Александр Дюма - Кавказ

• Название: Кавказ
• Автор: Александр Дюма
• Издательство: Мерани
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1988

В 1858–59 годах А. Дюма путешествовал по России. Три месяца он провел на Кавказе. В апреле 1859 года в Париже вышли три тома его впечатлений от поездки на Кавказ. В 1861 году в сокращенном виде «Кавказ» был издан на русском языке.

Нынешнее издание, несмотря на незначительные купюры, — самое полное издание «Кавказа» в нашей стране.

Перевод с французского П. Н. Роборовского, литературная обработка, перевод недостающих частей, вступительная статья, послесловие, примечания и комментарии М. И. Буянова, редактор — доктор филологических наук, профессор Т. П. Буачидзе.

---

Бог, соразмеряющий суровость ветра с силами впервые остриженного ягненка, наделил грузинских любителей выпить кахетинским вином, т. е. таким, которое не опьяняет или, лучше сказать, во избежание недоразумения, не ударяет в голову. Поэтому грузины сочли для себя унижением, что могут пить и совершенно не пьянеть. Они изобрели емкость, которая пьянит их невольно или, лучше сказать, опьяняет даже помимо вина. Это глиняный сосуд, называемый кулою[249]. Кула есть не что иное, как бутылка с широким тазом и длинным горлышком. Одновременно она захватывает нос и рот, так что во время питья не пропадает ни капли не только вина, но и его газа. Из этого следует, что в то время, как вино льется в желудок, газ дурманит мозг. Кроме кулы, грузинские поклонники алкоголя употребляют множество других емкостей самых фантастических форм. Тыквы с длинными стволами. Суповые ложки, на дне которых не знаю для чего изображена позолоченная голова оленя, рога которого подвижны: они называются кваби. Широкие чаши, похожие на суповые миски. Рога, оправленные в серебро, длинные как труба Роланда. Самая маленькая из этих емкостей может вместить бутылку, которую всегда требуют выпивать в один прием, не переводя дыхания. Помимо этого гость или иностранец всегда может есть по своему желанию, но никогда не может пить, как ему захочется.

Тот, кто провозглашает тост в честь гостя, уже заранее определяет потребность и способность его желудка. Если тост был провозглашен с полной кулой, тыквой, кваби, чашей или с полным рогом, то принимающий его должен опорожнить до последней капли соответствующую чашу, какая бы она ни была. Произносящий тост говорит таинственные слова:

— Аллах верды!

Принимающий его отвечает:

— Яхши йол.

После этого вызова надобно пить или издохнуть.

Грузин считает великой честью достойно завершить любое застолье.

Во время приезда императора Николая на Кавказ князь Воронцов[250] представил ему князя Эристова, сказав:

— Государь, честь имею представить первейшего бражника во всей Грузии.

Князь Эристов поклонился скромно, но с абсолютно довольным видом.

Итак, посудите сами, каким испытанием угрожал мне грузинский обед, мне, пьющему только воду. Несмотря на это, я храбро отважился и прибыл в назначенный час.

Чтобы оказать мне честь, пригласили двух или трех знаменитых любителей кутежей — между прочим, князя Николая Чавчавадзе и поляка Жозефа Пенерепского. С нами были один поэт и один музыкант. Поэта называли Евангулом Евангуловым, а нашего хозяина Иваном Кереселидзе. За столом собралось около двадцати человек.

Первый предмет, поразивший меня, когда я вошел в столовую, был огромный кувшин, образчик кувшина сорока разбойников Али-Бабы. Он содержал от семидесяти до ста бутылок.

И его надобно было опорожнить!

На полу был разостлан большой ковер, на скатерти поставлены тарелки с вилками, ложками и ножами только для нас, привыкших к этим тонкостям. Гости из местных жителей должны были по древнему патриархальному обычаю есть руками.

Меня усадили на почетном месте во главе стола: напротив поместился хозяин дома, направо от меня посадили князя Николая Чавчавадзе[251], налево г-на Пенерепского. Музыкант и поэт поместились в конце стола, и обед начался.

Я имею привычку избегать опасности, сколько это можно, но когда настала минута сопротивляться, я останавливаюсь и сам решительно делаюсь собакой, что и случилось со мной на этот раз.

Человек, не пьющий вина, в момент борьбы имеет большую выгоду перед тем, кто постоянно пьет. У последнего в глубинах мозга непременно остается опьянение от предыдущего дня, и к нему присоединяется новое опьянение, между тем, как тот, кто пьет только воду, выходит на бой с твердой и здоровой головой, а потому надо, чтобы вино поставило ее в уровень с настроением поклонников частого употребления спиртного.

Поэтому, когда дело касается, например, кахетинского, невозможно обойтись без пяти или шести бутылок.

Сколько опустошил бутылок я сам на фоне гамм музыканта и завываний поэта, этого я не могу сказать, но думается, что цифра была почтенная, ибо по окончании обеда возник вопрос о выдаче мне свидетельства, подтверждающего мои способности — не духовные, а физические.

Предложение было принято: взяли листок бумаги, и каждый выразил на нем свое мнение, скрепив его своей подписью.

Хозяин дома первый написал:

«Г-н Александр Дюма посетил нашу скромную редакцию, где на данном в его честь обеде выпил вина больше, чем грузины. 1858, 28 ноября (старого стиля).

Иван Кереселидзе.

Редактор грузинского журнала «Заря»[252].

За удостоверением амфитриона следовало такое же князя Николая Чавчавадзе.

«Я присутствовал и свидетельствую, что г-н Дюма пил больше вина, нежели грузины.

Князь Николай Чавчавадзе».

Поэт сочинил простенький мадригал и отдал его мне. Вот его дословный перевод с грузинского:

Пришел наш дорогой поэт.
Как государь пожаловал,
Он просветил наш дух
И Грузии дал радость.

Что касается других свидетельств, то я отсылаю моих читателей к оригиналам, написанным по-грузински, по-русски и по-польски, которые храню[253].

Мы уже сказали, что грузины, в отношении прелестных недостатков, коими их одарила природа, избранные творения.

Мы уже сказали, что они расточительны. За свою непрактичность они расплачиваются быстрым разорением: все грузины бедны или близки к этому.

Мы уже сказали, что они первые в мире любители вина: учтивость, с которой они выдали мне свидетельство, не может повредить их репутации: их свидетельство подобно многим другим, есть, вероятно, всего лишь следствие их снисходительности и доброты.

Наконец, мы сказали, что они храбры: этого никто не оспаривает — даже самые храбрые из русских, приводя примеры их храбрости и удивительной простоты.

В одной из экспедиций, предпринятых графом Воронцовым, случилось быть недалеко от одного леса, о котором говаривали, будто его усиленно охраняют горцы.

— Пусть направят на лес две пушки, заряженные картечью, — сказал граф, — и выстрелят; тогда мы увидим, хорошо ли он оберегается.

— Зачем напрасно терять время и порох, ваше сиятельство, — сказал находившийся при этом князь Эристов, — я лучше сам пойду туда и посмотрю.

Он пустил коня в галоп, осмотрел лес в разных направлениях и, возвратившись, доложил с античной ясностью:

— Нет никого, ваше сиятельство.

Кроме перечисленных качеств, грузины имеют еще одно, о котором мы еще не говорили, а теперь — вовсе не в обиду им — скажем. Они имеют носы, каких нет ни в какой стране света.

Марлинский написал нечто вроде оды грузинским носам. Мы приведем ее здесь, так как не надеемся изложить этот предмет лучше его[254].

«Куда, подумаешь, прекрасная вещица — нос! Да и преполезная какая! А ведь никто до сих пор не вздумал поднести ему ни похвальной оды, ни стихов поздравительных, ни даже какой-нибудь журнальной статейки хоть бы инвалидною прозой! Чего-то люди не выдумали для глаз! И песни, и комплименты, и очки, и калейдоскопы, и картины-то, и гармонику из цветов. Уши они увесили серьгами, угощают Гайдновым хаосом, Робертом-Дьяволом, Фра-Дьяволом и всеми сладкозвучными чертенятами музыки. Про лакомку-рот — и говорить нечего: люди готовы бы жарить для него не только райских птиц, но и самих чертей; скормить ему земной шар, с подливкою знаменитого Карема[255].

А что выдумали они для носа, позвольте спросить, для почтеннейшего носа? Ничего! Положительно ничего, кроме розового масла и нюхательного табака, которым развращают они носовую нравственность многих и казнят обоняние остальных. Неблагодарно это, господа, как вы хотите, неблагодарно! Он ли не служит вам верою и правдою? Глаза спят, рот смыкается иногда прежде пробития зари, а нос бессменный часовой. Он всегда хранит ваш покой или ваше здоровье. Он вечно в авангарде. Испортятся глаза, его оседлают очками. Нашалили руки — ему достаются щелчки. Ноги споткнулись, а он разбит! Господи, воля твоя… За все про все бедный нос в ответе, и он все переносит с христианским терпением; разве осмелится иногда храпнуть, — роптать и не подумает.

Ну, да забудем мы, что его преискусно изобрела природа, как бы разговорную трубу для усиления нашего голоса, для придания ему разнозвучия и приятности. Умолчим, что этот духовой инструмент служит также и орудием всасывания благоуханий природы, проводником и докладчиком души цветов в душе нашей. Откинем пользу его. Возьмем одну эстетическую сторону, красоту, и кто против носа, кто против величия носиного? Кедр ливанский, он попирает стопой мураву усов и гордо раскидывается бровями. Под ним и окрест его цветут улыбки, на нем сидит орел — душа. И как величаво вздымается он к облакам, как бесстрашно кидается вперед, как пророчески помахивает ноздрями — будто вдыхая уже ветер бессмертия. Нет, не верю, что нос предназначен был судьбой только для табакерки или скляночки с духами… Не хочу, не могу верить!.. Я убежден, что при всеобщей скачке к усовершенствованию нос никак не будет позади!.. Для него найдут обширнее круг деятельности, благороднее нынешней роли.