Стивен Коен - Провал крестового похода. США и трагедия посткоммунистической России

• Название: Провал крестового похода. США и трагедия посткоммунистической России
• Автор: Стивен Коен
• Издательство: АИРО-ХХ
• Жанр: Политика
• Год: 2001
• ISBN: 5-88735-073-3

В своей новой книге профессор Стивен Коэн, видный американский историк и знаковая фигура в СССР периода перестройки, анализирует трагедию последовавшего за ней десятилетия и ту роль, которую сыграла в этом политика администрации США, а также бизнесмены, журналисты, экономисты, политологи и историки. Автор ищет ответы на сложные вопросы: Кто проиграл Россию?, Наступит ли после «холодной войны» «холодный мир»?, Могла ли в принципе Америка трансформировать Россию по своему облику и подобию? Надо ли изучать Россию без России? В конце книги автор предлагает своё видение того, какой должна быть политика США в отношении России и российско-американские отношения в новом тысячелетии.

Книга рассчитана не только на специалистов, но и на самый широкий круг читателей, всех, кому небезразлична история и будущее России.

---

• В октябре 1993 г. Ельцин расстрелял из танковых орудий не только законно избранный парламент, приведший его к власти и защитивший его во время попытки государственного переворота в августе 1991 г., но и весь политический, конституционный порядок российской посткоммунистической республики. Помимо всего прочего, включая народный идеализм — а для большинства россиян выборы в парламенты 1989 г. и 1990 г. (тот самый, разогнанный) стали первым опытом демократии, — страна потеряла четыре года развития первой действительно полномочной законодательной власти в своей новейшей истории.

• В декабре 1994 г. Ельцин опрометчиво начал войну против Чечни — маленькой республики, пожелавшей отделиться от России. К моменту временного перемирия в 1996 г. эта война унесла десятки тысяч жизней российских граждан, многие из которых были этническими русскими; обессилила и обесчестила армию; увеличила и без того огромный дефицит федерального бюджета; поставила под сомнение принцип конституционного федерализма; и, наконец, что обычно не замечают, явилась первой гражданской войной в ядерной державе.

• В августе 1998 г., после ряда финансовых мероприятий, не улучшивших жизнь большинства россиян, правительство, несмотря на все обещания не делать этого, внезапно девальвировало рубль, объявило дефолт в отношении долговых обязательств и заморозило банковские счета. В результате сбережения граждан вновь оказались экспроприированными, но на этот раз больше всего пострадал средний класс, сформировавшийся после 1991 г.

• Осенью 1999 г. в Москве и других городах прогремели загадочные взрывы жилых домов, унесшие жизни около 300 человек и посеявшие панику среди городского населения России. Играя на общественных страхах, правительство Ельцина, возглавляемое бывшим шефом службы госбезопасности и будущим преемником президента, начало новую полномасштабную войну против Чечни, вернее, против того, что от неё осталось. К весне 2000 г. появились первые результаты: новые тысячи погибших, сотни тысяч беженцев, полностью разрушенный Грозный и угроза ядерных ударов с обеих сторон. Если XX век, как говорят, начался для России Первой мировой войной и последовавшей за ней Революцией, то начало XXI века ознаменовалось для неё новой, невиданной войной, конца которой в обозримом будущем не видно.

Первое, что надлежит отметить после краткого обзора этой девятилетней истории шоковой политики и экономики, это то, что подобные меры, осуществляй их советское правительство, встретили бы непременное осуждение со стороны американских политиков, журналистов и учёных. Второе — это наличие в исторических событиях определённой внутренней логики, или динамики, в соответствии с которой на долю каждого последующего события оставалось всё меньше альтернатив. В частности, чем дальше, тем больше отказывалась Россия от своей семидесятилетней советской истории, и те её элементы — институциональные, экономические, человеческие, — которые могли быть использованы как строительный материал для новой России, оказались, в конце концов, разрушенными.

И эта история бессмысленного и бесполезного посткоммунистического разрушения всячески приветствовалась и поощрялась американскими учеными и журналистами, подогнавшими под неё свою удивительную теорию. Это лишний раз напоминает нам о том, как холодно-безразличны могут быть американские миссионеры к человеческой трагедии, сопровождающей их крестовый поход.

По мнению многих теоретиков-транзитологов, российский «переход… требует разрушения всего здания» прежнего порядка, или «ancien re;'gime» (до 1992 г.) до самого основания. Для России «желательно», пишет один гарвардский историк, «чтобы дезинтеграция продолжалась до тех пор, пока ничего не останется от её старых структур». Чем больше «битого кирпича», как говорится, тем лучше. А один экономист поясняет: «Успешная программа реформ должна быть резко негативной… Она должна быть нацелена на разрушение структур». Неудивительно, что ободрённый столь высокими авторитетами корреспондент мог с восторгом писать о «многочисленных актах необходимого разрушения» при Ельцине»{71}. Когда дело касалось России или любой другой страны, кроме их собственной, учёные-экономисты были особенно категоричны: «Любая реформа должна носить разрушительный характер, и масштаб разрушений должен быть исторически беспрецедентным. Всё идёт на свалку, включая экономические и большинство политических и социальных институтов и заканчивая физической структурой производства, капитала и технологии». К сожалению, подобный нигилизм не остался в стенах университетских аудиторий. Как сожалел позднее сотрудник Всемирного банка, «некоторые солдаты экономической “холодной войны”, похоже, вообразили, что их миссия — сровнять с землёй “злокозненные” институты коммунизма и создать на их месте… новые и чистые “образцовые” институты частной собственности и рыночной экономики»{72}.

Как нетрудно догадаться, за всеми этими абстрактными «институтами» скрывались реальные программы, учреждения и предприятия советской эпохи, необходимые для поддержания жизненного уровня десятков миллионов простых российских граждан, — от здравоохранения до пищевой промышленности. Они должны были быть «сметены» во имя «свободного рынка», который и сегодня, почти десятилетие спустя, всё ещё должен прийти им на смену. Один из результатов — демографическая катастрофа в России, беспрецедентная для мирного времени{73}.

Транзитологи сваливают вину за это и ещё многое другое на «советскую систему, взорвавшуюся изнутри и рассыпавшуюся в пух и прах». Однако на самом деле, большинство из этих жизненно важных вещей ещё работало в 1991 г. Как заметил один российский ученый, «реальное разрушение имело место… в период 1992–1998 гг.» Вопреки мнению американских учёных и журналистов, в России существовали иные альтернативы коммунизму. К примеру, один из реформаторов, оппозиционный и Ельцину, и коммунистической партии, возражал: «Я думаю, для того чтобы строить, совсем необязательно сначала всё разрушать»{74}. Тот факт, что так много американцев разделило нигилистический фанатизм Кремля, думается, может быть объяснён только идеологическим ослеплением крестового похода.

Но как ни объясняй, история посткоммунистической России с трудом укладывается в образ страны «на переходе», цель которого — достижение прогрессивного политического и экономического устройства. В действительности, российское развитие мало похоже на движение вперёд. Склонность к чрезвычайным мерам и презрение к постепенности, навязывание западных идеалов перемен сверху, уничтожение парламента, чрезмерная роль верховного лидера и бюрократических указов, использование правительством силы против собственного народа, — всё это мы уже проходили в курсе российской истории и до, и после 1917 г. Непонятно, зачем называть «реформой» и «прогрессом» то, что выглядит, как регресс{75}.

Возможно ли вообще, чтобы исторический процесс, подобный этому, привёл к стабильному демократическому правлению и цивилизованной рыночной экономике, что твердили, как заклинание, транзитологи в 90-е гг.? Возьмём всего один аспект посткоммунистической российской действительности: всеобщую бедность. Подавляющее большинство народа оказалось лишено и законной заработной платы, и с трудом завоёванных социальных гарантий; его сбережения не раз конфисковывались — и всё в пользу небольшой, демонстративно богатой части общества. Уже одного этого достаточно, чтобы придать процессу российского развития регрессивную направленность.

В середине 90-х гг. на просторах России вновь зазвучал «проклятый» вопрос, не раз приводивший к погромам и кровавым чисткам, — «Кто виноват?». И вновь власть в Москве испугалась своего народа. Для студента, изучающего историю России нет ничего удивительного в том, что Ельцин и его семья начали отчаянно искать способы избежать судебного или внесудебного преследования, как только срок его президентских полномочий стал подходить к концу. Не удивится он и тому, что российская политическая и финансовая элита так стремилась отправить своих детей учиться за границу, туда, где они были бы в большей безопасности (как, впрочем, и их капиталы).

Итак, если период с 1991 г. для России не был «переходным», — а если и был, то процесс шёл отнюдь не в том направлении, которое предсказали транзитологи, — то что же представлял из себя этот период? Российские учёные, оценивая экономические и социальные последствия «реформ» 90-х гг., обычно прибегают к аналогиям. Один вспоминает разруху после Второй мировой войны, другой говорит о «геноциде», третий сравнивает с разрушениями после «средней мощности ядерного удара». По моим наблюдениям, слова типа крах, распад, трагедия, гораздо чаще приходят на ум большинству россиян, нежели слово «переход», если только оно не означает переход «от состояния кризиса к состоянию катастрофы»{76}. Для них страна представляется не поездом, чинно совершающим свой путь по рельсам, от одной станции к другой, каким бы длинным ни был маршрут, а скорее сумасшедшим экспрессом, потерявшим управление и сорвавшимся с рельсов в пропасть. Что же конкретно произошло в России в эти годы?