Семен Бабаевский - Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 1

• Название: Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 1
• Автор: Семен Бабаевский
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1979

Повесть «Сестры» посвящена возрождению колхозной жизни в одной из кубанских станиц сразу же после изгнания фашистских оккупантов, когда вся тяжесть страды деревенской лежала на плечах женщин и подростков.

В романе «Кавалер Золотой Звезды» дана картина восстановления разрушенного войной хозяйства в деревне после победного завершения войны.

---

— Тетя Оля, вот мы и приехали!

Ремонтные мастерские Беломечетинской МТС были сожжены немцами. Уцелевший тракторный парк свезли в здание ссыпного пункта «Заготзерно». Давно выветрился отсюда запах свежей, только что привезенной с поля пшеницы. Там, где когда-то стояли закрома, переполненные зерном, теперь дымились горны и звенели наковальни. Чикильдиной казалось, что вот она войдет в знакомую, гостеприимно распахнутую дверь и перед ней встанут, как, бывало, до войны, вороха зерна, пахнущего свежестью поля. Она привыкла видеть огромное, на сотни тонн зернохранилище, засыпанное отборной пшеницей. В воображении ее вставали картины летней страды на Кубани: то комбайны на жнивье, то бесконечные вереницы подвод, снующих по пыльным дорогам, то караваны автомашин, то людской разноголосый говор.

Вместо запаха зерна на нее повеяло густой гарью курного угля, пламеневшего в горнах. По всему зернохранилищу, там, где стояли закрома, в беспорядке разбросаны тракторы. Одни были собраны и радовали взгляд новенькими шипами, другие еще стояли без моторов, а у третьих были вынуты и разложены тут же все внутренности. Вокруг тракторов копошились люди. По платкам и шерстяным полушалкам, намотанным на головы, по голым выше чулка коленям не трудно было догадаться, что ремонтируют тракторы сами трактористки. Многих из них Чикильдина знала в лицо, и ей было приятно видеть, с каким старанием они выполняют трудную, не женскую работу.

Встретил Чикильдину Григорий Цыганков, с худым, смуглым лицом, в поношенной шинели и в военной фуражке. Чикильдина знала нового механика МТС. Она сама направляла его на работу, когда он выписался из госпиталя и пришел в райисполком. В тот день Григория Цыганков показался ей не таким худым и не таким болезненным, как теперь. Возможно, оттого, что в помещении с низкой крышей мало было света, лицо его, местами испачканное маслом, было уж слишком иссиня-желтым.

— Ольга Алексеевна, — заговорил он, вытирая замасленные руки паклей. — Вот хорошо, что вы сами приехали. А то я хотел посылать к вам гонца.

— Что случилось?

— Как же мы будем подымать танк? — Григорий бросил под ноги паклю. — Решили вы насчет трофейного крана? Без него мы танк не подымем.

— Решили, Гриша. Еще вчера решили на исполкоме передать кран на мельницу. Там надо котлы устанавливать. Тоже дело важное. Район без муки.

— А как же мы? — на лице Григория выразился испуг. — Как же теперь?

— А у вас есть свой подъемник? Вот этот.

— Не выдерживает. Мы пробовали. Цепи рвутся. Танк — это же махина! Пойдемте, посмотрите.

Григорий Цыганков повел Чикильдину в другой конец мастерской. Танк стоял в углу с еще не закрашенными черными крестами. Башня была пробита тремя или четырьмя снарядами, колпак ее свален набок, точно набекрень посаженный картуз. Дуло пушки надвое расщеплено, будто его кто разрубил топором, и металл уже покрылся красноватой ржавчиной. Чикильдина никогда еще не видела вражеский танк так близко, как теперь, и ей захотелось посмотреть его и внутри. Поставив ногу на гусеницу, она легко взобралась наверх, заглянула в люк и отшатнулась. Внутри танка было темно.

— А вы не бойтесь, — с улыбкой сказал стоявший рядом Григорий. — Теперь эта штучка ручная. С тех пор как свернули ей шапочку и вынули из люка до смерти перепуганных вояк, ее бояться нечего. Вдобавок и вооружение, бывшее в танке, уже снято. Одно разбитое дуло торчит. И его убрали бы, да вытащить невозможно.

Слушая Григория, Чикильдина думала: «А зачем оружие? Пахать можно и без оружия». Вспомнила день, когда она приехала из эвакуации в район, в еще дымившуюся пожарами Родниковую Рощу, и на митинге, устроенном на площади в честь освобождения станицы, командир артиллерийского полка произносил речь. «Бабочки! Сестры наши родные! — говорил он простуженным голосом. — Казачки-колхозницы! Вы теперь у нас главные хозяйки. За станицей стоит подбитый нами в бою немецкий танк. Воевать на нем нельзя, но мотор в нем в полной сохранности и пахать землю на этой вражине вполне можно. Берите этот трофей и обрабатывайте поля».

— Послушай, Гриша, — обратилась Чикильдина к Цыганкову, продолжая думать о командире артиллерийского полка. — Скажи, Гриша, сколько этот танк может поднять гектаров легкой пахоты?

— Трудно сказать. — Григорий задумался. — На танках мне пахать не приходилось. Но думаю, что тысячу гектаров возьмет. Мотор в нем сильный, так что с тысчонку…

— А не много?

— Точно может сказать наш бригадир. Эй, Ирина, иди-ка сюда! — позвал он.

К танку подошла Ирина Коломийцева, та самая женщина, которая лежала на спине под трактором. Круглолицая, с смеющимися губами, закутанная шалью, она казалась гордой и неприступной.

— Ирина, — сказал Григорий, — ты вчера была в МТС. Сколько там запланировано на танк легкой пахоты?

— Тысячу сто сорок, — уверенно ответила Ирина, поправляя выбившиеся из-под платка светло-русые волосы. — Только я не знаю, как же тут планировать, когда ходовая часть в танке не в порядке, а поднять эту махину мы не можем. Цепи тонкие, трещат. Беда! — Ирина посмотрела на Чикильдину, и взгляд ее серых, чуточку сожмуренных глаз как бы искал сочувствия. — Посудите сами, Ольга Алексеевна. Танк дали мне в бригаду. План пахоты директор утвердил, а ремонтировать танк мы не можем. Это ж такой парубок, что его, чертяку, на руки не возьмешь, не приголубишь!

— Так ты говоришь, он подымет больше тысячи гектаров? — Чикильдина сошла с танка и вынула из кармана пальто записную книжку.

— Он-то подымет, да мы его не подымем.

Ирина рассмеялась, довольная своей шуткой. Засмеялась и Чикильдина, но не оттого, что ей было смешно, а оттого, что она любовалась здоровьем бригадирши, ее лицом, ставшим от смеха еще красивее.

— Тысячу сто сорок, — уже задумчиво проговорила Чикильдина, прислонившись плечом к броне танка и что-то записывая. — Слушай, Ирина, кран мы вам дадим. Тысячу сто сорок гектаров — это хорошо! — И, кончив писать, обратилась к Григорию: — С этой запиской поезжай на мельницу и забери кран. На время, на недельку.

Вручив Цыганкову записку, Чикильдина взяла Ирину под руку. Ей хотелось поговорить с этой молодой и пышущей здоровьем женщиной, и они пошли к тракторам.

— Вы моего муженька, наверное, знаете? — спросила Ирина, и краски на ее лице выступили еще ярче. — Степан Коломийцев. Я сама точно не могу сказать, а люди передавали, будто мой Степа подбил этот танк из пушки. Я ему еще об этом не писала, а вот когда выедем на пахоту, тогда все опишу, как мы тут немецкую технику используем. А смешно, ей-богу: спереди дуло торчит, а сзади плуг тянется. — И Ирина рассмеялась тем звонким смехом, каким обычно смеются девушки на вечеринках, оставаясь одни, без парубков.

— Иринушка, а сколько тебе лет? — обнимая ее, спросила Чикильдина.

— А что? — Ирина озорно посмотрела на Чикильдину. — Я еще совсем молодая! Замуж бы надо выходить… второй раз. Да боюсь. У меня такой сердитый муж, что убьет, если узнает.

— Дети у тебя есть?

— Ой, боже мой, какие там дети. — Ирина не хотела смеяться, но глаза ее продолжали искриться смехом. — До войны, как поженились, не успели детьми обзавестись. Да и не хотела я детей. А теперь… — она не договорила и задумалась.

— А теперь хочется? — спросила Чикильдина тихо и с той улыбкой на лице, которая появляется у женщин, когда они начинают говорить о чем-нибудь своем, интимном.

— Теперь? — Ирина гордо приподняла голову. — Нет, и теперь не хочется. — Ирина снова рассмеялась, но смех ее был не такой веселый, как раньше.

Их обступили трактористки, и тема разговора переменилась: говорили о запасных частях, о нехватке курного угля, об отсутствии горячей пищи. Ирина все время смотрела на Чикильдину, и ей было приятно, что эта пожилая, всеми уважаемая в районе женщина так запросто говорила с ней и расспрашивала ее о том, о чем могут спрашивать только близкие подруги.

Поговорив с трактористками, Чикильдина распрощалась и вышла из мастерской. Села в машину, подозвала к себе Григория Цыганкова и сказала:

— Ты чего такой бледный?

— От контузии никак не оправлюсь.

— Наверное, спишь мало?

— Сон тут ни при чем, — смутившись проговорил Григорий. — Важнее всего молоко. Врачи советуют пить молоко да есть масло, а где их взять?

— Подожди, Гриша, немного. Вот начнем пахоту, отправлю я тебя в Садовые хутора к своей сестре. Есть там такая Прасковья Крошечкина. Она тебя и отпоит и откормит.

— Молодая собой эта ваша сестра Крошечкина? — шутливо спросил Григорий, и от этого лицо его чуточку порозовело.

— И не молодая, и не старая, а женщина боевая. Председатель хуторского Совета.

— А-а…

II

За станицей взору открывалась равнина, вдоль и поперек исписанная дорогами. Чикильдина потеплее закуталась в бурку, и вспомнилось ей, как, бывало, еще в молодости вот такой же ранней весной любила она выходить на курган, одиноко стоявший на развилке двух дорог. Становилась лицом к солнцу, щурила глаза. Как же безбрежно широка и как же волнующе красива кубанская степь весной! Пригревало солнце, бежали во все стороны голубые волны весеннего марева, похожие на бескрайние отары овец, идущих попасом. Она любовалась вдруг выросшими вдали скирдами сена — они точно колыхались на волнах; то ее взгляд привлекали высоченные и как бы дрожащие бригадные станы, строения такой же причудливой формы, точно смотришь на них в кривое зеркало. Куда ни глянь — простор и простор под чистым небом. Море, да и только! И разлилось оно так, что трудно узнать, где ему начало и где конец. На сотни верст тянутся сенокосы, темнеют по серой траве прошлогодние стога, черные и загрубелые, насквозь просверленные мышиными норками. Повсюду белеет сухой ковыль, клонит ветер к земле непокорные шелковистые метелки, а под теплой полостью сопревших за зиму трав уже тянутся к свету игольчатые росточки молодого пырея. Черным крылом разметнулась зяблевая пахота, и летают над ней сизо-черные, почти невидимые около земли вороны, а островки рыжего застаревшего снега то там, то здесь прижимаются в страхе к теплой и уже парующей земле.