Кэндзабуро Оэ - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Кэндзабуро Оэ
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1978

Кэндзабуро Оэ (р. в 1936 г.) — один из крупнейших писателей современной Японии, Советские читатели знакомы с его романами «Опоздавшая молодежь» и «Футбол 1860 года». В настоящий том включен новый роман — итог тревожных и глубоких раздумий писателя о своей стране, ее молодом поколении, ее будущем. Читатель знакомится также с избранными рассказами Оэ.

---

— Что это были за выстрелы? — сурово, с неодобрением спросил он.

— Тот самый автомат, с которым солдат уехал. Из него стреляли в море пьяные рыбаки. А до этого солдат, которого рыбаки прижали к бухте, выстрелил в себя и умер.

— С чего это рыбаки стали окружать солдата?

— Я бросил гранату в рыбачью шхуну, которую вытащили на берег и только что выкрасили, а сам спрятался в кустах на косогоре. Она загорелась, и рыбаки стали рыскать по берегу в поисках того, кто это сделал. Мы наблюдали сверху, так что никакой опасности для нас не было. У солдата на плече висел автомат, и, когда его обнаружили, он, я думаю, так и не смог убедить рыбаков, что не бросал гранату.

Тамакити с торжествующим видом повернулся к Исана.

— В это время года рыбаки, они сами рассказывали, загоняют в бухту сотни, а то и тысячи дельфинов и убивают. Может быть, уничтожив их шхуну, я тем самым вознес заупокойную молитву по душам китов? Дельфины же друзья китов.

Вереница машин, подгоняемая полицейскими, пришла в движение. Лица юношей и девушек в стремительно набиравших скорость машинах, точно полосовавших своим свистом «фольксваген», исчезали одно за другим, и на них была написана та же мрачная жестокость, что и на лице Тамакити.

— Если так будет продолжаться, ты, Такаки, еще час не сможешь развернуться. Подожди-ка, я задержу машины. Мне все равно нужно возвращаться организовывать группу по перевозке оружия, — сказал Тамакити и резко вывернул мотоцикл у самой обочины дороги.

— В общем, посоветовав поехать за вами, он избавил меня от хлопот и сам успешно провернул операцию. Он, по-моему, начисто забыл о своем безобразном поведении во время суда над Коротким, и к нему вернулась его обычная самоуверенность, — сказал Такаки с нескрываемым раздражением и вместе с тем с какой-то странной печалью человека, ответственного за своих товарищей. — Примитивный тип. Проблему с фотографиями, проданными Коротким, так и не разрешил, и тем не менее…

Такаки, который, несмотря на все случившееся, не утратил прекрасного расположения духа, и помрачневший Исана ночь напролет мчались в машине бок о бок с молодежью, направлявшейся к морю, и в поисках молока и каких-нибудь продуктов добрались наконец до маленького курортного городка. В конце концов им удалось даже купить карманный фонарь и транзисторный приемник. Такаки считал, что в связи со взрывом и автоматной стрельбой скорее всего останавливать и осматривать будут лишь машины, идущие из Идзу в сторону Токио, а не те, которые едут к оконечности полуострова. Из экстренного сообщения, переданного поздно ночью, стало ясно, что, хотя источник оружия еще не раскрыт, полиция на данном этапе считает инцидент в рыбачьем поселке делом рук одного бывшего солдата сил самообороны. Когда Такаки и Исана вернулись на мыс, где проводились военные учения, Такаки заявил, что для благополучной перевозки оружия он должен быстрее присоединиться к слишком нетерпеливому Тамакити и его товарищам. Таким образом, рассказать Инаго о смерти бывшего солдата выпало на долю специалиста по словам Союза свободных мореплавателей.

Выйдя из «фольксвагена» при въезде на площадку, Исана увидел за черными верхушками деревьев, там, где сливались море и темное небо, начинающую розоветь белую полоску — над морем занимался рассвет. Но это продолжалось секунду — у него не было душевных сил смотреть на светлеющее небо, на котором вот-вот разольется розовато-белое сияние. Ему было гораздо приятнее глазами, привыкшими к тьме, разглядывать ту часть неба, которая была черной, рассматривать огромные деревья и кусты, густо, точно мох, укрывающие их корни. Он должен был пойти к Инаго, оберегавшей Дзина. Но если она сейчас спит, стыдно даже подумать о том, что он разбудит ее ради того, чтобы сообщить о самоубийстве солдата. Если же она не спит и ждет его, то как невыносимо тяжело, чувствовал он, будет ему выстоять под градом заранее подготовленных вопросов, которыми она его засыплет…

Застыв в бессилии, точно придавленный невероятной тяжестью, Исана обратил безмолвный вопль отчаяния к душам деревьев и душам китов: помогите, помогите мне! И по тропинке, протянувшейся от его души к душам деревьев и душам китов проплыли призраки Короткого и бывшего солдата, угасших, как падающие звезды. С черного неба на него опустилась сеть безотчетного страха. Опутанный ею, Исана, эгоистично стремясь к отступлению, побежал к бараку, совсем не думая о том, что, если Инаго не спит, он напрасно обрекает ее на ожидание. Он даже выискал оправдание своему бегству: в этом помещении Короткий и бывший солдат были еще живыми, значит, оно никак не связано с их призраками. Войдя внутрь, Исана лег во тьме на циновку, укрывшись с головой одеялом. И только после этого сбросил ботинки и положил рядом с собой карманный фонарь, транзистор и пакет с едой.

В висках стучала кровь. Обхватив голову руками, скорчившись, Исана стонал, тело его дрожало. От висков к ушам потекла теплая струйка. Может быть, слезы, подумал он, но струйка текла не из глаз, и даже наоборот — забегала в глаза. Кровь! Кровь Короткого? — похолодел Исана, но этого не могло быть. Одеяло, которое с лицемерной заботливостью подстелили Короткому, когда совершали над ним кровавую казнь, использовали как волокушу для трупа и закопали вместе с ним. Не распрямляясь, Исана высунул из-под одеяла руку и взял фонарь. Только тогда он почувствовал острую боль в правой ладони, лежавшей на виске, и понял, что его стоны были стонами боли. Посветив фонарем, он обнаружил на ладони, у самых пальцев, рану. Из неглубокого пореза сочилась кровь. Кусты поранили ему руку — это предостережение или наказание, ниспосланное душами деревьев. Он стал зализывать порез. Вкус крови вызвал рвотную спазму в пустом желудке. Он вытер губы о плечо. О-о-ой, я ранен! Где я поранился? Меня поранили кусты! Пошла кровь, и мне больно, больно! — жаловался он утопавшим во тьме бесчисленным душам деревьев и душам китов.

Мельком взглянув на рану, Исана положил руку на живот и закрыл глаза, но порез и его цвет остались у него в памяти, и он почувствовал, что именно такие раны будут теперь покрывать его тело. Эта убежденность вызвала мысль, что все его раны, начиная с детских лет, и формой и цветом могли быть только такими, как эта. Перебирая в памяти одну за другой давние раны, он мысленно обозревал свою жизнь. В этот момент своей неудавшейся жизни он почему-то взволновался незначительной царапиной на ладони и, даже забыв о страданиях своего умственно отсталого ребенка, всего покрытого сыпью, лежал в бараке, пытаясь уснуть. Пытался уснуть, сознавая, что не просто стал сообщником тех, кто совершил суд Линча, но и находится в помещении, где это преступление было совершено… Неужели судьбу человека средних лет, оказавшегося в безвыходном положении и теперь получившего новую рану, до конца его дней будет определять рана, полученная еще на заре жизни? Нет, у меня никогда не появлялось такой мысли. Нет, каждый раз, когда я, чистый и гордый мальчик, а потом подросток, ранил себя, у меня никогда не появлялось такой мысли, — поведал Исана душам деревьев и душам китов о чувствах, пережитых им в прошлом. Потом он стал вспоминать свои раны, точно видел сон, в котором рассказывал душам деревьев и душам китов историю каждой из них. Так он заглушил страх каплю за каплей потерять всю свою кровь… Это был сон обессилевшего человека.

…Появляется индиец и, подняв лицо со впалыми щеками и длинными ресницами, говорит: дай сто рупий, я искуплю твою вину перед детьми всей Земли, начиная от Индии и кончая Европой. Между выщербленных зубов во рту навсегда застрял запах бетеля, пальцы на руке, протянутой за деньгами, — так близко, что в любую минуту могут дотронуться до горла, изъедены проказой, — рука действительно похожа на палку. Дай ему денег. Искупи вину, ужаснее которой не бывает, дай ему десять тысяч рупий, говорит Кэ. В глубине его широко открытого беззубого рта видна раковая опухоль. Кэ в каске лежит на носилках и, закрыв глаза и широко открыв беззубый рот, будто умирающий под жарким индийским солнцем, дает такое указание. Почему он хочет дать индийцу десять тысяч рупий? Как может искупить вину посторонний человек? — возражает Исана, но раковая мумия, все время прерывая себя обжигающим горло кашлем, проливая из-под опухших век горячие слезы, от которых идет пар (в Индии на солнце действительно непереносимая жара), хрипит: нет. Будешь тянуть — придется дать пятнадцать тысяч рупий, искупить вину может лишь посторонний человек. Посмотри на смертную казнь. Разве может казненный преступник искупить свою вину? Нет, ее искупают оставшиеся в живых. Индиец, полулежащий на красной земле, зажимает между коленями банку с керосином. В ней проделана дыра, и он, подставив руку, обливает ее керосином, чтобы поджечь себя, продолжая повторять: дай сто рупий, и я искуплю твою вину. Даже во сне Исана испытывает ужас от того, что так ясно и отчетливо видит в мельчайших деталях сон, который снился ему много раз. Испытывает ужас потому, что каждый раз, просыпаясь после такого сна, он обнаруживает свою руку в странном положении — то ли протянутой к пылающему керосину, то ли дающей деньги индийцу, готовому искупить чужую вину…