – пожалуй; но в любви к богу, в добродетели, в семейности, в сердечной, духовной образованности, что бесконечно важнее и труднее, – русские всегда были и есть выше Запада (стр. 30).

Далее издатель «Маяка» восклицает: «Добрые русские! вы все согласны, что пора нам бросить чужое и возвратиться к своему?» – и так заставляет добрых русских отвечать ему: «Да, да, мы все согласны. Это хорошо. Давайте свое, свое, русское, родное! ура!» (стр. 31). «Стало быть и Пушкин мишурник? – спрашивают хором добрые русские г. издателя «Маяка». – Как сметь! мировой поэт! народный гений! краса и столб нашей литературы!»… Но издателя «Маяка» нельзя сбить с толку целому хору добрых русских, – и он, нимало не запинаясь, отвечает так:

– Добрые русские! ведь это все пока порожние речи, слова – слова – слова! вглядимся в дело: разберемте Пушкина: вот г. Мартынов предлагает вам свой исполинский труд, выслушаемте его спокойно, не горячась, посудим, потолкуем, – убедимся и положим: «быть тому так»: все заблуждались в словесности, все поголовно, и производители и потребители. Кого же винить? – ложный дух времени! Кому краснеть – никому или всем: а на людях не только смерть, и стыд красен. Смирим же свою неуместную гордость, отринем свою мнимую непогрешительность, падшими человеками и под таким назидательным уроком милующей раз и навсегда перестанем повторять порожние речи! (стр. 32).

Вот уж подлинно порожние речи! Как бы хорошо было, для чести здравого смысла и русской литературы, если бы они перестали повторяться! И что за милый, наивный и патриархальный тон, что за короткость с добрыми русскими! Хорошо еще, что эти «добрые русские» не слышат таких «порожних» речей! Видите ли: соберемтесь-ка вкупе и влюбе, сядем кругом г. Мартынова, читающего нам свой исполинский труд, состоящий из порожних речей, – да не горячась, спокойно, – и сознаемся в ничтожестве, или, нет бишь, – в мишурности нашего великого поэта и в собственной глупости, да, по старинному обычаю, и ударим челом, не боясь запачкать его в грязи, премудрому г. Мартынову, наведшему нас так легко и скоро на ум-разум… Кстати уж заодно в смирении сердца поваляемся в ногах и у нового великого муфтия российской словесности, г. издателя «Маяка», что он растолковал нам, невеждам, что Пушкин не более, как флигельман русской литературы, которая доселе повторяет его мишурные артикулы (стр. 32), – и только попросим, чтобы он, наш литературный муфтий, смиловался, удержал порыв своего мусульманского фанатизма, помня пословицу: где гнев, там и милость!.. Ну, добрые русские! гаркнем же дружно и велегласно: Помилуй, отец и командир, вперед право не будем! Убедимся, вразумимся и дружно примемся лечиться!..

И это литература?.. Но что ж тут огорчаться: ведь это литература подземная, – задний двор литературы…

Однако ж интересно знать, что разумеют эти господа под «народностию» русской литературы и какие средства почитают они необходимыми для того, чтоб наша литература сделалась народною. Скучно выписывать, а делать нечего, если уж начали. Итак, слушайте, «добрые русские»:

Давайте выражать русское горячее чувство, мудрое знание и силу богатырскую души, – живым, кипучим, родным, народным, МАЛЕНЬКО МУЖИЦКИМ словом… Что же, господа (надобно бы – ребята или братцы)?.. Да где же вы?.. Куда ж вы разбежались?..

Надобно сказать, что вся эта галиматья изложена в виде спора между «Маяком» и «Москвитянином». Из чего же спорят сии достойные сподвижники? За что вооружился «Маяк» на «Москвитянина»? Им-то уж совсем бы не следовало ссориться. Но таковы люди! Это еще только перемолвочка – милые бранятся, только тешатся; а то бывают какие страшные ссоры между (выражаясь маленько мужицким слогом) закадышными друзьями!.. Гоголь превосходно изобразил пример таких разрывов самой пламенной дружбы в лице Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича… Главная разница в характерах сих достойных друзей состояла в том, что Иван Иванович был чрезвычайно тонкий и разборчивый на слова человек, а Иван Никифорович любил иногда ввернуть в разговор маленько мужицкое словцо… Это и было причиною вражды, сменившей их дружбу…

Продолжение

Любопытно и поучительно следить за процессом возрастания какой бы ни было большой славы. Никакая слава не дается даром: ее надо взять с бою. Люди неохотно признают превосходство над собою одного человека и готовы ревновать даже такому успеху, который, собственно для них, не имеет никакой цены. Вот почему иногда глупец, не знающий грамоте, громче других кричит против литературной славы, потому только, что она – слава. Но, кроме бессознательной толпы, есть еще особенный род непримиримых врагов литературной славы, которых обязанность и назначение именно в том и состоит, чтобы сделать ценнее венок ее: сюда принадлежат маленькие таланты с большим самолюбием, разная посредственность, для мелкого эгоизма которой всякий успех есть личная, кровная обида. Эта моль и тля, враждебная всякой знаменитости, вечно воюет и грызется между собою; но при виде знаменитости, словно по инстинкту, действует согласно и дружно. Взаимное истребление у нее идет довольно успешно: поле битвы покрывается трупами, – и из этих гниющих трупов возникает новая моль, новая тля{101}, и эта история повторяется бесконечно. Но истребление истинной славы никогда не удается этой завистливой породе насекомых: мухи на время могут запачкать картину гения;

Но краски чуждые, с летами,
Спадают ветхой чешуей;
Созданье гения пред нами
Выходит с прежней красотой{102}.

Но моли, тле, мухам и подобным тому дрянным насекомым довольно и того, если им удастся хоть на минуту затемнить славу и на время помешать ее успехам, чтобы между тем, под шумок, пока общественное мнение еще не установилось от своего нерешительного колебания, воспользоваться крохами от убогой трапезы своей бедной известности. Забавно смотреть, когда эта тля, видя, что дело славы уже совершилось, теряется в отчаянии, сбивается с плана своей атаки – то, желая казаться беспристрастною в глазах толпы, уже не позволяющей ей обманывать себя, лукаво хвалит знаменитость, то, вновь приходя в бессильную ярость от глубоко уязвленного самолюбия, исступленною бранью изобличает притворство своих предательских похвал. Это часто случается во всякой литературе, где есть дюжинные таланты, есть посредственность, и где между ними возникает иногда могучий талант…