Евгений Замятин - Том 1. Уездное

• Название: Том 1. Уездное
• Автор: Евгений Замятин
• Издательство: Русская книга
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-268-00523-5

В первый том первого посмертного наиболее полного Собрания сочинений, издаваемого на родине писателя, входят произведения классика русской литературы XX века Евгения Ивановича Замятина (1884–1937), созданные им за первые пятнадцать лет творческой работы. Наряду с широко известными повестями и рассказами («Уездное», «На куличках», «Островитяне») в том включены ранее не печатавшиеся на родине произведения («Полуденница», «Колумб» и др.).

http://ruslit.traumlibrary.net

---

– Ливерной… – рассеянно поморщился Колумб. – «Ливер… Собственно, ливёр – летнее, красное. Но причем же оно?» – Да не хочу же, отстань, – крикнул он Володе. – «Надо дождаться, надо».

Васинский дом, где жили Колумб, и Володя, и Васин с женой – на самом почти краю стоял; дальше был снежный, белый обрыв – Тяпкин лог, и где-то вдали золотели за логом кресты – девичий монастырь.

От Тяпкина лога тройка круто повернула назад и пошла потише в спорую рысь. Снова раскатились сани со скрипом – и снова мигнуло Колумбу знакомое черно-серебряно-алое. Но теперь и командир, и она сидели к нему лицом – и Колумб жадно в самомалейшую секундочку какую-то схватил ее черты. Нос был никчемушне короткий, а губы – и верхняя, и нижняя – большие, губы – половина лица. Ну, вообще…

Колумб пошел есть ливерную колбасу. Все думал о чем-то и не примечал, что уписывал уж вторые полфунта.

«Неужли ж закон природы таков, что в лицо глядеть не надо? В самое лицо-то? Ну, не-ет…»

Вечером в новом деревянном Собрании на краю того же Тяпкина лога окна все полыхали. Отпирал Колумб форточку – и с паром морозным влетало: трум-ппа, трум-ппа. Труба – совсем оглашенная какая-то.

На бал отправились Володя с Шурочкой, Васина женой. Шурочке было уже сорок с гаком, но иного звания, как «Шурочка», она и знать не хотела и шла на балы с превеликим удовольствием.

Капитан Васин и Колумб домоседствовать остались. Колумб, может быть, и пошел бы, да боялся, не хотел еще раз увидеть то лицо. А с Васиным Колумб был не прочь посидеть и поговорить. Оно, положим, не совсем «поговорить», потому что Васин всегда куда больше говорил, чем слушал, но говорил как-то так, что думать Колумбу не мешал.

Сидели они с Васиным за самоваром в столовой. Васин дул десятый стакан с куличом: выпьет и еще десять. Колумб глядел на громадный лысый, от чая упревший Васина лоб.

«Ну, что же он, Васин, умен, как поп Семен, или глуп, как пробка?»

А Васин, с первого стакана начиная, все жарил на память «Руслана и Людмилу». На всех особенных словах, вроде <пропуск в авторской машинописи. – Сост.> Васин толстым пальцем ковырял сюртук Колумба и губастым смешливым своим ртом расплывался, сиял…

За «Русланом и Людмилой» следовал иной раз псалом, иной раз Жуковский, иной раз Барков. Видимо, Васину самое это чтение вслух, рифмы, ударения – хитрая вся эта механика – неизъяснимое давала наслаждение. Скоро начинал он жмуриться, облизываться, потом тачал уже стихи с закрытыми глазами, с мокрыми смачно губами. Забавно на него было глядеть, и только никто вот уразуметь не мог, ума ли палата Васин или только…

– Послушайте, Васин… Да бу-удет вам со стихами… Вот… единство материи там и прочее. Ну, а как же вообще-то приводится все к единой истине, или?.. И если нет, то как же?

– Ис-ти-на, хватил. «Тьмы низких истин…» Истина, брат, просто, по-моему, блядь, проститутка, – пояснил Васин и, довольный, смачно засмеялся.

– Глупо, – нахмурился Колумб.

– Нет, брат, вы, зеленые, глупы. Она, брат, бежит впереди, юбчонку подымает… А вы-то, зеленые, глазами туды – у-ух. А того же не понимаете, что она… она…

– Что?

– То-то: ште? – передразнил Васин – и вдруг серьезным стал его рот. – Ну, и довольно, – отодвинул он стакан и ушел.

3

День ото дня командир деревенел и строжился все пуще, чистый Пфуль. Налетел на распёк и Колумб.

У Колумба в роте был такой солдат Куродоев Иван Степаныч. Солдат как солдат, а только был Куродоев до службы – у себя на селе – сперва на клиросе певчим, а потом у пономаря-старика подпономарем. Наловчился, дело пономарское справлял за милую душу: со свечой гай ходить, апостола читать, в гласах не запутаться – не умел. Ну, вот и осталась у Куродоева повадка такая пономарская, благолепность, степенность, важность – во всем. И величал его Колумб «Иван Степаныч» всегда. Роте, конечно, полное удовольствие, потеха, а уж Куродоеву…

Каким-то манером прознал командир про «Иван Степаныча» этого самого – и-и на Колумба насел: подпоручик Колумб развращает нижних чинов… подпоручик Колумб не знает устава о службе.

Колумб стоял, голову нагнув, упористо ноги расставив, упрямо молчал. И только нотой такой ходил зеленый – не подступайся. А тут ещё в канцелярии приспела работа: канцелярии Колумб не терпел.

Полковая канцелярия была вполуподвальном этаже. Рядом с Колумбом сидел за столиком Васин, читал, зажмурясь, стихи. Из-под самого потолка сквозь окно дразнило февральское солнце. Сзади, французя в нос, дразнил полковой адъютант:

– Отчего вы пьете молоко? Молоко атрофирует все железы кроме грудных. Этак вы-Америку свою не откроете и порох свой не изобретете… – Колумб упрямо молчал, глотал молоко льдяное. Наверху, в его окне, медленно мигая, шли ноги. Колумб. уже привык – Колумб знал: это ее ноги.

«Короткий этот нос, широкие губы, И правильно, и правильно, что имя – тоже безобразное… Прасковья, хм, как это они из Прасковьи получили Панни?»

Панни шла опять мимо, но не одна уж; рядом с ней шагали офицерские чьи-то ноги. Остановились, потоптались против окна. Дальше… «Гуляете? Гуляйте, гуляйте…»

И опять – как нарочно – против самого окна.

Вдруг медленно, спокойно, как сумасшедший, Колумб полез на свой стол со стаканом молока в руке.

– Васин, Васин, да держите ж его, – шипел адъютант. А Колумб открыл фортку, выставил голову и стакан молока и сказал таким приветливым тоном:

– Барышня, не хотите ли молока? От-лич-ное…

И так же спокойно, без улыбки, слез со стола и слушал весь пеной вскипевший переполох.

– Послушайте, Колумб, – сконфуженно потер Васин лысый лоб, – но ведь… это же нелепо.

– Нелепо? Ну и ладно. А вы думаете, я не знаю, что я нелепый человек? Не менее нелепый, чем Мимишка…

– Мимишка?.. – раскрыл рот Васин.

Гауптвахта была тут же рядом с канцелярией, за толстой стеной. Колумб лежал на узкой и жесткой постели, но было ему покойно теперь, хорошо. Может, оттого, что завесил окно туман, уютный и теплый. И Пфуль деревянный и Панни-Прасковья заглушились туманом, звучали где-то очень далеко. Колумбу было покойно.

На стене мелькало багровой улыбкой весело гибнущее в тумане солнце. Как метельные вихри кружили Колумба странные, туманные умозаключения.

«…и сразу – сумерки в поддень. А может мы, северные люди, только в сумерках-то и живем? Предметы – мигают, исчезают, плывут… – и, может быть, существа…

…И все-таки теперь они – настоящее, чем безобразно-ясные днем… И вот что, может, в полдень-то мы, сумеречные люди, – слепые, бестолково тычемся головою в стенки и не видим двери. И только в сумерках… как большеголовые ночные…»

Осторожный стук в окно – порвал непрочную цепь. Колумб вскочил:

«Что за черт? – послушал. – Нет, верно, стучат».

Неизвестно отчего волнуясь, вскочил на стул, раскрыл фортку –

Это была она. Ее слишком короткий нос и широкие…

– Послушайте, вас зовут Колумб, это… Но вы на меня, пожалуйста, не сердитесь, Колумб, что я сказала отцу, и вас… Потому что на улице засмеялись. А теперь я подумала: очень хорошо, вы не побоялись отца, мне нравится.

Колумб молчал – и глядел – в ее глаза. Глаз Колумб раньше не видел – а теперь исчезло все лицо – одни громадные глаза, как у большеголовой ночной…

– …Хотите я вам принесу обед, я сама? Тут ведь только через двор перебежать… – Панни просунулась в фортку еще больше, любопытно метнула глазами куда-то в угол.

– Ах, какой обед! – досадливо махнул рукой Колумб. «Зачем же она увела глаза?»

Панни фыркнула сердито:

– Не хотите? Как угодно. А только помните, я… – и нырнула в туман, и нет…

Недоуменный стоял Колумб на стуле, дико скакало сердце. Зажмурился – и явственно, ну, совсем как живые – раскрылись опять ее глаза.

«Как же я не видел глаз? Глаз-то, глаз-то и не видел? Черт! и Бог знает что… Ее – такую, такую…»

Притулился в углу на кровати Колумб – и думал, и думал, стучало, мучило, жгло…

«…Но глаза, глаза… Как? как что? как бы это?..» И вдруг – из ничего – встрепенулась в Колумбе одна странная детская ночь…

Колумба разбудил набат. Вскочил – окно полыхает красным, вздымается, гаснет. «Это у нас?..»

Вошел отец. У отца – как раз тогда был запой – глаза с кровью, небритый, страшный.

– …Да, у нас, на пруде летний домик… Но ты сейчас чтобы спал… Слы-ш-шишь?

А набат все звал, все звал. Не стерпел Колумб, в одной белой рубахе – за окно, босиком по темным, живым от набата аллеям – к пруду.

…Колышется кровь или огонь – в пруде, на красном черные, как черти в аду, мелькают, машут. А отец…

На парадном ходе, на приступках – именно на приступках, как сейчас это ясно Колумбу, – отец нещадно его сек последний и первый раз в жизни. Колумб упрямо молчал, не пикнул. А сердце – зашлось от муки, и будто вот неминуемо еще – и конец, и смертно-сладкой болью заныли ноги…