Алана Инош - Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь

• Название: Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь
• Автор: Алана Инош
• Жанр: Короткие любовные романы

Два мира, один – тёплый и светлый, другой – холодный и тёмный, долго шли разными путями, но настало время им схлестнуться в решающей схватке за выживание. Однако борьбой Света и Тьмы или Добра и Зла это противостояние назвать было бы слишком просто: у каждой стороны – своя правда, а у каждой тёмной тучи… некая изнанка.

Длинная у песни дорога: через поле брани, на котором восставший из Мёртвых топей полководец услышит голос смелой певицы; мимо твёрдого сердца женщины-оборотня, которую белогорская игла проведёт по трудной дороге к непокорной вершине; над Тихой Рощей, из которой ушедшие предки всё же иногда возвращаются…

Много земель облетит песня, чтобы вернуть родную душу из-за той грани, за которой открываются тайны богинь.

---

– И ты меня прости, княже… Только так я могу помочь тебе. Я не держу на тебя зла и отпускаю все обиды. Пусть моё прощение станет твоими крыльями.

Вранокрыл с закрытыми глазами блаженно ощущал живительное прикосновение её пальцев к своему лицу. На его губах дрожала солёная и мокрая от слёз улыбка, а от места укола по телу струился светлый жар. Растворённый в золотом сиянии шелест слов растаял тихим дыханием:

– Я… люблю… тебя… Ждана.

Дивное видение будто сдуло ветром: вокруг снова рычала, бурлила и лязгала битва, а тело князя было всё так же облечено в отвратительную броню, наросшую на нём за год болотного плена. Но оболочка уже не имела значения, она пошла трещинами от голоса кареглазой певицы, и серебряные лучики песни вползали внутрь, пробираясь к сердцу. Переполненное светом и восторгом, оно безболезненно разорвалось – просто лопнуло, как переспелый плод.

«…истинный государь…»

«…смерть в тело своё…»

***

Едва глаза коронованного полководца погасли, как угольки, в воздухе пропела стрела, пущенная Лесиярой. Белогорская правительница уже давно напряжённо держала на прицеле жезл, который, как ей казалось, и был источником гулко ухающей подземными ударами беды, но только сейчас княгине удалось так близко подобраться к его владельцу.

– Осторожно, государыня!

По глазам ударила голубоватая вспышка. От осколков разлетевшегося во все стороны жезла княгиню прикрыл щит Радимиры. Полководец рухнул на снег, и его тело тут же начало превращаться в скользкую жижу. На несколько мгновений Павшая рать замерла, а потом воины, вместо того чтобы убивать кошек и людей, бросились друг на друга.

– Они, видно, продолжают древнюю битву, в которой когда-то полегли, – ошарашенно пробормотала Лесияра. И с торжествующей усмешкой добавила, обращаясь к Радимире: – Нам здесь делать больше нечего: с Павшей ратью покончено. Она уничтожит сама себя.

Она оказалась права. Прежде действовавшая сообща рать размежевалась на полки и отряды, которые сходились между собой в страшной сече, забыв о противнике. Болотные воины насаживали друг друга на свои рукомечи, раскалывали топорами головы, как орехи, а изумлённым людям и кошкам оставалось только наблюдать.

– Когда-то эту великую битву остановили боги, – сказала княгиня. – Но мы позволим ей завершиться.

Где-то неподалёку она слышала голос певицы, но не видела её в бурлящей гуще сражения. Девушка не должна была пострадать под волшебной защитой песни, но сердце кольнула ледяная иголочка тревоги, и княгиня бросилась на поиски. И вскоре нашла…

Певицей оказалась Дарёна: её прижимала к льду, закрывая своим телом, Млада. Лесияра сразу кинулась осматривать обеих; Дарёна дрожала и стонала, но была невредима, а вот Младе вошёл в спину, пробив кольчугу, осколок разорвавшегося жезла. Кошка дышала, но её незабудково-синие глаза были закрыты.

***

Голос подвёл Дарёну, сорвался, и серебряный узорный щит песни исчез. Млада закрыла её собой – и получила осколок.

«Не смогла, не защитила, не спасла», – горестным вороньим карканьем отдавалось в ушах Дарёны. Выставив всех из кухни, Твердяна и её сестра Вукмира колдовали над Младой, лежавшей на столе кверху спиной, а Дарёна сидела на полу у двери. Полы распахнувшейся шубки открывали её живот.

– Пересядь хоть на лавочку, – то и дело уговаривала матушка Крылинка.

Весь мир сузился до одной точки, всё прочее поглотила коричневая пелена. Холодная неподвижность владела телом Дарёны, а душа рвалась туда, за кухонную дверь…

– Давай-ка, поднимайся, милая.

Сильные руки княгини Лесияры подняли её с пола и усадили на лавку. Рядом были все: Огнеслава с Зорицей, Рагна, Горана, Светозара… Они тоже ждали, глядя на дверь.

Когда та наконец открылась, все силы словно утекли из Дарёны через ноги в пол. Она не могла встать – хоть убей. На угрюмом, блестевшем от напряжённой испарины лице Твердяны она пыталась прочесть правду, но видела только пепельно-серую усталость.

– Горана, Светозара, помогите-ка перенести её в постель, – отрывисто распорядилась глава семьи.

Приросшая к лавке Дарёна могла лишь бессильно наблюдать, как раздетую по пояс Младу выносили из кухни; ладонь Лесияры согрела ей руку и растопила лёд оцепенения. Кое-как заставив повиноваться подгибающиеся ноги, Дарёна вцепилась в дверной косяк и смотрела, как Младу укладывали на живот.

– Голову вбок ей поверни, – сухо проронила Твердяна.

Старшая дочь оружейницы бережно сделала это, а Дарёна не могла оторвать взгляда от сомкнутых ресниц супруги. Под лопаткой алела рана, которую Вукмира тут же прикрыла сложенной в несколько слоёв чистой тряпицей.

– Осколок достали, волшбу обезвредили, – вздохнула Твердяна, выпрямляясь. – Да только не так-то всё просто оказалось…

– Часть её души – там, где сейчас души павших служительниц Лалады, – добавила её сестра. – Где именно – не могу сказать точно, это место лежит за пределами, в которых простирается мой разум. Думаю, ответ есть только у навиев. Но серебряная нить цела, а это значит, что воссоединение частей возможно.

– Серебряная нить? – Княгиня Лесияра задумчиво нахмурилась.

– Это нить, соединяющая душу с телом и её части между собой, – пояснила черноволосая жрица. – Ежели она оборвётся – душа уйдёт безвозвратно.

– Ох, дитятко моё… – Склонившись над Младой, матушка Крылинка откинула с её лба влажные пряди. – Как же тебя угораздило-то?

А под сердцем Дарёны ёкало и жгло: «Из-за меня и угораздило… Я не смогла её защитить». Слёзы струились из-под зажмуренных век, переполняя глаза солёным жаром.

– Не вини себя. – Голос Вукмиры, как тёплая ладонь, приласкал её. – Случилось то, что должно было случиться. Поверь мне, всё – к лучшему.

– Даже это? – Открыв глаза, Дарёна встретилась с родниково-ясным, пророческим взором сестры Твердяны.

– Даже это, – кивнула та, и её глаза сияли каким-то недоступным Дарёне знанием. – Судьба куётся каждый миг – вздохом, шагом, словом.

Надсадный ком теснился в охрипшем горле – не выплакать, не выкричать, не отпустить по воде берестяной лодочкой. Время растворилось в сумраке, и единственным путеводным светом стала серебряная нить, о которой говорила Вукмира. «Держись, не рвись», – молила её Дарёна. Голод и сон ушли за пелену неусыпного горького бдения у постели Млады. День – серый баран, ночь – чёрный; она потеряла этому стаду счёт, и только руки Зорицы, мягко тормоша, вернули её в явь.

– Покушай! – Сестра Млады вручила Дарёне ломоть калача с кружкой молока. – У тебя уже четыре дня во рту маковой росинки не было.

Дарёна молча качнула головой, не сводя глаз с любимого лица. В горле першило, говорить она могла только вполголоса, да и то – с трудом.

– Надо кушать! – настаивала Зорица. – О себе не думаешь, так о дитятке подумай.

И в самом деле… Дарёна обняла свой живот и зажмурилась, но из иссохших бессонных глаз уже невозможно было выдавить слёзы. Солёная корка горела на сердце.

Её дрожащую с кружкой руку поддержала родная рука, которую она узнала бы из тысячи. Вышитые золотом зарукавья, перстни, мягкий мех воротника на опашне и – летний, медовый янтарь глаз.

– Подкрепи силы, доченька, – сказал голос, который рассказал Дарёне в детстве сотни сказок о Белых горах и их удивительных жительницах. – Вот, я тебе мёду тихорощенского принесла, мне его девы Лалады дали.

Светлая, луговая сладость с ноткой хвойного духа растеклась во рту и согрела надорванное горло, когда Дарёна ощутила вкус этого прозрачно-тягучего мёда, намазанного на свежий, ещё тёплый хлеб. Горящие веки наконец увлажнились, и она уткнулась в материнское плечо.

– Млада поправится, дитя моё, я верю. Верь и ты, – сказала Ждана.

На пятый день незабудковая синь глаз чёрной кошки наконец открылась, но радоваться было рано: с уст Млады не слетало ни одного слова. Рана зажила, и Дарёна с матушкой Крылинкой помогли женщине-кошке перевернуться на спину. Сколько Дарёна ни звала, сколько ни окликала супругу, та оставалась безучастна. Её взгляд зиял пустотой, словно из неё и правда выпили душу.

– Та часть души, что осталась в ней, поддерживает жизнь тела, но разум и чувства заключены в отсутствующей части – той, что унеслась в далёкий тёмный чертог, которому я не знаю названия, – объяснила Вукмира, пришедшая проведать племянницу. – Потому-то Млада и не откликается на ваш зов, не узнаёт никого вокруг и не разговаривает. Её можно кормить и поить, но тяжёлой пищи ей не давайте: никакого мяса, рыбы, хлеба.