Патрисия Данкер - Семь сказок о сексе и смерти

• Название: Семь сказок о сексе и смерти
• Автор: Патрисия Данкер
• Издательство: Изд-во Эксмо
• Жанр: Проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-699-10872-6

Вот я и решила написать серию переплетенных между собой историй, рассказанных от первого лица разными голосами. Вот неизменные сюжеты: изнасилование, терроризм, растление, извращения, все потустороннее и зловещее, полтергейст, вампиры и пришельцы, маньяки, загадочные преследователи (которые обычно тоже оказываются маньяками), домашнее насилие, порнография и массовые убийства. Жертвы всех этих преступлений — как правило, женщины…

Последняя книга Патрисии Данкер “Семь сказок о сексе и смерти” написана, чтобы тревожить и провоцировать.

Впервые на русском языке.

---

Основные комнаты дома группировались вокруг атриума. Кто знает, что нам еще посчастливится найти, когда мы начнем рыть к северу и востоку отсюда. В этом и состоит увлекательность археологии. Неизвестно, какое сокровище вдруг появится из земли. В основном да, старые шины. Нет, раньше я никогда не была на раскопках, где находили что-то настолько неожиданное и прекрасное. Однажды в Уилтшире мы выкопали средневековый скелет, и пришлось ждать, пока полицейские приедут и проверят, не свежий ли это покойник.

Следуйте за мной. Осторожнее на больших валунах и старайтесь не заходить за пределы обозначенной дорожки. Мы сделали здесь две недели назад экспериментальный раскоп, и там были кое-какие потрясающие находки.

Какие находки? Ну, разные артефакты. Амфора, такая большая ваза, с кладом серебряных монет. Тетрадрахмы эпохи Птолемеев. Некоторые — аж 204 года до нашей эры. Более того, мы обнаружили, что эта мозаика сооружена на фундаменте гораздо более раннего римского дома эпохи Флавиев. Мы смогли очень точно датировать то, что осталось. Это обычная практика — строить на фундаменте более старых построек. Мы до сих пор так делаем, да? И часто кое-что сохраняется. Римляне нередко использовали тесаный камень по второму разу. Я как-то была на раскопках, еще в Англии, и мы нашли цельную римскую стену, использованную при постройке средневекового амбара. У нас там работали заключенные из местной тюрьмы, копали, и один из них это заметил. Нет, я не думаю, что он был убийца. По-моему, он сидел за мошенничество.

А вот та яма, которая видна за кустами, — это источник самых потрясающих сведений о Иерокитии, которые только удалось пока обнаружить. Все сходится, как кусочки головоломки. Конечно, до публикации работ профессора Макмиллана нельзя составить полного представления, но я могу сказать вот что: та часть дома была, скорее всего, старой кухней. Там не было настоящего пола, просто утрамбованная земля, как и сейчас в некоторых простых домах на острове. Мы стали копать вглубь и дошли до остатков совсем ранних структур — бесспорно, там были более старые дома. Но вон та часть раскопок, с видом на море — это нечто особенное. Мы обнаружили святилище, высеченное прямо в скальной породе острова. Когда-то оно было очень величественным — огромное помещение, вырубленное внутри скалы. Главная находка, обнаруженная лично профессором Макмилланом, — рельефное изображение из слоновой кости: мальчик, выходящий из разреза, как бы из раны, словно рождающийся. Похоже, что это была декоративная ручка ножа. Думаю, мы смогли бы установить, чтó это, даже если бы надпись снизу не была такой отчетливой.

ΔIONYCOC

Выглядит вот так. Всем видно? Бледный треугольник — это “Д”, а “С” — это, собственно, заглавные сигмы, “С”. Да, рельеф изображает рождение Диониса. Он родился из бедра Зевса. Его мать была одной из храмовых девственниц. Эта история описана у Овидия. Дева захотела увидеть своего царственного возлюбленного не ночью и не под чужой личиной, а как есть. Зевс явился ей в виде молнии, и она сгорела дотла, но дитя от их союза удалось извлечь из ее матки, и бог донашивал ребенка в своем теле. Дионис — дитя любви; это бог вина и экстаза. Вполне возможно, создатели мозаики знали, что когда-то на этом месте было древнее святилище, и поэтому именно здесь изобразили любовь богов. С учетом текстологических свидетельств у Гомера, нам кажется, что мы, вполне вероятно, нашли то место, где когда-то стоял легендарный храм Зевса.

Нет, боюсь, в яму спускаться нельзя. Стены не очень надежны. К тому же там трудно что-либо увидеть, если не знать, что ищешь.

Таким образом, под этим домом и этой прекрасной мозаикой может оказаться обширный храмовый комплекс больших размеров и огромного культурного значения, который преобразит наши представления о ранних греческих поселениях в этой части Восточного Средиземноморья.

Вопросы есть?

Я переезжаю в домик на пляже. Он стоит в некотором отдалении от города, крайний в ряду нескольких коттеджей, рядом с еще одной гостиницей, к которой через банановую рощу идет неприметная дорожка. Все деревья стоят коричневые и скукоженные; золотые гроздья бананов укутаны в ярко-голубые пластиковые пакеты. Даже здесь зимой бывают морозы. Горничную зовут Афина. Она сообщает мне, что в этом году было три морозных дня, вскоре после Рождества. Мы смотрим на бананы, которые кажутся здесь, так далеко к северу от тропиков, неким оптимистическим безумством. Афина открывает ставни на террасу. Ступеньки выдолблены в камне, украшены галькой, они спускаются прямо к морю. Внизу — грубый каменный пляж, крошечный полукруг без песка, и куча белых камней с оранжевыми прожилками, постепенно уходящих в таинственную, прозрачную массу голубой морской воды. Есть что-то зловещее в море без прибоя, которое остается чистым. Я предпочитаю гостиничный бассейн. Я бросаю взгляд вниз и понимаю, что мне не нравится эта чистая, живая вода — незагрязненная, источающая запах недавнего жертвоприношения.

Теперь в пляжном домике у нас есть телефон и факс. Компьютер постоянно включен, по экрану змеится огромная цветная надпись: ПОЖАЛУЙСТА НЕ ВЫКЛЮЧАЙТЕ МЕНЯ, по-английски и по-гречески, с коринфскими колоннами и одинаковыми чернофигурными вазами между словами. На стене гостиной — огромная карта раскопок. По вечерам сюда приходят студенты, готовят крепкий, сладкий кофе и оставляют тонкий слой белой пыли на стульях. Макмиллан сидит посередине, умотанный, удовлетворенный и счастливый. По ночам он мирно покоится рядом со мной и довольно храпит под легким летним одеялом. С каждым днем его первоначальная гипотеза, видимо, подтверждается: дом богача, построенный на утесах, стоит на месте бывшего храма Зевса. Постепенно становится очевидной и форма святилища. Да, когда-то здесь был масштабный комплекс зданий, памятник, слава о котором разносилась во все концы света, достопримечательность недоступной трехтысячелетней давности. Макмиллан спит, довольный, и воркование голубей мирно ласкает его слух.

Я одна на террасе, читаю в лучах утреннего солнца. Звонок.

— Алло?

Тишина.

— Да?

Тишина.

— Кто это?

Тишина.

Тишина и опять тишина.

Я бросаю трубку, мои пальцы гудят. Он бросил меня на несколько недель, а теперь вернулся. Мой преследователь рядом, смотрит, ждет. Так это всегда и начинается. Пять лет назад он стал звонить одной женщине и молчать в трубку. Она знала, кто это. Она в панике позвонила в полицию.

— Но кто этот мужчина, который следит за вами?

— Он есть. Он здесь. Здесь.

— Но послушайте, мадам, вы же сами говорите, что никогда его не видели.

Только я одна верила ей.

Елена Свонн жила в большом доме в Ислингтоне, в раду зданий начала девятнадцатого века с плоскими фасадами, среди юристов и политиков. В конце улицы стоял запертый шлагбаум с большим знаком: ВЪЕЗДА НЕТ. ЧАСТНАЯ ДОРОГА.

Сильные мира сего вылезали из своих прохладных “БМВ”, открывали шлагбаум и проезжали внутрь, но оставляли включенной сигнализацию в машинах, и одинокие красные глазки подмигивали им в полумраке.

У Елены Свонн был большой городской сад с декоративным прудом и цветником для диких цветов. Там она выращивала свои ирисы и болотные гладиолусы среди ромашек, волосатых зверобоев и водяных лилий. Она гуляла по любимому садику, где под бдительным надзором между розовых, желтых и белых цветов возникали аккуратные всполохи язвенника и чемерицы. Ранним летом, возвращаясь домой, Елена Свонн всегда переодевалась в старую одежду — джинсы и клетчатую рубашку, которая когда-то принадлежала ее мужу, и выходила в сад — невооруженная, без инвентаря — чтобы наблюдать, ласкать, полоть голыми руками, передвигаться с места на место как бы в случайном порядке, наклоняясь, чтобы приглядеться и повозиться во влажных усиках прохладной зелени.

Елена Свонн уделяла особое внимание своему пруду. В нем не было золотых рыбок — они пожирают всё, — но он тем не менее кишел жизнью: там кружились жуки-плавунцы, водомерки беспорядочно гарцевали от лилии к лилии, гребляки деловито гребли, лежа на спине, потом вдруг исчезали из вида, словно повинуясь неслышной команде нырять. А вот — стайка головастиков-мутантов в тисках неизбежного метаморфоза. Елена Свонн встала на колени у влажного бордюра, чтобы собрать коконы личинок стрекозы-стрелки, спрятанные в зелени. Само это создание отвратительно — коричневый монстр, водяная тварь с грязными усиками и загребущими ногами. Но стрекоза, тонкое светящееся существо, воскресает в ореоле красоты, отказывается от своих уродливых корней и улетает на свободу. Елена Свонн собирает все брошенные щитки и укладывает их в блюдечко у себя на кухне — получается причудливая коллекция покинутых трупиков.

Елена Свонн гуляет по своему саду прохладным днем. Ее ничто не тревожит. Она не видела, кто на нее напал.