Наталья Лебина - Cоветская повседневность: нормы и аномалии от военного коммунизма к большому стилю

• Название: Cоветская повседневность: нормы и аномалии от военного коммунизма к большому стилю
• Автор: Наталья Лебина
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-4448-0385-1

Новая книга известного историка и культуролога Наталии Лебиной посвящена формированию советской повседневности. Автор, используя дихотомию «норма/аномалия», демонстрирует на материалах 1920—1950-х годов трансформацию политики большевиков в сфере питания и жилья, моды и досуга, религиозности и сексуальности, а также смену отношения к традиционным девиациям – пьянству, самоубийствам, проституции. Основной предмет интереса исследователя – эпоха сталинского большого стиля, когда обыденная жизнь не только утрачивает черты «чрезвычайности» военного коммунизма и первых пятилеток, но и лишается достижений демократических преобразований 1920-х годов, превращаясь в повседневность тоталитарного типа с жесткой системой предписаний и запретов.

---

В январе 1931 года власти официально подтвердили родство карточек и заборных книжек. Наркомат снабжения СССР принял постановление «О введении единой системы снабжения трудящихся по заборным книжкам в 1931 году». Вопросы обеспечения даже той небольшой части населения, которая считалась большевиками социально ценной, государство стремилось переложить на плечи предприятий. Они должны были выдавать своим служащим для приобретения продуктов и товаров в строго определенных магазинах заборные книжки. Эти документы администрация часто использовала как средства контроля и принуждения. Два раза в месяц, иногда и чаще, в книжках ставился штамп о выходе на работу. Без него получить что-либо в магазине было невозможно. При увольнении с предприятия человек и вовсе лишался «заборных документов» до получения новых на новом месте работы. «Иерархия карточного потребления» отражала иерархию социальной структуры советского общества конца 1920–1930-х годов. Усиленные пайки имел небольшой круг военной, культурной и научной элиты. И, конечно, в самом привилегированном положении находились представители власти88. Карточки на хлеб были отменены в январе 1935 года, а на мясо, жиры, сахар и т.д. – лишь осенью 1935 года.

В период нормированного распределения из обихода почти исчезло привычное слово «магазин». На некоторое время свою функцию обеспечения населения продовольствием утратили рынки: некоторые, как знаменитая московская Сухаревка, были ликвидированы. Лишь после завершения насильственной коллективизации сельского хозяйства власти решили вернуться к системе рыночной торговли. В СССР появились так называемые колхозные рынки, работа которых регламентировалась указом СНК СССР от 20 мая 1932 года «О порядке производства торговли колхозов, колхозников и трудящихся единоличных крестьян». На рубеже 1920–1930-х годов горожане были вынуждены приобретать, а точнее, получать продукты питания по заборным книжкам в закрытых распределителях (ЗК) и в системе отделов рабочего снабжения (ОРСах). На эти организации власти, согласно постановлению Политбюро ЦК ВКП(б) от 15 декабря 1930 года, возложили решение ряда вопросов обеспечения промышленных рабочих. Постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 4 декабря 1932 года значительно расширило права заводоуправлений в деле снабжения тружеников промышленного производства. ОРСы должны были обеспечивать реализацию устанавливаемых внутри предприятий пайковых норм. Это отнимало массу сил у фабрично-заводской администрации и отвлекало самих рабочих от производственного процесса. Современник отмечал: «Среди прочих дел в мои обязанности входит раздача продовольственных карточек рабочим. Ежемесячно я раздаю 4-5 видов карточек: хлебно-продуктовая, индустриальная, карточка в столовую, дополнительного снабжения и, иногда, ударная. Все эти карточки должен при себе иметь рабочий, чтобы получить ту долю продукта, которую милостиво дарит ему “его правительство”»89. Но правительственные структуры не видели иного способа снабжения рабочих.

Распределительные нормы способствовали появлению разнообразных практик выживания, многие из которых инициировались самой властью. Такой характер носило, в частности, обращение советских граждан в систему Торгсина – Всесоюзного объединения по торговле с иностранцами. Так называлось учреждение при Наркомате торговли СССР. Его функции сводились к продаже иностранным гражданам товаров, продуктов, а также антиквариата. С осени 1931 года Торгсин открыл сеть магазинов, где граждане СССР могли приобрести недоступные в условиях карточной системы вещи, а главное, продовольствие. Для этого в Торгсин сдавалось золото. Это могли быть старые золотые монеты, ювелирные украшения, предметы домашнего обихода: золотые ложки, блюда, вазы – и церковная утварь. Изголодавшиеся горожане понесли в Торгсин последнее, спрятанное на «черный день», с явным желанием. Ведь параллельно государство объявило кампанию по изъятию золота у населения для нужд индустриализации. Людей нередко помещали в знаменитые «парилки» – комнаты без вентиляции, где можно было только стоять, тесно прижавшись друг к другу. После нескольких дней в «парилке» люди отдавали золото добровольно. Позже в Торгсине стали принимать драгоценные камни, серебро, картины. Взамен выдавались так называемые деньги Торгсина, на которые там же и приобреталось все необходимое. Небольшая часть горожан расплачивалась и валютой, полученной переводом из-за границы. Деньги поступали в Госбанк и обменивались для торгсиновских операций на весьма невыгодных для граждан условиях. Но нехватка продуктов заставляла людей пользоваться услугами Торгсина. Петербурженка С.Н. Цендровская, чье детство пришлось на 1930-е годы, вспоминала: «Когда открылись Торгсины, где все можно было купить на золото, родители снесли туда папино обручальное кольцо с рубином и мамины серьги. Больше никаких золотых вещей в нашей семье не было… Попробовали мы тогда хорошей белой булки и еще какие-то продукты удалось купить»90. Примерно такую же ситуацию можно обнаружить в дневниковых записях будущего известного питерского историка А.Г. Манькова. В конце февраля 1934 года юноша описал семейный обед, который стал возможным лишь после того, как «мать свезла в Торгсин одну серебряную столовую ложку и получила за нее крупы, масла и хлеба. У нас теперь на пятерых осталось три ложки. Положим, мы никогда все пятеро сразу не питаемся»91. В период голода 1933 года обороты сети торгсиновских магазинов достигли огромных размеров. Обыватели покупали самые элементарные вещи, и чаще всего хлеб. Писатель В.П. Астафьев вспоминал, что в 1933 году в обмен на золотые серьги его родственники получили пуд муки, бутылку конопляного масла и «горсть сладких маковух»92. На деликатесы, которые описывал М.А. Булгаков в романе «Мастер и Маргарита», – шоколад в золотистых обертках, розовую лососину, керченскую отборную сельдь – средств не хватало. Государство продавало продукты по завышенным ценам. В 1933 году торгсиновский сахар был на 300 % дороже того, что отправлялся на экспорт. Система Торгсина просуществовала до начала 1936 года.

Более приземленной была еще одна бытовая практика периода нормированного распределения продуктов, овеществленная в предмете под названием «авоська». Это слово – несомненный неологизм советской эпохи, порожденный продовольственным дефицитом. «Авоськой» с конца 1920-х годов стала называться плетеная из ниток, тонкой бечевки или сутажа сетчатая сумка. Питерский поэт В.С. Шефнер вспоминал, что такое название – материальное воплощение постоянной мысли советского человека: «авось удастся принести в ней домой что-нибудь такое, чего по карточкам не выдают»93. В 1930-е годы многие язвительно именовали «авоську» «напраськой», намекая на то, что поиски продуктов в советских условиях – это напрасные хлопоты94.

Распределительные нормы конца 1920-х – начала 1930-х годов – продукт аномальной ситуации в обществе – стали причиной возникновения поведенческих норм, носивших патологический характер. В первую очередь это феномен блата. Расшифровку этого понятия можно найти ныне в большинстве толковых словарей современного русского языка. Однако ни в одном из словарных изданий филологического характера не указано время возникновения «блата». Единственной точкой отсчета здесь может быть то обстоятельство, что в «Толковом словаре русского языка», изданном в 1935 году, слово «блат» уже наличествует. В более ранних изданиях его нет. Время появления «блата» можно определить и по воспоминаниям. В.С. Шефнер пишет: «В те годы (начало 30-х. – Н.Л.) вползло в быт словечко “блат”, появились “блатмейстеры“, то есть ловкачи, которые по знакомству добывали себе все, что хотели»95. С начала 1930-х годов на страницах советских сатирических изданий, прежде всего журнала «Крокодил», появляются публикации, высмеивающие стремление людей доставать самое необходимое через связи и знакомства – по «блату». Внешне забавными кажутся стихи поэта В.И. Лебедева-Кумача под названием «Блат-нот», опубликованные в третьем номере журнала «Крокодил» за 1933 год. В них фигурировал «блокнот» со следующими записями: «Приятель Петра (санаторий)», «Ник. Ник. (насчет харчей)» и т.д.96 И таких примеров множество. Это позволяет отнести появление «блата» к началу 1930-х годов – пику развития распределительной системы в СССР. Суть этого феномена советской повседневности заключается в том, что большинство населения не верило в официальные государственные механизмы регулирования товарообмена и иных социально-экономических отношений97. Блат – это важная часть стратегии выживания советского человека в условиях хронического дефицита и мнимого равенства. Можно смело назвать блат нормой повседневности, сложившейся именно на рубеже 1920–1930-х годов под влиянием нормированного распределения в первую очередь продуктов питания. Эта норма успешно просуществовала в сфере культуры питания и после отмены карточек в 1935 году, и в условиях карточной системы 1941–1947 годов, и в период имперского сталинизма в послевоенные годы. При этом «доставание по блату» – не единственная патологическая норма, существовавшая в сфере снабжения населения продуктами.