Петр Ильинский - Легенда о Вавилоне

• Название: Легенда о Вавилоне
• Автор: Петр Ильинский
• Издательство: Гиперион
• Жанр: Религия
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-89332-143-2

Петр Ильинский, уроженец С.-Петербурга, выпускник МГУ, много лет работал в Гарвардском университете, в настоящее время живет в Бостоне. Автор многочисленных научных статей, патентов, трех книг и нескольких десятков эссе на культурные, политические и исторические темы в печатной и интернет-прессе США, Европы и России. «Легенда о Вавилоне» — книга не только о более чем двухтысячелетней истории Вавилона и породившей его месопотамской цивилизации, но главным образом об отражении этой истории в библейских текстах и культурных образах, присущих как прошлому, так и настоящему. Цель автора — размышление, а не открытие, процесс, а не результат, историко-культурное путешествие, а не прибытие в заданную точку. Тем более что история Вавилона отнюдь не закончена, а продолжается на наших глазах.

---

Несомненная гениальность Моисея, о которой уже упоминалось, не позволяет отвергнуть возможность того, что и Законы являются плодом его государственного творчества. В конце концов он как человек образованный прекрасно понимал их необходимость. Впрочем, кое-какие неписаные законы у кочевников, конечно, уже были. Кроме этого, древний список десяти заповедей наводит на мысль о том, что установления собственно Моисеевы были именно религиозно-культового свойства. Считают, что подобные «культовому декалогу»[174] немногочисленные ритуальные формулы Книги Исхода не принадлежат ни к одному из определяемых литературных пластов Пятикнижия и восходят к самым ранним традициям.

Не исключено, что главными законодателями были ученики и наследники Моисея, быть может, даже Иисус Навин. А уже благодаря потомкам все возможные государственнические доблести соединились в лице основателя нации. Такие случаи известны. По-видимому, Моисей начал процесс систематического законотворчества; был он, конечно, и верховным судьей племени. С течением времени основные нормы оформились, устоялись и стали освящены его авторитетом.

Какое из духовных открытий или, точнее, творений Моисея представляется нам наиболее важным? Безусловно, единобожие, причем именно в сфере абсолютного, всеведущего, непознаваемого Бога, поскольку само единобожие уже проявлялось до Моисея, а вот бесплотность и всеобщность Божия были до него человечеству неизвестны. В настоящее время они признаны почти всеми верующими людьми, независимо от того, каким именем они величают своего Бога и какие обряды для этого используют. Удивительное откровение, снизошедшее на Моисея, постепенно, всего лишь за две-три тысячи лет, стало достоянием значительной части человечества — возможно, это воистину был Дух Божий[175].

Скажем здесь, что современный читатель, вчитываясь в рассказ о Моисее, без интереса просматривает большинство страниц, посвященных детальным религиозно-законодательным установлениям, в пользу которых поздние редакторы значительно сократили известия о самом законодателе — они фрагментарны и прерывисты. А не этого ли хочется нам, воспитанным литературой последних двух веков, — почувствовать индивидуума, личность, человека, стоящего за Законом? Что там произошло у него в семье? В 12-й главе Книги Числ говорится, что Моисей взял себе «жену Ефиоплянку», наперекор мнению семьи — брата Аарона и сестры Мариамь?[176] Как именно протекала политическая борьба в племени, что должен был сделать Моисей, дабы удержать власть в период неудач? Ведь первая попытка вторжения в Палестину с юга закончилась поражением{40}.

Конечно, жаль утраченных строк жизнеописания Моисея. Но не попади в руки тому из священников, кто составлял нечто вроде религиозно-законодательной конституции Иудейского царства, уже тогда очень древний текст, который мы теперь называем яхвистско-элохистским (J/E), не включи он его в свою «конституцию», мы бы и вовсе не узнали о Моисее ничего или почти ничего. Не говоря уже о других, важнейших для нашей цивилизации образах Книги Бытия. Был ли текст J/E священным уже во времена иудейской монархии? Кажется, что нет, но после работы над ним священнического редактора (редакторов) таковым стал, ибо результатом этих трудов и явился известный нам текст Пятикнижия, кодифицированный и сохраненный в веках. Именно редактор Р, по мнению большинства ученых, совместил J/E и написанную в VII в. до н.э. так называемую девторономическую историю — от книги Второзакония до 4 Книги Царств[177]. Произошло это уже после вавилонского пленения, хотя на этот счет существуют разные версии. Некоторые специалисты считают, что J/E и девторономический пласт были впервые совмещены еще во времена поздней Иудейской монархии VII в. до н.э. В любом случае не стоит пенять на священника Р: он донес до нас не так уж мало.

Вернемся теперь к последнему периоду деятельности Моисея: ему оставалось содеять еще одно, уже геополитическое свершение — без него, кстати, все духовные открытия египетского изгнанника могли не приобрести всемирного звучания. Речь идет о завоевании Палестины. Было ли оно случайным или продуманным, неизвестно. Книга Чисел доносит, что после вышеупомянутого поражения последовали первые военные победы (с памятью о них связано единство племен, впоследствии составивших ядро израильской нации).

Вооруженная миграция из-за Иордана[178] согласно традиционной хронологии началась почти через 40 лет после изгнания протоизраильтян из Египта. Организация вторжения в Палестину, судя по всему, явилась последней важнейшей внутриполитической победой Моисея — следы пацифистского сопротивления в Писании видны очень отчетливо, хотя причины их внятно не излагаются[179]. И если бы кочевники не создали оседлого, земледельческого государства, пусть самого простого, архаичного, очень возможно, что и сами бы они растворились в историческом пространстве, и религия их исчезла бы вместе с ними.

Однако этого не произошло именно потому, что протоизраильтяне осели в Палестине и начали (а точнее продолжили) государственное строительство. Все-таки Моисей властвовал над племенем (или союзом племен), а не над государством в строгом значении этого слова. Скрепляли подобную власть его личные качества и какая-то традиция. Вскоре после прихода на Землю Обетованную союз этот распался, сохранив общность религиозных и законодательных установлений (и потому языка), что помогло несколько позже свести их в новую, уже полноценную нацию. Но это случилось уже при Сауле и Давиде. Поэтому закончим наш рассказ о Моисее на вторжении в Палестину. Причин можно выдвинуть несколько, и пусть желающий выберет наиболее приемлемые.

Для простоты вспомним несколько исторических эпизодов, подобных рождению древнеизраильского государства, и попробуем понять, чем события иных эпох и цивилизаций отличаются от появления на свет «избранного народа». Истории ведомо много случаев успешного вторжения кочевников на земли, заселенные оседлыми племенами. Возможных исходов такой колонизации, как правило, два — либо завоеватели ассимилируют побежденных, либо наоборот. Последнее в истории случалось много чаще, ибо земледельцев, как известно, заметно больше (они значительно реже голодают), а их культурная среда гораздо более разнообразна и устойчива. Прекрасным примером могут служить многочисленные оккупации Китая различными «северными варварами». Даже если захватчикам, покорившим Поднебесную, удавалось в течение длительного времени сохранить этническую идентичность, они все равно очень быстро китаизировались в смысле культурно-поведенческом. То же неоднократно происходило в Междуречье: кутии, амореи, касситы и другие племена, с тем или иным успехом вторгавшиеся в пределы древнейшей цивилизации, постепенно оказались перемолотыми великой шумеро-аккадской культурой.

Бывало и обратное. Возникшая как бы по мановению высшей воли этническая общность вырастала из не принимавшегося современниками всерьез историко-географического «болота» и в считаные десятилетия выстраивала громадные государства, наложившие заметный отпечаток на последующие века. Наиболее знаменитыми примерами возникновения великих империй, созданных кочевниками, являются Арабский халифат и Монгольский каганат. В обоих случаях ситуация этнического рождения напоминала древнеизраильскую: небольшие племена, находившиеся на ближней периферии «культурного» земледельческого мира, объединились вокруг харизматической личности и нового, законодательно установленного кодекса поведения[180]. Однако судьба арабской и монгольских империй оказалась совершенно различной.

Империю Чингисидов не пронизывало единое идеологическое пространство, именуемое религией, не было в ней поэтому и этническо-социальной общности. Пространства же были завоеваны обширнейшие, оттого через несколько десятилетий после смерти основателя империя распалась. Те ее части, что включали в себя древнейшие и богатейшие цивилизации[181], споро начали перенимать культуру побежденных, другие же быстро превратились в раннесредневековые государства[182]. Вслед за этим опять-таки последовало их религиозное самоопределение, но уже с помощью иноземной религии — того же ислама. Все эти ханства, как и полагается раннесредневековым структурам, были относительно неустойчивы и вследствие неумолимой исторической закономерности их постепенно победили и поглотили оправившиеся оседлые государства-соперники[183].

Но невозможно объяснить немедленный распад монгольского государства лишь пространственным рассеянием. На ум тут же приходит судьба Омейядского халифата, пусть он тоже существовал относительно недолго. Однако за эти годы произошло невероятное: колоссальные пространства от оазисов Восточного Туркестана до Пиренейского полуострова оказались на сотни лет объединены в новую цивилизацию — исламскую. При этом только наиболее отдаленным (тюркским) и наиболее древним (иранским) народам удалось сохранить свой язык, а Северная Африка, Ближний и Средний Восток заговорили по-арабски. И несмотря на логичную утрату наиболее периферийных европейских областей, арабоязычное геополитическое пространство сохраняет очертания более чем тысячелетней давности[184].