Магдалина Дальцева - Так затихает Везувий: Повесть о Кондратии Рылееве

• Название: Так затихает Везувий: Повесть о Кондратии Рылееве
• Автор: Магдалина Дальцева
• Издательство: Издательство политической литературы
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1982

Книга посвящена одному из самых деятельных декабристов — Кондратию Рылееву. Недолгая жизнь этого пламенного патриота, революционера, поэта-гражданина вырисовывается на фоне России 20-х годов позапрошлого века. Рядом с Рылеевым в книге возникают образы Пестеля, Каховского, братьев Бестужевых и других деятелей первого в России тайного революционного общества.

---

— Зато он замечательный писатель, — заступилась самая младшая сестра.

— И это тоже благодаря вашему отцу, — подхватил Рылеев. — Общение с искусством развивает воображение, а без него не создашь ни картин, ни романа.

В кабинет вошел Николай Бестужев, за которым посылали мальчика на маяк. Рылеева, как всегда, удивило, до какой степени он непохож ни на Александра, ни на сестер. Высокий, сухощавый, с длинным, узким лицом, словно взнузданным тонкими бакенбардами, более всего похожий на англичанина — «о нем скучает цилиндр», любил говорить Александр, — Николай не был ни чопорным по-английски, ни молодцевато развязным по-русски, что частенько прорывалось у Александра.

В столовой, где обедали за длинным овальным столом, по обоим концам которого стояли причудливые бронзовые канделябры, Николай говорил, что в скором времени придется перебраться в Петербург, что ему смертельно надоело быть помощником директора балтийских маяков. Сил нет, как наскучило возиться с устройством маячных ламп, рефлекторов, машин для вертящихся огней маяков, а главное, находиться под началом у капризного, взбалмошного старика. Он уже обещал вступить в должность историографа русского флота и начальника Морского музея при Адмиралтействе. Уже снята и квартира в Петербурге на Седьмой линии Васильевского острова у церкви Андрея Первозванного, что напротив лабазов Андреевского рынка. Все как будто складывается хорошо, а жаль расставаться с товарищами и с морем.

— Здесь из окна я вижу волны и небо, — вздохнул он, — а там лабазы, пудовые замки на железных дверях да подводы с мешками муки.

Беседа шла легко и непринужденно, не касаясь не только цели приезда Рылеева, но и обычных жалоб на злоупотребления и беззакония, и Рылеев начал сомневаться, помнит ли Николай Александрович об истинной причине его посещения. В Питере Александр заверял его, что брат предупрежден.

После обеда барышни играли на клавесинах, а старшая, Елена Александровна, пела красивым низким голосом.

Догорающий закат за высоким окном, на фоне багрового неба стройная фигурка, обнаженные тонкие руки, нервно ломающие свернутые в трубку ноты, и то, что она стояла спиной к свету и не видно было ее честного, добропорядочного, мужеподобного лица, и только звучал затаенно-страстный голос, повторяющий печально-укоризненные слова:

Не искушай меня без нужды
Возвратом нежности твоей…

Все это заставило вдруг Рылеева не то что забыть, а отринуть то, зачем он сюда приехал, и отдаться счастью этой сумеречно-закатной минуты расслабленно, бездумно.

Вся обстановка бестужевского гнезда, крепко спаянного, хранящего память об ушедшем отце и нежное внимание к ныне здравствующим братьям, без суеты и волнений, охватывала чувством безмятежного покоя. Он с горечью подумал, что, хотя и любил, часто не без гордости, говорить: «Я — отец семейства», ничего похожего на эту семью у него в доме не было. Наверно, потому, что здесь все связаны глубокими давними узами детства. А у него-то и не было ни детства, ни той семьи, какая нужна человеку для счастья. Но горькая мысль мгновенно унеслась, оттого что он снова услышал грудной, виолончельный голос:

Уж я не верю увереньям,
Уж я не верую в любовь…

Грустные эти слова почему-то наполняли радостью, счастливым ожиданием какого-то чуда.

Елена смолкла, и в комнате как будто пусто стало. Рылеев закричал:

— Еще раз то же самое, прошу вас! В театре в таких случаях кричат «бис», аплодируют, топают ногами. А я тихонечко, но от всего сердца прошу — еще раз.

Не дожидаясь согласия Елены, младшая сестра начала играть, и снова негромкий, бархатный голос произнес:

Разочарованному чужды
Все обольщенья прежних дней…

И снова элегическая грусть стихов Баратынского вызывала неясные надежды, душевный порыв.

Николай Бестужев, сидевший рядом, прошептал:

— Не думал, что вы такой.

— Я сам не думал, — так же тихо откликнулся Рылеев.

Два чудотворца — Глинка и Баратынский уносили его из мира необходимостей и суеты, возвращали к красоте и гармонии. И чудо это совершил романс Глинки. Может, ни он, ни Баратынский не придавали ему никакого значения. А может, мир и благоволение принесли его душе сами эти стены, спокойные, счастливые лица, чуждые тщеславия, жеманства, эти малахитовые амфоры и китайские ковры?

Неслышно ступая, в комнату вошел пушистый черный кот, прыгнул на кресло и замер, мерцая зелеными глазами.

— Как хорошо! — беззвучно прошептал Рылеев. Бестужев наклонился и сказал:

— О деле мы поговорим позже.

Должно, понимал, что нельзя спугнуть эти минуты.

К вечернему чаю вернулся с корабля младший брат Бестужевых Михаил вместе с другом Николая — капитан-лейтенантом Торсоном. Михаил, которого все домашние звали Мишелем, был знаком Рылееву прежде. Он счастливо сочетал в себе английскую сдержанность и положительность Николая с живостью Александра. Торсон с вечной трубкой в зубах, роскошными бакенбардами, как и Николай Бестужев, пожалуй, напоминал англичанина, но совсем другого типа. Легко багровеющий, вспыльчивый, свято чтущий правила приличий и неприлично негодующий, ежели кто-нибудь пренебрегал ими, весельчак, но лишенный чувства юмора, из тех джентльменов, что кричат в парламенте: «Слушайте, слушайте!» он начал рассказывать Рылееву о морском министре маркизе де-Траверсе, понося его на чем свет стоит. С уст его так и сыпались ставшие уже обиходными в либеральных кругах выражения: «гнетущий произвол», «существующие злоупотребления», «тлетворное растление всего административного организма», «доколе же, о Катилина» и «настанет ли пора положить конец всему этому».

Рылеев мысленно потирал руки. Вот уж где не придется попусту расходовать свой агитаторский пыл.

Суть дела заключалась в том, что маркиз де-Траверсе свел к нулю многолетнюю работу из-за каких-то загадочных, никому не понятных интриг. По проекту Торсона, с помощью Мишеля Бестужева, готовилось переоборудование военного корабля «Эмгейтен». Когда дело было завершено, корабль не был спущен со стапелей, а Торсон отстранен от командования без объяснения причин.

— И мы вынуждены терпеть этот произвол! — горячился он, багровея. — И, полные сил, бессильно ждать сложа руки? Чего же ждать? Откуда придет спасение? Мы катимся, нет, мы падаем в бездну произвола. И некому спасти эту несчастную страну!

— Вы ошибаетесь только в одном, — возразил Рылеев. — Есть такие люди. Судьба отчизны волнует не только вас. Таких людей немало. Целое общество. Тайное, деятельное. Ставящее целью правительство представительное. И нам нужны люди, способные добиваться этой цели.

— Я был бы последним негодяем, если бы не присоединился к ним! — сказал Торсон, на этот раз тихо.

— А ты? — спросил Рылеев молчавшего в задумчивости Николая.

— Почел бы за честь быть участником такого дела. Но мне нужно больше знать, что требуется от меня и какими средствами это общество идет к своей цели.

— Изволь.

Пыл, с каким Рылеев говорил о планах преобразования России, о будущих свободах, о крестьянах, которые вздохнут полной грудью, о людях образованных и высоконравственных, которые станут у кормила власти, и долженствующих уже теперь показывать эти высокие примеры поведения, — пыл его речей воодушевил обоих слушателей. Их не смутил и самый способ переворота с участием армии и флота. Рылеев умолчал о спорах и разногласиях между Северным и Южным обществами, считая преждевременным посвящать в это новичков. Но, когда речь зашла о формах будущего правления и он попытался доказать преимущества республиканского строя, оба офицера запротестовали.

— У русского народа нельзя отнять фигуры монарха, — сказал Торсон. — Веками он привык смотреть на царя как на полубога. Он привык к полной вере в его справедливость и благожелательство. Царь-батюшка — венец всего государства.

— А французы? — возразил Рылеев. — С гильотины скатилась головка Марии-Антуанетты, не только что Людовика.

Торсон всплеснул короткими ручками.

— Сравнили! Так то же революция. Взбунтовавшаяся чернь! Народная стихия! А чем дело кончилось? На наших глазах все обернулось вспять. Полагаю, вы это не хуже меня знаете — и на троне король, и даже династия та же.

— Константин прав, — сказал Бестужев. — Республиканское правление немыслимо в России. Каков бы ни был самодержец, в России ничего не изменится. Нужно правление наподобие английского. Конституция при монархе. Вернее, монарх при конституции и парламенте.

Рылеев рассмеялся.