Лев Успенский - За семью печатями

• Название: За семью печатями
• Автор: Лев Успенский
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 1958

В начале XVIII века на берегу Дона был найден громадный слоновый зуб. Откуда он тут взялся?

Древнегреческие писатели и историки сообщают, что в землях скифов на вершинах гор жили «стерегущие золото грифы», таинственные полуптицы-полулюди. Что это? Только сказка? А если нет, то какими они были, эти древние жители гор?

На скалах, на месте будущего Братского моря, в самое последнее время обнаружены очень своеобразные рисунки, выполненные тысячи и тысячи лет назад. И один из них очень похож на топографическую карту Ангары. Что, если это действительно так? Значит, существовали географы во времена неолита?

Сколько вопросов, загадок, дел встает перед археологами — людьми, изучающими скрытые за семью печатями следы давно ушедшей жизни! Сколько неожиданностей приносит их трудная, порою кропотливая работа, помогающая правильно осветить историю всех народов и времен!

Писатели Л.В. Успенский и К.Н. Шнейдер, увлеченные замечательной наукой, живо и ярко рассказали на страницах своей книги о ряде интересных археологических открытий, результаты которых они видели своими глазами.

Большое место в книге уделено показу своеобразного мира археологических экспедиций, работы «в поле», приемов реставрации, сохранения, обработки и анализа собранного материала, то есть той стороны деятельности ученых, которая остается скрытой от любознательного взгляда при посещении археологических музеев.

---

Археологи не удивляются и тогда, когда вместе со следами древнего шнура появляются из земли, висящие на нем, не одна и не две, а три, четыре и больше глиняных лепешечек с оттиснутыми на них знаками. Это не вызывает недоумения — сокровища опечатывались. Печать не может предупредить злодеяния, но она способна сообщить о нем. Естественно, что чем ценнее было охраняемое, тем меньше доверяли сторожам. Для охраны пустяка довольно одного сторожа — пусть наложит свою собственную печать, пусть снимает и восстанавливает ее, когда найдет нужным, на то он и поставлен здесь. Но богатый клад или особо важную тайну рискованно отдать в руки одному лицу. Правильнее устроить так, чтобы проникнуть в заповедное место можно было лишь нескольким людям сразу. Самый честный человек может поддаться соблазну, но трое или четверо жуликов будут ревниво следить друг за дружкой. Из пяти грешников составить одного праведника — вот поистине остроумная мысль!

К такому способу прибегали всегда. Четки из нескольких печатей на шнурах дошли до нас от глубокой древности. Нумизматы знают найденный в Киеве средневековый клад: он уцелел только потому, что доступ к нему могли получить лишь несколько монахов вместе. Да и сегодня проникнуть в подвалы, хранящие золотой запас какого-нибудь государства, может лишь целая комиссия, каждый член которой имеет свой особенный ключ от дверей: замок открывают только все ключи вместе.

Одним словом, в этом нет ничего невероятного. Но откуда все же взялось число семь?

Нашим предкам все вообще числа представлялись таинственными и волшебными, а некоторые из них обладали, по их мнению, этими качествами в особой степени. То дюжина — двенадцать, то сорок, то семь получали в глазах древних людей чудесные свойства. Человек видел порой и во внешнем мире загадочные семерки: семь цветов радуги, семь звезд Большой Медведицы, семь планет солнечной системы. «Это не случайно», — думал он и охотно вводил волшебное число в смутный мир своих размышлений и представлений.

«Семь раз примерь — один отрежь», «У семи нянек дитя без глазу», «Один с сошкой, семеро с ложкой», «Семеро одного не ждут» — сколько подобных пословиц и поговорок вы встречали! Так стоит ли удивляться, что именно семь печатей стали на долгие годы символом самой труднодоступной, самой непроницаемой тайны?

Рассказывают, что при раскопках под Ашхабадом из-под земли была однажды извлечена связка как раз из семи печатей. Именно из семи. В чем же тут дело? Случайность это или нет? Вероятно, нет. Очень возможно, что волшебное число и тут должно было сослужить службу в виде семи непреодолимых запретов.

«История, — сказал однажды Гёте, — вот книга за семью печатями!» Образ этот можно с таким же правом отнести к археологии. Подобно тому как для входа в тщательно запечатанный тайник требовалось когда-то наличие семи стражей с ключами и печатями, так при любых раскопках необходимо сотрудничество когда семи, а когда и семижды семи ученых разных специальностей.

ПАРФИЯ ВЕЛИКАЯ

Есть старинное выражение: «Пустить парфянскую стрелу»; оно значит — во время спора озадачить противника неожиданным и злым выпадом. Сочетание слов «парфянская стрела» («сагитта партика») родилось в древнем Риме.

Марк Лициний Красс, триумвир, с небывалой жестокостью подавивший восстание благородного Спартака, великий честолюбец и стяжатель, в награду за свои заслуги получил на пять лет в удел Сирию «с правом войны и мира». Сирия граничила с Парфией. Красс вознамерился повторить подвиг Александра Македонского: через Месопотамию прорваться в Индостан. Во времена Александровы, три века назад, в Месопотамии владычествовали персы; теперь их место заняли родственные персам парфяне. По словам современников, Красса тревожило одно: не достанется ли ему слишком легко победа над варварами, — в этом случае он не завоюет большой славы.

Опасения оказались преждевременными: при Каррах парфяне наголову разгромили закованные в медь легионы Красса. Сам он попал в плен и был убит врагами, а вернувшиеся домой счастливцы с ужасом рассказывали о смелом, коварном народе: «Парфянские конники непобедимы, — говорили они, — чуть что, пускаются наутек, а когда обманутый противник доверчиво начнет преследование, они на всем скаку, не оборачиваясь, пускают через плечи назад свои губительные стрелы...» Именно с этих времен, с I века до нашей эры, в латинском языке и утвердилось выражение «парфянская стрела».

Кто же такие были парфяне?

Загляните в исторические книги, написанные в начале нашего века. «Парфия, — прочтете вы там, — простиралась на восток от Евфрата до Арахозии и с севера на юг от Каспийского моря до Красного. Важнейшею областью ее была Парфиена, лежавшая на крайнем юге, с главным городом Гекатомпилем...»

Но если обратиться к современному историку, он вас огорошит.

— Интересуетесь Парфиеной? — спросит он. — Ну что ж! Скорый номер тридцать шесть с Казанского вокзала. Ходит ежедневно. Отправление в четырнадцать сорок, четыре тысячи семьсот километров, пять суток в пути, и вы — в парфянской столице.

Как так? Берег Красного моря, границы Аравийских пустынь, и пять суток? В чем дело?..

Дело в том, что на сегодняшних картах древнего мира Парфиена лежит совсем не там, где ее помещали в XIX веке. Южная окраина Кара-Кумов, хребты Копет-Дага, северные провинции Ирана — вот ее нынешняя территория. И главным городом ее наши ученые считают не загадочный Гекатомпиль (его доныне усердно, но тщетно ищут с воздуха американцы в Иране). Главный город древней Парфиены — Ниса, руины которой можно видеть между Ашхабадом, столицей Туркменской ССР, и пригородным курортом Фирюзой.

Чем же объяснить подобные перемены? Мир обязан ими работе советских археологов.

Говорят, школьники XIX века зубрили: «История мидян темна и непонятна». История ближайших соседей Мидии парфян не уступала в этом смысле мидийской.

Огромная страна, могучее государство, возникнув в середине III века до нашей эры, просуществовало только четыреста семьдесят шесть лет. Родившись после смелого восстания парфян против полугреческой-полуазиатской монархии Селевкидов, Парфия исчезла с лица земли в резуль-тате такого же восстания персов против нее самой.

Вся ее история — это лихорадка походов и войн, побед и поражений. Границы Парфии то безмерно расширяются, то как бы съеживаются. То в ее пределы включены и Армения, и Северная Индия, и Сирия вплоть до берегов Средиземного моря. То она умещается где-то далеко на таинственном Востоке. То молодая варварская держава смело грозит хозяину древнего мира, неколебимому Риму, дерзко посягая на его тяжелое первенство, то, спустя какой-то срок, от этой грозной силы не остается почти ничего: разноплеменные составные части царства откалываются, наспех сколоченное целое рассыпается. И вот уже легионы Италии чеканят шаг по берегам Аракса и Евфрата, грозя отмщением за поражение Красса.

И парадоксальная вещь: пока Парфия растет и крепнет при старших Аршакидах, она питается крохами со стола Эллады, два с лишним века оставаясь эллинизированной страной. Парфянские скульпторы послушно высекают из мрамора листья античного астрагала — аканта. Живописцы украшают эллинским меандром стены восточных дворцов. При дворах царей в далекой Азии ставятся греческие трагедии, и, выкопав сейчас из восточной земли чудесную статую, мы недоумеваем: кого она изображает — греческую ли Афродиту, или воинственную парфянскую принцессу Радогуну, прекрасную варварку?

А затем, когда Парфия начинает клониться к упадку, вдруг происходит запоздалый взрыв культурного самосознания. Эллинизму объявлена война, искусство приобретает самобытные черты. Греческие боги забываются, чуждые образы исчезают из памяти. Торжествует Заратустра, и на место Зевса приходит Агурамазда — отец мирового добра.

Просвещенным людям древнего Запада трудно было проникнуть в непонятную для них душу людей Востока. И они оставили нам по вопросу о Парфии и парфянах лишь разрозненные отрывки сочинений, где тонкие наблюдения и ясные сведения перемешаны с небылицами и самым фантастическим вымыслом.

Все это верно. Но где же то слово, которое, конечно, сказали, не могли не сказать о себе сами парфяне? Разумеется, оно было ими сказано, но до нас не долетело. Как парфянин Аршак в 250 году до нашей эры впервые потряс одряхлевшее государство Селевкидов, так спустя четыреста семьдесят шесть лет перс Ардашир опрокинул царство наследников Аршака. Аршакидов сменили Сассаниды, Парфию — новая Персия. Завоеватели сделали все, что могли, чтобы в течение нескольких веков вытравить из памяти народов даже самое имя — Парфия. Они заменили его словом «Хорасан», что значит Восток. Все, что говорилось о парфянской культуре, все, что звучало на парфянском языке, все, что напоминало о былой самостоятельности Парфии, было постепенно стерто резинкой забвения.