Алана Инош - Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь

• Название: Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь
• Автор: Алана Инош
• Жанр: Короткие любовные романы

Два мира, один – тёплый и светлый, другой – холодный и тёмный, долго шли разными путями, но настало время им схлестнуться в решающей схватке за выживание. Однако борьбой Света и Тьмы или Добра и Зла это противостояние назвать было бы слишком просто: у каждой стороны – своя правда, а у каждой тёмной тучи… некая изнанка.

Длинная у песни дорога: через поле брани, на котором восставший из Мёртвых топей полководец услышит голос смелой певицы; мимо твёрдого сердца женщины-оборотня, которую белогорская игла проведёт по трудной дороге к непокорной вершине; над Тихой Рощей, из которой ушедшие предки всё же иногда возвращаются…

Много земель облетит песня, чтобы вернуть родную душу из-за той грани, за которой открываются тайны богинь.

---

Барох присутствовал при разговоре с изящно-усталым равнодушием, как будто его нисколько не коробило отношение к себе, как к живому товару: купит его эта надменная госпожа с красивым, но замкнутым и задумчиво-отрешённым лицом – хорошо, а нет – не беда, другая найдётся.

– Твоё слово – закон, Великая Госпожа, – вздохнув, поклонилась Воромь. – Мужчины, конечно, мало занимают меня, приверженность к семейным ценностям – тоже не одно из моих главных качеств, но твоя воля для меня священна. Благодарю тебя, Госпожа, за внимание ко мне и участие в моей судьбе.

– Ну, вот и славно, – потирая руки, заключила Дамрад. По мановению её когтистого пальца музыка смолкла. – Барох, поди сюда, выкажи почтение к своей будущей супруге!

Красавец-оборотень преклонил перед озадаченной и смущённой Воромью колени и поцеловал ей руку. Прикосновение его мягких губ не то чтобы взволновало её, но вызвало в её душе доселе неизвестные чувства. Её рукам, привыкшим ласкать и одухотворять холодный камень, было странно ощущать касание чего-то тёплого, живого, податливого.

– Милый мой, хочу тебя предупредить, – молвила она, – работа для меня всегда будет на первом месте. Ревновать меня к моему делу бесполезно, тебе придётся с этим смириться.

– Как тебе будет угодно, госпожа, – ответил Барох.

Нельзя сказать, что бархатная хрипотца его голоса возбуждала и трогала душу Вороми; холодное эхо мраморных стен ласкало ей слух намного больше, но… Случилось то, что случилось. Прежде Воромь и не помышляла о том, что когда-нибудь наденет вышитый золотом чёрный свадебный наряд и сверкающие сапоги, а её прямые от природы белокурые волосы уложат в украшенную перьями торжественную причёску в виде сложной корзины локонов; не думала она, что однажды в храме Маруши жрица объявит её супругой этого «славного паренька», но это произошло.

Супружеский долг? К своему уже зрелому возрасту Воромь оставалась девственной, потому как знала: плотские отношения будут отнимать часть её сил у работы. По этой причине она пустила Бароха на своё ложе неохотно, и это затаённое раздражение помешало ей получить удовольствие. Было немного больно, но на её гладком, не тронутом временем и страстями лице ничто не дрогнуло. Лаская пальцами её щёки, супруг шептал:

– Ты прекрасна, моя госпожа…

О своей внешности Воромь не задумывалась, все её помыслы были отданы работе. Она привыкла оценивать лишь красоту строений, степень их света и одухотворённости, а к красоте живых существ была в целом равнодушна. То есть, здоровых, соразмерно сложенных сородичей с правильными чертами лица она, конечно, отличала от выглядящих посредственно – в своём роде они могли считаться красивыми, но особого отклика в её душе это не вызывало.

В первое время Воромь противилась зачатию. Её нежелание отвлекаться на рождение и воспитание ребёнка способствовало выделению внутренних соков, убивавших семя супруга; любая жительница Нави могла таким образом предотвращать беременность, но злоупотреблять такой возможностью не следовало: каждой женщине предписывалось продолжить свой род хотя бы один раз в жизни. Воромь была законопослушной и чтила обычаи; не хотелось ей также и того, чтобы муж чувствовал себя бесполезным и ненужным, а потому попробовала перебороть в себе сопротивление деторождению. Она старалась внушить себе, что ребёнок – это такое же произведение искусства, как все воздвигнутые ею постройки, на создание которого требуется время и силы, и это сработало. На третьем году семейной жизни Воромь ощутила в себе зарождение нового существа.

Впрочем, беременность отнюдь не порадовала её. Это состояние Воромь нашла крайне неприятным и неудобным, оно снижало её творческие способности и мешало работать – некое подобие болезни, которую приходилось не лечить, а терпеть. Старшая сестра Вугуда предостерегала её от работы во время вынашивания ребёнка, но Воромь не могла ни дня без своего дела.

В то время как жена вкалывала и, даже будучи беременной, горела душой на работе в буквальном смысле этого выражения, Барох ничем особенным не занимался. Единственной своей обязанностью он считал ублажение госпожи в постели и услаждение её взора танцем, а всё остальное время предавался праздности. Ежемесячно ему выдавалась сумма денег, которую он волен был потратить как угодно, а основная часть средств супруги находилась под охраной живого дома. На двери каморки, где хранились деньги, даже не висело замка: дом, одушевлённый своим зодчим, не позволял её открывать никому, кроме хозяйки. Как ни старался Барох взломать заветную дверь, ничего не выходило.

Роды застигли Воромь на работе, и ложем ей стали холодные каменные плиты строящегося дома. Повитуха, которую к ней срочно вызвали, сказала, что переносить роженицу нельзя; сквозь стиснутые от боли зубы Воромь велела продолжать строительные работы и не обращать на неё внимания, и никто не посмел её ослушаться. Единственное, что она потребовала себе – это толстый соломенный тюфяк, который впитал бы кровь. Белоснежный облицовочный мрамор не следовало пачкать ни одной капелькой.

Роды были быстрыми: она «отстрелялась» всего за два часа. Ещё не отошёл послед, а Воромь уже норовила встать и продолжить работу; изумлённая повитуха её остановила:

– Госпожа, ты с ума сошла? Куда ты рвёшься? Какая из тебя работница сегодня? Как только всё, что положено, отойдёт, изволь домой – отдыхать! Самое главное сейчас для тебя – твоё дитя!

Она впервые видела мать, которая даже не поинтересовалась, кого произвела на свет – мальчика или девочку.

Впрочем, Воромь не могли остановить никакие увещевания – едва почувствовав себя способной встать, она сделала это. Рабочая одежда была испачкана кровью, и она надела ту, в которой прибыла из дома. К её досаде, повитуха оказалась права: вскоре Воромь накрыл жужжащий купол дурноты, а в себя она пришла на руках у рабочих.

– И правда: шла б ты, госпожа, домой, – сказал один из строителей. – Вон, дочка твоя кричит – должно быть, кушать просит…

Как всё это было не к месту и не ко времени! Но уж если Воромь бралась за что-то, то всегда доводила до конца – даже нелюбимые вещи, которые она строила без вдохновения. Она всегда делала всё на совесть, вот и сейчас эта совесть не позволила ей бросить новорождённую голодной. Так странно: вот этот красный пищащий комочек – её произведение? Это совсем не походило на её обычных «детей» – величественные сияющие здания, полные души и света. Есть ли в этом кричащем кусочке плоти душа?

В тот день ей пришлось пораньше вернуться домой. Что там творилось! Шум, гам, музыка, вопли… Залитые вином скатерти, разбросанные по полу объедки. Барох пригласил в гости кучу своих приятелей и веселился вовсю, полагая, что жена, как обычно, придёт далеко за полночь, и они успеют к этому времени закруглиться. Воромь не запрещала ему звать гостей, но при условии, что к её приходу должна воцариться тишина, необходимая ей для восстановления сил. Шатаясь и икая, пьяный супруг вытаращил глаза на попискивающий свёрток у Вороми на руках.

– А… госпожа, ты это… Я думал, ты… Ты что-то рановато сегодня!

В это время парочка таких же нетрезвых приятелей Бароха, повисая друг на друге, врезалась ему в спину и разразилась дурацким ржанием.

– Ой… жёнушка явилась – не запылилась, гы-гы-гы!

А Барох всё никак не мог оправиться от изумления. Икая после каждого слова и показывая пальцем на малышку, он спросил:

– А… это… кто?

– Наша дочь, дуралей, – холодно ответила Воромь. И, поморщившись с презрительным раздражением, приказала: – Так, сворачивай весь этот балаган. Чтоб сей же час духу их здесь не было! И мне, и ребёнку нужен покой.

Раздухарившиеся приятели, недовольные непредвиденно скорым окончанием вечеринки, не сразу подчинились. Щелчок пальцев рассерженной хозяйки дома – и пол покоев, где происходило веселье, распахнулся, как крышка погреба. Вся развесёлая шайка-лейка вместе со столами, грязной посудой и раскиданными объедками провалилась вниз, и устройство для выдворения назойливых гостей вышвырнуло их за пределы дома. Столы, покрытые чистыми скатертями, вернулись на свои места, и в доме воцарилась звенящая, сладкая тишина, которой Воромь так жаждала после нелёгкого трудового дня, осложнённого ещё и родами. Уложив дочку в колыбельку в заранее подготовленной детской, она обратилась к дому:

– Если ей что-то понадобится, дай мне знать. Я – спать.

«Да, госпожа, – отозвался голос в её голове. – Твоя постель уже готова, вода в купели согрета для омовения».