Коллектив авторов - Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е)

• Название: Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е)
• Автор: Коллектив авторов
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-4448-0394-3

1940—1980-е годы стали особой эпохой в истории школы в СССР, а также в странах Восточной и Западной Европы. В послевоенную эпоху школа по обе стороны «железного занавеса» столкнулась с рядом сложных проблем, на которые должны были реагировать и учителя, и ученики, и администраторы образования. Ответом на этот кризис стали бурный рост новых образовательных институтов и множество проектов и программ по реформированию образования, часто утопических. Авторы этой коллективной монографии рассматривают несколько важнейших идей, нашедших воплощение в государственных и локальных образовательных инициативах послевоенного периода: новый коллективизм, индивидуальный подход к ребенку, политехнизация школы, сочетание планирования и творческого начала в организации образования. В сборнике речь идет также о преемственности и разрывах с педагогикой предшествующих периодов (1900—1930-х годов), о судьбе различных дисциплин школьного курса, а также об изображении школы и школьников в литературе и кинематографе. Статьи сборника посвящены школьному образованию и внешкольным формам организации детей в республиках СССР, в Венгрии, Югославии, Швеции и ФРГ.

---

Зафиксировав идейные и сюжетные изобретения Губарева, в заключительных разделах этой главы я все-таки попытаюсь ответить на вопросы о том, почему все-таки Губарев вдруг откликнулся на пропагандистскую кампанию о «воспитании воли» и почему избрал для своей повести такой неожиданный сюжет.

«Жизненные идеалы» литературы: модели самовоспитания и образцы для подражания

Важнейшим вопросом в статьях о «воспитании воли и характера» было формулирование практических выходов из кризиса школы – ради этого кампания и проводилась. Предложенные в разных статьях варианты решения могут быть сведены к двум:

1) советские психологи без ссылок на источники описывали техники самовоспитания или методы их разработки, известные из не столь идеологизированных психологических работ или даже из религиозных традиций;

2) более ортодоксальные – или более запуганные365 – авторы предлагали школьникам выстраивать свою психику по образцу волевых литературных героев, а учителям – поощрять их в этой работе.

Приведу два примера первого подхода.

Журнал «Советская педагогика» в 1950 году публикует статью К.И. Лебедева, в которой автор сетует на «существенный пробел» во всех советских учебниках психологии: «…отсутствие теории, объясняющей способность человека господствовать над собой»366. Чтобы дать эскиз такой теории, Лебедев пересказывает, как свои собственные, идеи Л.С. Выготского. Возможно, впрочем, что этот «концептуальный ход» был не плагиатом, а попыткой реабилитировать теорию, автора которой называть в советской печати было нельзя. Некоторые работы Выготского были запрещены еще до его смерти в 1934 году, а после постановления ЦК ВКП(б) «О педологических извращениях в системе Наркомпросов» (4 июля 1936 г.) имя психолога в СССР стало почти полностью табуированным, так как он-то и был одним из создателей советской педологии367. Тем не менее Лебедев фактически пересказывает в своей статье концепцию интериоризации внешнего знака и интерпретацию знака как орудия, с помощью которого человек овладевает собственной психикой: «…владея речью, общаясь с другими людьми, подвергаясь воздействиям с их стороны и воздействуя на них, человек научился воздействовать на себя […] благодаря речи он может воздействовать на себя, подобно тому как он воздействует на других»368. Эта схема была разработана Выготским в книге «Мышление и речь».

Владимир Селиванов в своей статье предлагает учителям давать школьникам «упражнения в произвольном внимании» – и в качестве таких упражнений описывает медитации на произвольно выбранный небольшой предмет: карандаш, спичку, кусок стекла, камень и т.п.369 – то есть, фактически, технику, близкую к буддистским методам самодисциплинирования.

Сведений о применении подробного рода «пересказанных методик» мне найти пока не удалось. Скорее всего, этот подход не получил развития, а в период «оттепели» потерял всякий смысл – тогда были «реабилитированы» и переизданы оригинальные тексты Л. Выготского, П. Блонского и других значительных психологов, позволявшие более или менее нюансированно обсуждать процессы рефлексии и интроспекции.

Примеров второго подхода – описания воспитания воли с помощью литературных примеров – в конце 1940-х годов было намного больше. Судя по всему, этот метод, предполагавший не столько самопознание подростка, сколько сравнение с недосягаемым образцом или сильную эмоциональную реакцию на произведение, был сочтен более перспективным. Не был он забыт и в школе 1960-х, хотя и перестал считаться панацеей от всех психологических проблем.

В 1948 году в «Советской педагогике» была напечатана программная (открывающая первый номер) статья Соломона Ривеса «Волевые черты нового человека». И примеры волевых, и примеры безвольных людей в ней взяты из литературы: безвольные – «лишние» люди из произведений XIX века, противоположность им составляют герои «Непокоренных» Б. Горбатова и «Молодой гвардии» Фадеева370. Описание поведения Олега Кошевого С. Ривес приводит по роману Фадеева, как если бы Кошевой был не историческим лицом (да еще и посмертно удостоенным звания Героя Советского Союза), а только литературным персонажем371.

Владимир Селиванов пишет, что самовоспитание возможно под воздействием жизненного идеала, а на идеалы оказывает влияние литература372 – следовательно, решающее влияние имеет правильный выбор круга чтения для ребенка.

Эле Моносзон рассказывает об учителях, использующих литературные иллюстрации в беседах о дисциплине и нравственных качествах, – в советской педагогике эти темы незаметно переходили друг в друга. Так, М.И. Алексеева, учительница женской средней школы № 240 г. Москвы, изучала с детьми «Правила для учащихся» и, говоря о требовании «быть внимательным, предупредительным к старикам, маленьким детям, слабым, больным; уступать им дорогу, место, оказывать всяческую помощь», велела для понимания этого пункта прочитать повести Владимира Короленко «Дети подземелья» и «Слепой музыкант», «Комнату на чердаке» Ванды Василевской и рассказ Валентины Осеевой «Бабка»373. Рассказ «Бабка», действие которого происходит в довольно условной советской семье, и доныне используется в средних классах российских школ при проведении уроков на морально-этические темы374, а остальные элементы этого списка достаточно удивительны: способность к состраданию в советских школьниках предлагалось воспитывать с помощью произведений, персонажи которых живут не в СССР, а в царской России (оба сочинения Короленко) или в независимой межвоенной Польше, описанной в достаточно мрачных тонах (повесть Василевской).

Этот метод, который использовала М.И. Алексеева и пропагандировал Э.И. Моносзон (автор, в то время весьма востребованный375), позволяет лучше понять «партизанскую парадигму» послевоенного школьного воспитания, известную преимущественно по истории рецепции «Молодой гвардии»376. Примеры героизма легко было взять из советской литературы социалистического реализма, а примеры сострадания и понимания другого человека встречались в ней намного реже. Поэтому их приходилось брать из произведений, описывающих дореволюционную или иностранную жизнь. Но и в этом случае образцами все равно оказывались дети, действующие во враждебном окружении; это менее значимо для повести «Слепой музыкант» и важно – для понимания «Детей подземелья» и «Комнаты на чердаке». Таким образом, действие «в тылу врага», как ни парадоксально, оказывалось одним из базовых структурных образцов для усвоения в советской школе конца 1940-х этических норм и навыков общественного поведения. (Возможно, такая система воспитания послужила основанием для репрезентации социального алиби в позднесоветские годы – например, в телесериале Татьяны Лиозновой «Семнадцать мгновений весны»377.)

Нехватка литературы о взаимопонимании и сочувствии и о воспитании воли и характера в мирное время, возможно, привела идеологические инстанции к прямому заказу детским писателям и кинематографистам соответствующих произведений. Во всяком случае, в начале 1950-х их появляется сразу несколько, как если бы такой заказ был. Это, например, повесть Николая Носова «Витя Малеев в школе и дома» (1951), снятый по ней фильм Виктора Эйсымонта «Два друга» (1954) и фильм Анатолия Граника по сценарию Агнии Барто «Алеша Птицын вырабатывает характер» (1953). Аннотация фильма Граника гласит: «Маленький школьник-москвич, третьеклассник Алеша Птицын решил кардинально изменить свою жизнь: заняться самовоспитанием, избавиться от опеки строгих родителей и рассеянной бабушки, жить по строгому распорядку и не поддаваться соблазнам. Составив новый режим дня, Алеша начал новую жизнь: проснулся и встал сам, сделал утреннюю гимнастику и пошел в школу. В это время бабушка Алеши на вокзале разминулась со своей подругой детства, которая приехала к ней погостить вместе с внучкой. Случайно встретивший их Алеша решил провести для гостей столицы экскурсию по Москве, дабы восстановить в их глазах истинное представление о гостеприимных москвичах и исправить ошибку своей бабушки»378.

Действие этих произведений, при всей их условности, приурочено к времени их создания («наши дни»). Авторы в обоих случаях неявно подменили тему заказа: и в повести о Вите Малееве, и в фильме Граника речь идет не о самоиндоктринации школьника, а о его социализации, а Носов добавляет к этому еще и последовательный самоанализ.

Костя шел и ничего не замечал. Потом он остановился, вынул из сумки дневник и полюбовался на свою четверку.

– Вот она, четверка! – улыбнулся он. – Сколько я мечтал о ней! Сколько раз думал: вот получу четверку и покажу маме, и мама будет довольна мной. Я знаю, что не для мамы учусь, мама всегда говорит об этом, но все-таки я хоть немножечко, а и для мамы учусь. Ведь ей хочется, чтоб ее сын был хорошим. Я буду хорошим, вот увидишь. И мама будет гордиться мной. Еще поднажму, и у меня будет пятерка. Пусть тогда мама гордится. И тетя Зина пусть тоже гордится. Пусть, мне не жалко. Ведь тетя Зина тоже хорошая, хотя и пробирает меня иногда.