Алана Инош - Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь

• Название: Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь
• Автор: Алана Инош
• Жанр: Короткие любовные романы

Два мира, один – тёплый и светлый, другой – холодный и тёмный, долго шли разными путями, но настало время им схлестнуться в решающей схватке за выживание. Однако борьбой Света и Тьмы или Добра и Зла это противостояние назвать было бы слишком просто: у каждой стороны – своя правда, а у каждой тёмной тучи… некая изнанка.

Длинная у песни дорога: через поле брани, на котором восставший из Мёртвых топей полководец услышит голос смелой певицы; мимо твёрдого сердца женщины-оборотня, которую белогорская игла проведёт по трудной дороге к непокорной вершине; над Тихой Рощей, из которой ушедшие предки всё же иногда возвращаются…

Много земель облетит песня, чтобы вернуть родную душу из-за той грани, за которой открываются тайны богинь.

---

– Ну, голубушка, застряли мы с тобой. Не ходок ты, а бросить тебя я не могу.

– Не мучайтесь со мной. Прикончите – и все дела, – глухо проронила Северга, уставившись в свод шатра, озаряемый светом жаровни. – Я калека. Какой от меня теперь прок…

– Нет, так дело не пойдёт, – вздохнул Гырдан. – Вот что… Отправим-ка мы тебя к Бенеде. Я, как только смогу, тебя навещу.

С горами пришлось распрощаться. Северга горько завидовала быстрым лапам соратников, впряжённых в повозку: ей самой такая скорость и свобода была уже недоступна. Через семь дней и ночей повозка остановилась в глухой деревушке, во дворе добротного дома, построенного простым каменщиком, а не вдохновенным зодчим. Над Севергой склонилась высокая, могучего телосложения женщина средних лет, с грубым мясистым лицом и коричневой бородавкой на щеке. Из бородавки рос длинный чёрный волос. «Да… Такая и жгутом скрутит, и узлом завяжет, и все кости переломает!» – подумала Северга не без уважения. Одни ручищи цвета обожжённой глины чего стоили!

– Крепко покорёжило тебя, милочка, – прогудела эта бабища низким и сочным, холодно-грудным голосом. И добавила, обращаясь к привёзшим Севергу оборотням: – Ладно, оставляйте её… Значит, живой ещё Гырдан, не убили пока? Ну, привет тогда племянничку от меня.

По стенам висели связки сушёных грибов, каких-то листьев, трав. В доме было жарко натоплено, и Северга не озябла, когда Бенеда её раздела с помощью одного из своих сыновей. Костоправка долго щупала её бёдра и таз, к чему-то принюхиваясь и хмуря густые чёрные брови.

– Э, дитятко, не так-то просто всё… Отложить придётся лечение.

– Почему? – Северга обеспокоенно приподняла голову с лежанки.

Бенеда хмыкнула.

– Вестимо, почему. Ежели я тебя сейчас ломать начну, потеряешь ребёночка.

– К-какого… ребёночка? – Северга даже заикаться начала от ошеломления.

– Твоего, какого же ещё! Беременная ты. – Костоправка набросила на голую Севергу колючее шерстяное одеяло. – Первая неделя только пошла, но моя чуйка на эти дела промашек не даёт.

Уж каким сверхъестественным чутьём Бенеда определила у Северги беременность, да ещё на таком маленьком сроке – это так и осталось тайной, а та сквозь зубы костерила Гырдана всеми ругательными словами, какие только знала. Сказал, что лечит, а сам… подарочек преподнёс! Ох и получит же он, когда навещать явится…

– Не нужен мне никакой ребёнок, – рыкнула она. – Я воин. Какие у меня могут быть дети?!

– Ты – женщина, – ласково ответила Бенеда, и её грубое лицо осветила улыбка. – Хоть и задавила ты в себе своё естество, почти мужиком стала, а оно всё ж как-то не умерло, сохранилось. Ты не рявкай, а радуйся – матерью будешь!

– Да какая я мать, тётка Бенеда, ты что?! – Разволновавшись, Северга неловко повернулась, и боль снова пронзила её.

– Осторожнее тебе надо быть, – молвила костоправка. – Уж потерпи как-нибудь девять месяцев, а там мы тебя сломаем и вмиг заново срастим. Ходить будешь и бегать как прежде.

– Какие девять месяцев?! Мне нужно сейчас! – Злые слёзы брызнули из глаз Северги – может, от боли, а может, от негодования на это маленькое, ещё не рождённое существо, из-за которого откладывалось столь необходимое ей лечение.

А войско шло через горы без неё – не догнать уж, не докричаться: «Стойте!»

– Ты, девонька, не пори горячку-то, – проворчала Бенеда. – Коли стряслось с тобой такое – значит, неспроста. И дитё это тебе не просто так судьбой послано, а чтоб ты вспомнила, что ты всё-таки женщина, а не мужик. А то – ишь… В незнамо что себя превратила.

Слова Бенеды падали тяжело, как удары кистеня, как каменные глыбы, и в душе что-то с хрустом ломалось. Слёзы высохли, а щёки пылали сухим жаром. А костоправка уже всё решила:

– Поживёшь у меня, покуда не родишь. А как родишь, так и поставим тебе всё на место. Пока – нельзя, пойми ты это. Слишком твои увечья близки к матке, и что-то там делать сейчас опасно для ребёнка.

Потянулись дни, полные невыносимой, кинжальной боли. Стоило неосторожно повернуться, «не так» шагнуть – и из горла рвался острый, как сосулька, крик. Но жить хотелось до слёз, до содранных костяшек, до искусанных в кровь губ!… Один из двух мужей Бенеды соорудил для Северги костыли, и она скоро наловчилась почти бегать на них, а точнее, скакать, чаще опираясь на правую ногу: та беспокоила меньше. Чтоб Северга не сходила с ума от скуки и безделья, тётка Бенеда поручала ей несложные задания по хозяйству: дыру заштопать, тесто замесить, посуду помыть. У Северги, не любившей домашнюю работу, всё валилось из рук.

– У-у, белоручка! – ворчала на неё костоправка. – Ничего-то ты не умеешь, руки – будто из жопы… Мечом только махать горазда.

Скажи Северге такие слова кто-то другой, меч был бы тут же выхвачен из ножен, и полетела бы головушка наглеца с плеч, а перед тёткой Бенедой суровая женщина-воин только понуро молчала, с опаской косясь на её кулачищи. А про себя обижалась: и вовсе она не белоручка – воин должен уметь всё. Неужели не видно, что ей, калеке, просто трудно даже встать и сесть?! Как, опираясь на костыли под мышками, месить тесто?! А вот поди-ка, изловчись, а то получишь взбучку от грозной хозяйки.

Беременность протекала тяжело. Севергу мутило, тошнило, коробило и выкручивало. Не всегда она могла удержать в себе свой завтрак… Однажды весной, пересекая раскисший от слякоти двор, она поскользнулась и грохнулась в грязь вместе со своими костылями. Боль её накрыла такая, будто сломались разом все кости, а из глаз брызнули слёзы. Она, непобедимая Северга, чьи глаза всегда оставались сухи и холодны, ревела, как маленькая, да ещё и всхлипывала так жалобно и судорожно. Нутро от падения страшно сотряслось – не повредило ли это ребёнку?

Так, а почему она, собственно, должна опасаться за этот комочек плоти? Даже будет лучше, если она потеряет его… Не придётся ждать ещё сколько-то там месяцев (Северга не считала срок), и тётка Бенеда наконец поставит ей кости на место. Она вернётся в войско, и всё будет как раньше.

Однако как ни падала она, как ни поднимала тяжести, а этой козявке, которая завелась у неё в животе – хоть бы хны. Крепко цеплялась козявка за жизнь, не хотела с кровью и болью исторгаться наружу, Северга только синяков и шишек зря себе набила. А Бенеда, заметив эти уловки, так наорала на горе-мамашу, что та только голову в плечи вжала, а по окончании выговора пощупала лавку под собой – не мокрая ли.

– Ишь, что удумала! – уже тише гремела, как уходящая гроза, тётка Бенеда. – Дурища ты несусветная!

А на следующий день она собрала в дорожную корзинку немного еды, одела Севергу потеплее и позвала сыновей – четверых из шести. Северга было подумала, что её выгоняют, но всё оказалось заковыристее.

– Надо тебе Чёрную Гору посетить – может, дух великой матушки Махруд тебя на ум-разум наставит, – сказала Бенеда. – А то выдумала тоже – от ребёнка избавиться… Я шесть раз рожала – и ничего. Вот только ни одной девки судьба мне не послала, всё парни да парни! Даже не знаю, кому мастерство своё по наследству передавать буду… В племяше Гырдане, правда, есть что-то эдакое, только он не по той дорожке пошёл – на войну подался. А мог бы лекарем стать.

«Да уж, хорош лекарь, – хмыкнула про себя Северга. – Подлечил меня, нечего сказать».

Её уютно устроили на носилках: подложили подушку, укутали одеялом, на ноги нацепили тёплые чуни. Сыновья Бенеды, здоровенные ребята, бежали по слою хмари ровно, выносливо и быстро, и через пять дней взгляду Северги предстала зеркально блестящая в лучах Макши чёрная ступенчатая пирамида гробницы Махруд. По негласному правилу, подниматься на неё следовало на своих ногах, и паломники из глубинки замешкались у подножия, раздумывая, как поступить.

– С сердечным сокрушением пришла ты, дитя, знаю, – прозвучало рядом.

Голос принадлежал закутанной в белый с красной подкладкой плащ жрице. Возраста не поймёшь: лицо без глубоких морщин, но сухое – кожа обтягивала череп; глаза – пронзительно-прохладные и светлые, как сталь, умные и ясные, рот – тонкий, спокойно сжатый. Из-под наголовья виднелась, колыхаясь на ветру, иссиня-чёрная прядь волос.

– Мы приходим в мир учиться любить. И не верь, если тебе скажут, что навии этого не умеют… Не умеют те, кто, будучи объят гордыней, не пожелал учиться. Наша богиня Маруша принесла себя в жертву, став хмарью. Хмарь вездесуща, проникает в иные миры и впитывает в себя опыт, и мы, живя и дыша ею, учимся. Поколение за поколением растёт, как трава: есть добрые ростки, есть и пустые. Не отвергай того, что грядёт к тебе по судьбе. Тяжёл урок, да плод его сладок, хоть и мнится он иным гордецам да верхоглядам горше самых горьких слёз. И в гибельной доле есть своя наука для души. Гордая голова, кверху поднятая – пустой колос, а светом мысли отягощённая – полный. Только из него хлеб и родится.