Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы

• Название: Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы
• Автор: Орхан Кемаль
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1975

Орхан Кемаль (1914–1970) не первый в турецкой прозе обратился к жизни рядового труженика. О ней писали в своих правдивых рассказах лучшие прозаики-реалисты 30-х годов прошлого века — Садри Эртем, Бекир Сыткы и прежде всего Сабахаттин Али. Но они изображали его жизнь со стороны, такой, какой она виделась деревенскому учителю, чиновнику, интеллигенту. И апеллировали главным образом к чувствам.

Внутреннюю жизнь человека из низов, во всем ее богатстве, динамизме, многосложности и своеобразии, впервые сделал предметом высокого искусства Орхан Кемаль. Это его главное художественное открытие. И потому без его книг нельзя теперь представить турецкую культуру, как нельзя без них по-настоящему понять и народ, которому писатель отдал все свои силы, весь свой талант.

В книгу вошли роман «Мошенник», повести «Муртаза» и «Семьдесят вторая камера» и рассказы.

---

— Благослови тебя аллах, Капитан!

Скверному показалось, что пять лир для Боби слишком много.

— Бессовестный!

— Не твое дело, труба водосточная! Свои, что ли, деньги отдаешь? Нашел в кого камень бросить, а? — Он повернулся к Капитану. — Не таскай ты за собой эту падаль. Ведь он готов с ресниц невесты сурьму слизать да продать. Клянусь аллахом!.. Да, верно ли, что я слышал?

Голова хеттской статуи повернулась к Боби:

— Что ты слышал?

— Задаешь, говорят, пиры в камере голых?

Скверный оживился.

— Варим суп для бездельников, грош им цена с потрохами!

— А ты разве не ешь? Ты, что ли, не бездельник, труба водосточная! Не зря тебя Скверным зовут. Послушай, Капитан, прекрати ты это. Сам у мечети Султан Ахмед побираешься, а у Святой Софии милостыню раздаешь. Куда это годится? Если уж аллах голодранцев людьми не сделал, ты и подавно не сделаешь.

— Точно, — вставил Скверный.

— Ах, точно!.. Не вводи меня в грех!.. Послушай, Капитан, пропади они пропадом, эти голодранцы, пусть воздаст им аллах по заслугам. Сто пятьдесят лир не каждый день попадают в карман. Мой тебе совет: отправляйся в камеру Сёлезли. Попытай судьбу. Или султан, или чурбан!

— Браво! — завопил Скверный. — Я давно хотел тебе это сказать, Капитан, да все не решался. А вдруг тебе и в самом деле повезет…

— А нет — так не велика потеря.. — подхватил Боби. — Представь, что от матери ты ничего не получал. Зато если повезет…

— Разбогатеешь, бесчестным буду!

— Бесчестным? Видать, у тебя за душой не одна тонна этой самой чести?!

Скверный предпочел принять слова Боби за шутку и рассмеялся.

Боби потянул Капитана за руку:

— Пойдем! Я как раз собирался проверить свой шанс. Хочешь, давай вместе?

Капитан не двигался с места. Боби спросил:

— Или ты боишься? Не робей, приятель. Никто у тебя денежки из кармана не вытянет. Не хочешь, не играй. Поглядишь, посмотришь. Пошли!

Скверный схватил Капитана за другую руку, и вдвоем они потащили его в камеру Сёлезли, как быка на заклание.

Капитан в этой камере ни разу не был. И не только он. Никого из семьдесят второй сюда не пускали. Теперь, однако, Капитан уже не принадлежал к тем, кого звали детьми папаши Адама. Он получил от матери сто пятьдесят лир, справил себе одежду, купил постель, угостил заключенных супом.

Никто, впрочем, не обратил на Капитана и его спутников никакого внимания. Боби втиснулся между игроками:

— Селям алейкюм!

И выигрывавшие и проигравшиеся едва кивнули ему в ответ головой.

— Алейкюм селям!

Дрожащие руки игроков хватали кости с расстеленной на полу шкуры, трясли их в чашечке из-под кофе, снова кидали. На кон ставили бумажки в пятьдесят, в сто лир, проигравшие с досады скрипели зубами, выигравшие, запихивая деньги в карман, не скрывали своей радости.

— Не перебивай, Хасан.

— Перебью, приятель, мое право.

— Держи!

— Нет, говорю!

— Ну вот, все дело испортил…

Сёлезли, привалившись спиной к свернутой постели, покрытой цветастым одеялом из верблюжьей шерсти, следил за переходившими из рук в руки костями. Он был осужден на восемнадцать лет за насилие над женщиной и сидел уже шестой год. В прошлом году его отец умер от горя, оставив ему в наследство тысячи денюмов земли, стада овец. У Сёлезли было трое детей — два мальчика и девочка. Но страсть у него была одна — игра. Ничто больше его не занимало.

Наконец очередь дошла до него. Рукой, на которой блестели перстни и кольца, Сёлезли вытащил из пухлой пачки денег три мятые сотенные бумажки и бросил их на шкуру.

— На все!

— Не горячись, — сказал Бошняк Али, державший в руках кости.

— Да как же не горячиться, продулся совсем! Бросай!

Голубоглазый тщедушный Бошняк, помедлив, загремел в чашке костями. Бросил.

— Две шестерки!

Он забрал скомканные сотни. Скверный чуть не умер от зависти. Склонившись к Капитану, прошептал:

— Ах, Капитан, Капитан!

Взгляд его упал на дверь. Там, не спуская с них глаз, стояли Скала и Куриный. Скверный небрежно запалил сигарету и, затянувшись, выпустил дым к потолку камеры, убранной коврами.

— Нужник поганый! — с ненавистью сказал Скала. — Считает себя человеком!

Куриный не понял:

— О ком это ты?

— А тебе что?

— О нашем аге?

— О нем, конечно. Беги доносить, медаль получишь!

Куриный умолк, вытянув длинный, острый нос. Но сделал зарубку на память. Скала еще ответит за «нужник».

Игра становилась все более азартной. Сёлезли бросил на кон пять сотен. Через два круга Бошняк заграбастал и их. Непотребная брань Сёлезли сотрясала стены камеры. Привычным движением игроки хватали кости, трясли, бросали, с радостью тянули деньги к себе или со злобой швыряли выигравшим.

Боби подошел к Капитану:

— Ну как?

Капитан хотел было ответить, но Скверный опередил его:

— В два кона можно разбогатеть!

Капитан был потрясен увиденным. Он медленно встал вместе со Скверным, который был вынужден последовать за ним, вышел из камеры. Сотни, брошенные на кон Сёлезли, не выходили у него из головы. Бошняк разбогател за несколько конов!

Капитан остановился. Скрестив руки за спиной, поглядел на Скверного:

— А если нет?

Скверный не понял:

— Что «нет»?

— Кости не выпадут.

— Нельзя так думать, Капитан, — принялся убеждать его Скверный. — И в мыслях такого не должно быть. Играть надо спокойно, хладнокровно! Иначе шайтан попутать может. Что ни говори, все в его власти. Захочет — и ты сорвешь кон, как Бошняк… Я бы на месте Бошняка…

— Не стал бы продолжать игру… — перебил его Капитан.

— Конечно! Если выиграем, переберемся в камеру беев, станем давать деньги под залог. Дашь пятьдесят лир, а вернут не меньше ста пятидесяти. Дело верное. Не смог должник вовремя вернуть деньги — погорел. За пять месяцев набрали бы деньжат. А там к Боби: вот, мол, тебе, дорогой, десять лир, устрой разрешение к зубному врачу от господина начальника. А там…

Они вышли в тюремный двор. Капитан снова остановился, подумав о возможности попасть в публичный дом, о женщинах, и, покачав головой, двинулся дальше. Ему хотелось сейчас поговорить о женщинах. Женщины! Светловолосые, рыжие, в алых, зеленых, голубых, желтых платьях. Ему нужна женщина. Красивая или уродливая — не имеет значения. Лишь бы приходила к нему на свидания, приносила чистое белье, еду, и он, как и другие арестанты, мог бы посидеть с ней в уголке тюремного двора — колено к колену, коснуться ее руки…

— В публичном доме найдем себе подружек. Стоит выйти на волю — к зубному, мол, а там дело в шляпе. Такие есть красотки!

Не один год прошел с тех пор, как на горной дороге Капитан настиг свою соседку Хатидже. Давно забыл об этом. Хатидже… Чистая, белая, чернобровая, черноглазая. Найти бы вот такую Хатидже, Фатьму или Айше. А публичный дом — место скверное. Найти бы в городе. Чтобы каждую неделю приходила, приносила еду, белье…

Они уселись на краю бассейна с золотыми рыбками. В воде отражались серые тучи, плывшие по небу. Они глядели на них и молчали.

Прошел час, полтора. Они молчали. Заговорить — значило все испортить, разогнать мечты. И неизвестно, сколько бы они так просидели, если бы к ним не подошел Боби. Показав кулак с ассигнациями, похвастался:

— А это — денежки настоящие! Видали? Все они недавно похрустывали в кармане у Сёлезли!

— Сколько выиграл? — не удержался Скверный.

— Сто пятьдесят!

— А с чем сел?

— Ни с чем. Десять лир у меня было да пять Капитан пожаловал, вот и все. Послушай меня, Капитан. Или выиграл, или проиграл. Третьего не бывает. Сёлезли сегодня не фартит. Бранится на чем свет стоит!

Раздался свисток старшего надзирателя. Они поднялись и направились в камеру.

VII

Ненастье миновало. Сверкающий сноп солнечных лучей бил в незастекленное окно камеры. Дети папаши Адама, довольные, пригревшиеся на солнышке, вели неторопливую беседу.

— Эх, хорошо всегда быть сытым!

— И спишь спокойно!

— Что и говорить! Да избавит аллах от голода моих врагов!

— Мне на пустой желудок непременно дурные сны снятся. То в пропасть падаю, то зверь какой руку оторвет или змея укусит. Говорят, кричу во сне…

— Говорят?! Ревешь как бык.

— Знать не знаю. Вот что поганый голод с человеком делает!

— Забыли мы теперь, как копаться в отбросах, искать листья порея, косточки от маслин, вонючие остатки плова. Но долго ли так продлится? Не надоест ли Капитану? Что скажешь?

— Дай аллах, чтобы подольше не надоело.

— Аминь. Только бы Скала не услышал. Потащит его играть в кости. А если не выиграет? Что такое сто пятьдесят лир?

— Не он, так Скверный правдами и неправдами усадит его за игру!

Ахмед, по прозвищу Бетон, тощий как палка, перевел разговор на другое: