Валентин Афонин - Однажды навсегда

• Название: Однажды навсегда
• Автор: Валентин Афонин
• Издательство: АО „Издательство «Новости»“
• Жанр: Короткие любовные романы
• Год: 1999
• ISBN: 5-7020-1127-9

Трудно заставить себя позвонить нелюбимой, нежеланной. Но та ждет, надеется, не отходит от телефона. Медленно, неохотно вращается диск. И вдруг — совсем незнакомый голос, глубокий, чарующий. И уже невозможно не слышать его, потерять, не преодолеть странное всепоглощающее желание увидеть, узнать его таинственную обладательницу. Он просит о встрече и, о чудо! Она соглашается. Неужели придет, не обманет, неужели тоже поняла, почувствовала, что это — Судьба?..

---

И вдруг — жгучая обида захлестнула меня горечью, перехватила дыхание: мне вспомнилось, как решительно стучали ее каблуки по лестнице, когда она убегала от меня, вспомнились мои слезы на сером бетоне и все, что я о ней передумал за эти часы, и мне почудился во всем этом обидно-унизительный смысл: неравенство.

Ведь она же смогла, отшвырнула меня и ни сном ни духом не дала о себе знать, — значит, не так уж и трудно ей это? значит, я ей не так уж и нужен?..

И я невольно замедлил шаги, остановился: пусть-ка сама подойдет, объяснится, в чем дело, а я еще посмотрю, как с ней быть или не быть.

Но тут вдруг и она остановилась, не понимая, что такое со мной стряслось внезапно, и тоже обиженно насупилась, бессильно опустила руки.

Она, похоже, чуть не падала от слабости, но я, негодяй и подонок, даже видя это, не удержался и, кривя губы в злой усмешке, пробрюзжал сквозь ком в горле противным, царапающим голосом:

— Ну что?.. Явилась?.. Не запылилась?..

Она же молча глядела на меня расширенными от ужаса и удивления и как будто набухающими от влаги невинными глазами, и я растерялся.

Между нами оставалось два-три шага всего, но мне это расстояние показалось непреодолимой пропастью.

— Ну, чего остановилась-то? — сказал я шутливо-грубовато. — Иди сюда.

Но она замедленно, словно в шоке от происходящего, отрицательно покачала головой.

— Нет?.. — удивился я. И от ее печально изучающего взгляда мне стало совсем не по себе. — Ах, ты, наверно, хочешь, чтоб я был у тебя под каблуком?..

И — чудо: в глубине ее зрачков зародились вдруг радостные искорки, и губы дрогнули в улыбке, и она вдруг согласно кивнула, но, видя мое изумление, комично спохватилась, поспешно крутя головой, и совсем запуталась в ответах, засмеялась и всхлипнула, тут же обеими руками смахивая слезы.

— Ну давай вместе, что ли? — предложил я, уже заискивая.

Она неопределенно пожала плечом, и я понял: подавая пример, шагнул к ней первый — остановился.

Она — тоже с улыбкой — шагнула навстречу.

И вот мы стояли уже почти вплотную и не знали, что нам делать.

Мы опять ощущали мучительное и сладостное взаимопритяжение, но испуганно уставились друг на друга и смотрим, разглядываем наконец-то вблизи, «удивительное рядом»: ее глаза — один и другой… влажные ресницы… бровки… нос-курносик… губы-барбариски… лоб… висок…

Я поднял руку и осторожно потрогал слегка вьющийся локон у нее на виске — завлекалка, ага… — коснулся прозрачного ушка, зарываясь пальцами в глубь волос на затылке, и — тут что-то и у меня в глазах защипало, затуманилось — я зажмурился, утопая ресницами в слезах, и, как слепой, чувствуя встречное движение, потянул ее голову к себе на грудь, обнимая сердцем и притираясь щекой и губами, вдыхая, вбирая в себя волшебный аромат ее мягких шелковистых волос.

Да неужели же и вправду могло не быть всего этого?

Неужели я мог никогда не встретить ее, вот такую, родную и единственную, во веки веков?

И как же она-то отважилась так рисковать, убегая, бросая меня, при такой случайности — нет, уникальности — всего, что у нас с ней было и что есть?

Я, конечно, давно простил ей, чего уж, свои — сочтемся.

Но и не попенять лишний раз — с долей шутки, с долей всамделишной досады, чтобы она знала, каково мне было без нее, — не смог.

Растягивая в улыбке соленые губы, проговорил непослушным, срывающимся голосом:

— Дуреха…

— Сам ты… — отозвалась она, тоже ревя белугой, — дурех…

— Ну ладно, ладно, — тут же смягчился я, успокаиваясь и шмыгая носом. — Как звать-то тебя?

— Так и не знаешь? — удивленно засмеялась, плача.

— Ну откуда?! — снова возмутился я, глотая мгновенно набухший в горле комок — обидчивый стал, куда там!

— Аня… — просто, с улыбкой сказала она.

— «Аня», — проворчал я, все еще будто недовольный чем-то, а на самом деле с интересом обдумывая неожиданное для меня ее имя. — Анюта, что ли?

— Да, Анна, Анюта…

— Ну Нюрка по-русски, да?..

— Можно и Нюрка, как хочешь…

— Ага… — Я повеселел. — Значит, и Нюрка можно, и Нюрочка? А можно и Дурочка, да?..

— Что-что-что-что-что-о?..

— Э-э, да ты еще и глухая?!

А поздно вечером мы шли обнявшись по переулку близ Таганки, говорили о том о сем и ни о чем, и я, между прочим, вспомнил и сдуру, смеясь, пересказал ей изречение отца: «Если бы Шекспир не убил Ромео и Джульетту…» — и так далее.

Я хотел представить это как забавный парадокс, теоретический, искусствоведческий выверт.

Но ее вдруг так сильно поразила эта фраза, что она остановилась:

— Как ты сказал?.. Если бы Шекспир не убил… умерла бы любовь?..

Удивляясь ее серьезу и даже какому-то испугу, я беспечно кивнул:

— Ну да…

Она задумалась, медленно двинулась дальше.

— Нет… Не может быть…

Я шел рядом, правой рукой обнимая ее за тоненькую талию, и с тайным наслаждением глядел сверху-сбоку на прелестный профиль.

— Нет, нет, не может быть, — повторила она, качая головой. И вдруг посмотрела на меня и опять остановилась, настороженно заглядывая снизу в мои глаза. — Чему ты улыбаешься? Думаешь, он прав?

Господи, да мне и дела не было до этих дурацких теорий! Я сам не знал, зачем это вспомнил, и вовсе не думал примерять к себе или к нам. Когда она со мной, я абсолютно спокоен и за себя, и за нее, а чисто житейские проблемы — пустяки! дело житейское!

— Не знаю, — сказал я, уже открыто любуясь ее умными черными смородинками. «Суха теория, мой друг, но вечно зеленеет древо жизни». — И потянулся к ней с поцелуем.

Она слегка отклонилась, руками сдерживая меня:

— Нет, подожди, мне это очень важно. Ты что думаешь?

— Я?.. — Ну разумеется, я не собирался посвящать ее в свои личные думы — уж как-нибудь сам расправлюсь с ними. — Я ду-умаю… — И чуть было не брякнул ради демократии: мол, всякое бывает, нам-то что? Но вовремя смикитил: — Я думаю вот что: не может ентого быть ни в коем разе.

— Правда!.. — улыбнулась. — Ты, правда, так думаешь?..

Мой ответ, видать, серьезно обнадежил и обрадовал ее (вот уж истинно: «Ах, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад!»), и я, довольный, снова потянулся к ней губами.

Она послушно прижалась к ним щекой, потом и сама легонько коснулась меня губами, нежно шепнула:

— Ты мой хороший…

— Ты моя хорошая, — шепнул я в ответ, и мы почти одновременно необъяснимо наполнено вздохнули и, снова обнявшись, пошли, слегка толкая друг друга бедрами.

— А ведь иначе, — как бы размышляла она вслух, — если у нас не будет этой веры… зачем нам такая жизнь?.. Ты слышишь?

— Слышь-слышь.

— Нет, ну правда!

— Правда, сущая правда: слышу.

— Ты согласен?

— Йес, май дайлинг! — (Да, моя дорогая! — англ.)

И у нее как будто окончательно отлегло: засияла, грациозно вывернулась из-под моей руки, отбежала вприпрыжку слегка вперед, вальсируя и дирижируя, озорно напевая на мотив «Па-дам»: «Не может быть, не мо-жет быть, ля-ля-ля-ля, ля-ля-ля, ля-ля-а-а…»

Я шел за ней, чуть отставая, и тихо умирал от счастья: мое сердце неуклюже кувыркалось и словно замирало перед новым опасным кувырком.

Наконец я поймал ее, обнял, смеясь, еще не замечая внезапной перемены в ней, а она вдруг всхлипнула громко и отчаянно сжалась, тщетно сдерживая себя, и слезы — ручьем!

— Что ты? Что ты? — испугался я, в недоумении вглядываясь в ее заплаканное личико. — Эй, ты чего?.. — А сам уже тоже готов был заплакать — видно, нервы стали совсем ни к черту. — Аню-ут!..

Но она лишь отрицательно качала головой, страдальчески закусив губу и отчаянно борясь со слезами, и от этого еще горше заплакала, милая, и прижалась ко мне, задыхаясь и вздрагивая.

Ох, дурак, дубина стоеросовая! Я ведь должен был помнить, что эту тему вообще пока нельзя упоминать при ней. Я понял это еще тогда, когда сморозил «ты не боишься, что я тебя брошу» и когда увидел, как остро-болезненно она переносит подобные «шутки». Я обязан был помнить, но урок, как всегда, не пошел мне впрок.

— Ну перестань, — просил я виновато, — пожалуйста… не надо… Ну что случилось?..

— Да-да, — кивала она, — ничего, я понимаю… Это глупо, смешно… я все понимаю, хороший мой… И я ничего не боюсь… правда… я счастлива… я очень счастлива… Но понимаешь… Я ведь и раньше думала и сейчас совершенно не представляю: как же мы дальше будем? Это ведь трудно, наверно, это же не космос, не работа, это земная жизнь — ты понимаешь меня?.. Но я ничего не боюсь, ты не думай… Когда я с тобой, когда я вижу тебя и чувствую рядом… мне так хорошо и покойно… я не знаю, бывает ли лучше… Но вот ты рассказал мне… я понимаю, это не ты, не ты!.. а для меня — как гром среди ясного неба, напоминание: мементо мори — помни о смерти, не забывайся, не забывайся… А я… я забылась?.. да?..

Не отвечая ей, но, молча восхищаясь ранней мудростью моей малышки, я пил-целовал ее открытые, соленые глаза, гладил, как маленькую дочку, по головке, нежно прижимал к себе. Ну какая ж прелесть у меня жена! Да ежели мы оба с ней такие вумные-разумные — да мы же горы своротим!