Валентин Афонин - Однажды навсегда

• Название: Однажды навсегда
• Автор: Валентин Афонин
• Издательство: АО „Издательство «Новости»“
• Жанр: Короткие любовные романы
• Год: 1999
• ISBN: 5-7020-1127-9

Трудно заставить себя позвонить нелюбимой, нежеланной. Но та ждет, надеется, не отходит от телефона. Медленно, неохотно вращается диск. И вдруг — совсем незнакомый голос, глубокий, чарующий. И уже невозможно не слышать его, потерять, не преодолеть странное всепоглощающее желание увидеть, узнать его таинственную обладательницу. Он просит о встрече и, о чудо! Она соглашается. Неужели придет, не обманет, неужели тоже поняла, почувствовала, что это — Судьба?..

---

— Не знаю, па. Наверно, пока не найду.

— Хочешь знать мое мнение?

— Давай.

— Ты сделаешь большую глупость, если бросишь училище. Я бы на твоем месте все-таки закончил его, испытал себя в деле, серьезно, без скидок, а потом бы решал: быть или не быть. Подумай.

— Хорошо, подумаю. Спасибо за рецепт.

— Еще минуту можно?

— Пожалуйста.

— Я бы хотел предостеречь тебя еще кое в чем.

— Интересно.

— Не женись пока, если можешь.

— Почему?.. — После того как он с такой подкупающей простотой свернул и отбросил свою воспитательную риторику, я был почти уверен, что мы и здесь легко с ним поладим. И я обернулся с улыбкой к Женьке, моему сообщнику, но тот уже был в прихожей, предатель, и даже за ручку двери взялся, чтобы незаметно улизнуть. — Да подожди ты меня-то, Жень! — рявкнул я, пугая и смеясь над ним, и Женька вздрогнул, как вор, оглянулся отчужденно, но снова взялся за ручку.

— Я на лестнице, — бросил он и, щелкнув замком, опять скрылся за дверью.

— Ну, так почему же? — нетерпеливо напомнил я отцу, собираясь теперь лишь из вежливости прослушать по-быстрому веское родительское благословение и отвалить вслед за Женькой.

Отец улыбнулся, но тема разговора как будто смущала его:

— Ну, во-первых, ты все-таки еще не созрел достаточно — ни материально, ни духовно, как говорят… А во-вторых… Да незачем перечислять все банальности — ты и сам, надеюсь, многое понимаешь.

Но вот что… Ты знаком с этой милой девочкой меньше суток, если это правда. Не знаешь даже, как ее зовут. Но именно с ней ты готов уже на все — это так?..

Я настороженно кивнул.

— А ты уверен? — спросил отец.

— В чем? — не понял я.

— В том, что это не пройдет у тебя завтра же.

— Не пройдет, — сказал я, стараясь прямо и твердо смотреть ему в лицо.

— Ну что ж, — сказал он с тайной усмешкой в глазах, явно прочитав мои сомнения и колебания. — Если ты уверен — я рад. Рад, что твое новое увлечение так велико. Но, если хочешь сохранить его как можно дольше, — не женись. Во всяком случае — не сейчас. Осмысли сначала. Не горячись. Твои впечатления еще слишком свежи. Ты живешь сегодняшним днем и, мне кажется, боишься думать о будущем. А в этом деле…

— Да ничего я не боюсь! — перебил я, пытаясь освободиться от почти гипнотически внушенного мне чувства неуверенности. — Я только не пойму, при чем здесь женись или не женись. Ты как вообще трактуешь наши отношения, па? Мы уже женаты, а в будущем — посмотрим. Как будет — так и будет.

— Вот именно — как будет! — подхватил отец, совершенно очевидно ловя лишь то, что выгодно ему, и словно бы не слыша остального. — Ах, черт, ну как тебе объяснить? Ну поверь же, это не только мой опыт. Это опыт…

— Да не хочу я вашего опыта! Я сам!

— Но ведь опыт существует, хочешь ты или нет! Из него просто необходимо извлекать уроки — хоть какие-то! Зачем же, черт возьми, повторять из поколения в поколение одну и ту же глупость?!

— Любовь — глупость? — уточнил я с усмешкой, и он как будто удивился неожиданному обороту, но втайне и обрадовался, что я сам навел его на эту мысль.

— Да, и любовь, ты прав, — сказал он сдержанно, как бы уступая свой приоритет и, видимо, опять рассчитывая польстить мне этим. — Любовь — тот самый корень, из которого произрастают величайшие глупости.

Но я улыбнулся с превосходством, покачал головой, естественно не соглашаясь, и отец, внезапно раздраженный моим недоверием и упрямством, вдруг побледнел и стиснул зубы — на скулах четко проявились желваки.

— Сын, — произнес он глухо-доверительно, но жестко. — Послушай меня. Я же не запрещаю тебе любить — это от нас не зависит. Но сейчас ты повторяешь мою ошибку. Ты уже делаешь тот шаг, и, поверь мне, это ошибка. Я говорю о женитьбе. Элементарная, но страшная ошибка. Это шаг в пропасть, поверь.

— Ну у тебя это, может, и ошибка, тебе видней, — опять перебил я насмешливо, — но нам-то ты что предлагаешь — разойтись?

Но отец уже не слышал или снова сделал вид, что не расслышал, раскручивая свое:

— Сейчас ты увлечен, ослеплен, но переоценка неизбежна, сын. В браке слишком многое открывается, а ты еще к этому не готов, я вижу. Твоя любовь не выдержит житейского цинизма. Она умрет, но свяжет тебя по рукам и ногам. Ты честен и совестлив, это прекрасно, но именно поэтому не повторяй моих ошибок. Не поддавайся иллюзиям, утвердись в реальности, а не в мечтах. Будь трезвым, думай, думай, иначе это будет самоубийством, сын. Поверь мне, родной, это бессмысленное самоуничтожение!..

Я закрутил головой, опять собираясь возразить ему, но он уже не давал мне и рта раскрыть:

— Погоди! Я знаю, что говорю. И знаю, что, может, именно в эту минуту теряю тебя навсегда. Но прошу тебя — прислушайся. Делай по-своему, но только выслушай внимательно. Тебе необходима хотя бы крупица сомнения.

Хорошо, я согласен был выслушать, но в то же время готовился опровергать все подряд, и отец, видя мое намерение, аж руками всплеснул от бессилия:

— Господи, ведь это же так ясно и банально — ну неужели ты не понимаешь? Ничто не вечно — и любовь не вечна! Сейчас тебе все мило и прекрасно, но не сегодня, так завтра все то же самое примелькается, приестся, надоест, а послезавтра — осточертеет просто! Люди несовместимы по своей природе, и все обречены на одиночество. Но ранний брак — абсолютная бессмыслица! Если ты сейчас хоть немного ошибся любя, то дальше будешь вынужден сожительствовать ненавидя! Подумай, зачем тебе это, зачем?!

И что-то тут словно нарушилось в моем восприятии.

Я оторопело всматривался в отца, как будто он вдруг оборотился неким чудовищем, в котором я лишь по отдельным полузабытым приметам узнавал со смесью удивления, отвращения и жалости своего родителя-предка, многие годы как бы пропадавшего неизвестно где и теперь вот объявившегося в таком неожиданном ужасном облике.

И он смутился от моего взгляда и мгновенно погас, точно выключился. Потом, отворачиваясь, все же сказал:

— Прости, сын… Я намеренно сгустил… Забудь…

Но ведь все уже было сказано — непоправимо.

И бедная, бедная мать — ей было слышно, наверное.

Впрочем, она и раньше, конечно, это знала: за долгую совместную жизнь они не могли не прояснить для себя своих отношений.

И мне отдаленно припомнились их ссоры, не очень понятные для меня, еще маленького, словно зашифрованные («мы не ссоримся, мы громко разговариваем, извини»), припомнились какие-то их взгляды меж собой, когда я, видимо, сдерживал их своим присутствием, хотя отец иногда и при мне неожиданно вскипал, чем-то яростно раздраженный, тут же, правда, подавляя свой гнев и ради меня обращая его в шутку. И позднее я не раз бывал невольным свидетелем их взаимного усталого занудства по мелочам…

Но все мои детские мимолетные сомнения и подозрения оказались пустяками в сравнении с ужасом, открывшимся теперь.

— Как же ты живешь так, па?..

Он медленно, вяло-апатично опустился на табурет у рояля, боком к клавиатуре, вздохнул:

— Живу?.. — Неловко вывернувшись корпусом, набрал одной рукой аккорд (си-ми-соль-до). — Да вот, как видишь, живу…

— И что… у всех так, да?..

Он подумал, пожал плечами:

— Не знаю… По-моему, у всех…

— А что же… — Я неожиданно связал с его профессией. — Искусство… обманывает, что ли?..

— Нет… — Он уловил скрытую горькую иронию в моем вопросе. — Искусство не обманывает…

— Ну, а Ромео и Джульетта?.. Сказка?.. Ложь?..

— Нет… Правда… Если бы Шекспир не убил Ромео и Джульетту — умерла бы их любовь…

Я удивился: лично мне никогда не приходило это в голову, и нигде ничего подобного я не читал, и у отца не попадалось — может, пропустил?

— А ты не писал об этом…

— Да… Не писал… Но это… не новая мысль…

Глядя на клавиши, он играл одной рукой какую-то щемяще-тоскливую одноголосную мелодию, и я, машинально следя за его безвольной рукой и одновременно снова и снова оглядывая всю его сгорбленную фигуру, подумал: несчастный…

Я даже умышленно, преодолевая какое-то странное свое равнодушие, направлял себя на это: несчастный…

Хотя ведь и в самом деле: все ему известно, все названо своими именами и нового не предвидится, — конечно, несчастный…

Но утешать его — нет, не хотелось…

Да он и не нуждался в утешении: согласие мое с ним было невозможно, он понимал, наверно, а остальное — детский лепет.

Казалось, мысленно он уже распростился со мной и, как дерево прекращает ток соков в отломанную ветвь, так и отец, из экстаза борьбы с воображаемым ураганом жизни за свою родную ветвь, впал в апатию: я отломился сам по себе, без всяких ураганов, и отломился раньше, чем он это по-настоящему почувствовал и понял.

Хотя запоздалые его усилия оказались для меня вовсе не бесполезными. Вот он пиликал свое одноголосие, словно за упокой былых своих надежд (может, он мечтал, что я, как ветвь, прорасту в какие-то недоступные для него высоты счастья?), а мне хотелось сразу же, сейчас же заверить его, а потом и доказать своей жизнью, что панихида эта абсолютно беспочвенна, потому что, зная теперь и родительский горький опыт, я тем более укрепился в своем и не допущу унылого повторения.