Вячеслав Тимофеев - На незримом посту - Записки военного разведчика

• Название: На незримом посту - Записки военного разведчика
• Автор: Вячеслав Тимофеев
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

- И что же ты собираешься делать теперь? - уже серьезно спросила она меня. - Советую остаться в Бугульме - нам здесь свои люди позарез нужны. Если согласен, сообщу в губком - он в Симбирске, - что ты находишься в распоряжении Бугульминского ревкома. А уж наш военком, товарищ Просвиркин, Катя посмотрела на моряка, - придумает, куда тебя определить.

- В армию. Куда же еще? Я ведь понимаю, какое сейчас время.

- Ну вот и хорошо, - обрадовалась Катя. - Поехали в наш революционный штаб, там и получишь назначение.

- Все-таки не с пустыми руками возвращаемся, - засмеялся Просвиркин.

- Мы здесь выступали перед солдатами. С украинского фронта едут, пояснила Катя. - Предлагали записываться в социалистическую армию... Да вот что-то не получается...

- И что обидно, - добавил военком, - многие солдаты уже согласились, но тут выступил один усатый офицер с Георгиями: "Братцы, мы-де фронтовики, мы свое повоевали, да и землица ожидает нас..." - и все на попятный. Демагог проклятый! Стервец!

* * *

Последний раз я был в Бугульме три года назад. Тогда на ее улицах я видел угрюмых бородачей-ополченцев, у которых на шапках вместо кокард были георгиевские крестики с надписью "За веру, царя и отечество", щеголеватых прапорщиков, розовощеких реалистов да крестьян в лаптях. Теперь здесь повсюду можно было встретить железнодорожников с красными бантами на груди и вооруженных красногвардейцев. И хотя город стал прифронтовым, однако мало что изменилось: по немощеным, заросшим подорожником улицам, как и прежде, бродили телята, в пыли купались куры, бегали босоногие ребятишки. Время было обеденное: откуда-то доносился запах жареного мяса, напомнивший мне о том, что почти сутки я ничего не ел.

- Куда же мы его определим? - обратилась к Просвиркину Катя.

- Видишь, браток, как Советская власть о тебе хлопочет? Под Катей теперь вся Бугульма ходит. Сила! Председатель всех местных народных комиссаров.

- Ладно, ладно, бугульминский главковерх! - отшутилась Катя и продолжала, обращаясь уже ко мне: - Однажды оказалась я в его деревне Русское-Добрино, так там знаешь, как его величают? Народным комиссаром военно-морских дел, хотя море от нас и далековато. Правда, штормит и здесь крепко, - закончила она уже серьезно.

- Выходит, мы соседи! Я ведь из села Старое Семенкино - до Русского-Добрина рукой подать.

- Выходит, шабры! - улыбнулся Просвиркин. - Давненько я не бывал на базаре в Семенкине. В 1910 году меня на действительную забрали, служил на Тихоокеанской эскадре. Затем вместе с взбунтовавшимися матросами перевели в Севастополь. Там и революцию встретил. А домой вернулся, гляжу: солдатики за мир ногами голосуют. Ну, думаю, теперь займусь хозяйством, осточертела война. Но не вышло. Сдули ветры в Бугульму. Здесь и бросил якорь. Так куда же тебя, парень, направить? - задумался военком.

- Не отказался бы на бронепоезд "Свобода или смерть!".

- Эк куда хватил! - рассмеялся Просвиркин. - Ну, направлю я тебя на бронепоезд. А толк-то какой? При том бронепоезде отряд десантников в триста душ, и каждый норовит попасть на сухопутный крейсер. А что если запротестуют? У них там как в Запорожской Сечи: братва сама решает, кого принять, а кому отказать.

- А не то давай к Легаеву, - предложила Катя. - Может, знаешь, Слава, Федора из Новой Письмянки? Теперь у него конный отряд.

Легаева я не знал, но не стал возражать. Если на бронепоезд пути заказаны, то можно и к Легаеву...

И вот на меня уже пытливо смотрит молодой темноглазый, с пышными усами кавалерист. Видно, он старательно ухаживает за ними: усы блестят, будто чем-то смазанные. Его поношенный френч с большими карманами перекрещивает новенькая, пахнущая кожей портупея, на которой висят щегольская, украшенная серебром шашка и наган в кобуре.

- Если к Легаеву, так Легаев это я. Ко мне, значит? А почему без лошади? Без седла? Без шашки?

Легаев все больше и больше хмурится, читая записку Просвиркина. Затем, покосившись на мои штиблеты и скользнув взглядом по моему сугубо штатскому пиджачку, сокрушенно произносит:

- Да еще обмундировать тебя надо...

Помолчал, что-то соображая, потом обошел вокруг меня и с надеждой спросил:

- Грамотный?

Услыхав мой ответ, успокоился.

- Ну хоть за это воздадим хвалу Магомету. А то Просвиркин шлет мне все таких, что крестиками с трудом расписываются... Давай рассказывай о себе.

Слушая, Легаев не сводит с меня глаз. И в них я читаю то недоумение, то недоверие. Взгляд его как бы говорит: "Рассказывай, рассказывай. Меня не проведешь. Ко мне народу немало разного приходит". Но когда я сказал, что в Сергиевске белые, он даже присвистнул:

- И там появились!.. Де-ла! Ты скажи, парень, кто твою личность может удостоверить? Кто может за тебя поручиться?

- Екатерина Петровская. Она со мной на Трубочном в Самара работала.

- Петровская? Тогда можно и без поручительства. Ну что ж, давай пока в команду безлошадных... Добудем коней, получим обмундирование, тогда и переведу в конный взвод.

- А когда же на фронт?..

- Так вот сразу и на фронт! - улыбнулся Легаев. - Ты, видно, думаешь, что на фронте рябчиками жареными кормят. Стрелять, колоть, рубить учись.

- Я уже воевал под Оренбургом, Дутову горчичники ставили. Был разведчиком в отряде Гавриленко. Слыхал?

- Но это же пехота, - пренебрежительно процедил Легаев. - Из винтовки и сторож на бахче пулять умеет. А шашку знать надо как свои пять. Шашка, похлопал он по ножнам, - умную и крепкую руку любит. Она порой одним блеском врага разит...

Легаев стремительно выхватил сверкающий клинок, неуловимым движением развернул его над головой и молниеносно загнал в ножны.

- Должно быть, немало порубил ею? - не удержался я.

- А ты думаешь, что я только харч зря переводил? Четыре года из седла не вылазю.

- Когда ж все-таки на фронт?

- Знаешь, где спешка нужна? - строго ответил Легаев и вдруг расхохотался: - На охоте за тараканами. Не понял - подумай. Раз командир сказал - обдумать нужно. А теперь топай в команду безлошадных.

И вот каждый день, сразу после завтрака, мы ходим на строевые занятия. К группе таких же новичков, как и я, молодцевато подбоченясь, подъезжает воинственного вида инструктор верховой езды. Он торжественно и громко здоровается с нами, будто перед ним не пятнадцать кто во что одетых парней, а по меньшей мере кавалерийский полк, и протяжно командует:

- Смотреть на меня и учиться атаке в конном строю! Он набирает полные легкие воздуха, высоко поднимает правое плечо и, пришпорив своего вороного, под бесконечное "ур-ра-а-а-а!" галопом скачет к расставленным в два ряда соломенным чучелам, со свирепым видом делает клинком несколько круговых движений над головой, и клинок со свистом обрушивается на чучело.

Блеск отточенного клинка и гортанное "ась!" при каждом ударе шашкой приводило нас в восторг. Каждому хотелось стать таким же лихим рубакой. И все старались подражать нашему наставнику даже в его походке - несколько вразвалку, его хриплому голосу. Но у нас в эскадроне на пятерых была одна старенькая сабля, и мы по очереди по нескольку раз в. день "скакали" на своих двоих, изображая тряску в седле, и яростно рубили... пучки лозы.

И хотя рубкой лозы я овладел не хуже, чем иной заправский кавалерист, это занятие скоро мне наскучило. На эскадрон я стал смотреть лишь как на временное пристанище. Правда, некоторые охотно отсиживались здесь: вроде бы и при деле, и забот никаких...

Твердо решив добиться направления в боевую часть, я стал думать о том, как это сделать. И тут вспомнил про Якова Кожевникова: уж он-то обязательно поможет. Предполагая, что в Симбирске знают, где сейчас Кожевников, я написал туда письмо.

По вечерам все, кроме дежурных по эскадрону, разбредались кто куда: женатые - к своим семьям, холостяки - в городской сад: там всегда было много молодежи и играл духовой оркестр. А мои мысли были о домике под старыми липами на окраине, где жила подруга моей юности гимназистка Аня. И хотя со дня последней нашей встречи прошло три года, забыть ее я не мог. Родители Ани были люди состоятельные, и я не знал, как они встретят меня, красноармейца, который с оружием в руках идет против тех, кто защищает таких, как они. К тому же старший брат Ани Александр служил летчиком еще в царской армии и, возможно, остался верен "царю и отечеству". Но, конечно, не это было главным. Я думал о том, как встретит меня Аня, хотел и боялся этой встречи.

Однажды вечером в казарме остались только мы с Сахабом - таким же безлошадным кавалеристом, как и я. И хотя мы не были близкими друзьями, Сахаб вдруг разоткровенничался.

- Стишок вот сочинил. Ты послушай и скажи: хорошо это?

- Ладно, читай. Только я не разбираюсь в стихах, - признался я. Но для Сахаба, видно, было неважно, разбираюсь я в поэзии или нет. Он хотел излить кому-нибудь свою душу.

В тот день, когда сражения умолкнут