Василий Ян - Записки пешехода

• Название: Записки пешехода
• Автор: Василий Ян
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1989

«Окончив в 1898 году Петербургский университет по историко-филологическому факультету и вернувшись в Ревель, я решил выполнить свою давнишнюю мечту — отправиться бродить пешком по России, изучая фольклор, быт, язык и нравы народа. В крестьянской одежде, с котомкой за плечами я пошел по России.

Начал я с Новгорода, этого древнейшего города. Оттуда поднялся в рыбачьей лодке по Волхову на озеро Ильмень, где провел некоторое время в деревне Неронов бор. Там с жадностью и волнением я начал записывать старинные песни, предания и сказки. Из Новгородской губернии я отправился в Псковскую, затем в Вятскую, где побывал в глухих Малмыжских лесах. Тогда там свирепствовал голод, и население стремилось в другие места, в «отхожий промысел», как тогда говорили. Потом я пошел в Смоленскую губернию, оттуда на плотах спустился по Днепру до Киева и побывал на Украине.

Свои путевые заметки я посылал в газеты, и скромный гонорар за них помогал мне продолжать скитания… Эти скитания отняли у меня несколько лет. Они дали мне возможность не только многое повидать, но и понять душу простого русского человека, талантливого, терпеливого, но тогда бесправного».

---

— А видел ли кто из вас «озерика»?

— Один наш мужик однажды видел. Лежал он в каюте, в барке с дровами, и видит — наверху на палубе сидит человек голый и длинные волосы чешет.

Он, мужик, брось в «него» плахой (поленом), да не долетело. А «озерик» бултыхнулся в воду, только пузыри и пена пошли…

— Другие мальчишки и парни сами представляются. Разденутся, и голые засядут в лимане, да болтаются и плещутся в воде, быдто «лиманники», а бабы и девки идут мимо и боятся…

Над печью показалось морщинистое, заросшее длинной седой бородой лицо деда Яши:

— Слышу я, что вы про чудеса рассказываете. Какие это чудеса? Вот было время, я своими глазами дела дивные видел. Да ноне стариков не слушают. Нынче стариков менят на быков, а старушек на тялушек. Ну, хоть я и дедка, да вздыхаю редко!

— Полно, полно! — обратилась к деду хозяйка. — Завел свою балалайку, когда-то кончит? Расскажи лучше про старину, если знаешь.

— Сами вы балаболки, зря болтаете. Сегодня утром проучил я на кладбище баб ваших. Пришли они к могилам и стали голосить:

«Расступись мать сыра земля, подымись гробова доска, вы раскройтесь очи зоркие, вы проговорите уста сахарны, размахнитесь ручки белые!..» А я им: «Цыц, окаянные, а если бы гробова доска поднялась и «ен» впрямь вышел, так небось всех бы разогнал, никто бы не остался!» Тут они перестали в голос плакать и тихохонько марш-марш домой!..

— Да полно тебе! Расскажи про старину лучше. Видишь, чужаку скучно и хочет он про старину послушать.

— Ну так слушай, — начал дед Яша. — Давно это было, когда у нас на деревне солдаты постоем стояли. Был у них капральный Холудеев. Здоровенный такой, нос толстый и красный, голос как из погреба. И говорили все у нас, что Холудеев молодец, ничего не боится и все сумеет сделать.

Был у нас Рябов, ватаман, дивный человек; как он рыбу заганивал, — никто понять не мог. Выедет ночью, поездит по озеру, ветер и воду испытает, да с «озериками» потолкует. А потом поведет свою ватагу в свое найденное место, — лови ребята сразу на тысячу! И, боже мой, уловы-то какие были тогда: не то что нынче!

Был, значит, Рябов первый человек в деревне, за ним как за собакой все гонялись, и стало ему за досаду, что Холудеева все хвалят, быдто он все может. Стали биться они об заклад — кто ловчее? И вот что сделали.

Пришли в избу Рябова и спросили у хозяйки два кочана капустных. Принесла хозяйка кочны, оба совсем ровные и белые. Сели тогда оба они на лавку верхом, спиной друг к дружке, и стали давить руками каждый свой кочан.

Прошло времечко и видим, — у солдата и у ватамана стали краснеть кочаны в руках и сделались алые как кровь. Вот были молодцы!

«Ровно вышло! — говорит Холудеев, — давай теперь меряться обратно!»

Сели они опять, и вышло в разницу: у Холудеева кочан сделался по-прежнему белый, ровно снег, а Рябов, как ни бился, из красного обратно в белый кочан сделать не смог. «Пересилил, — говорит, — ты меня, служивый, твоя взяла!» И закопал он свой кочан в землю — как нечистый, стало быть.

А Холудеев накрошил свой кочан и хозяйке в котел всыпал, да испортил ее этим: стало у нее сердце гнилое, а сама почернела, стала старая и страшная. Затаил Рябов гнев на Холудеева, поймал он раз его за околицей пьяного, подвесил его за лытки в своем амбаре, зажег под ним мокрые головешки да и копатил его, копатил! «Не за то, — говорит, тебя копачу, что ты был сильнее меня, а за то, что хозяйку мою спортил. Была баба сдобная, сырая и толстая, а стала сухая, никуда больше не годится!» Вот как оно бывало в наше время!..

— А как венчали у вас в старину? Говорят — иначе?

— Да, венчали у нас прежде, не то что нынче. Теперь вези себе невесту откуда хошь, из-за озера ли, или еще откуда. А прежде ино было: какую тебе невесту барин даст, ту и бери, хошь ли, или не хошь. Ты и не знаешь заранее судьбы своей: она у барина и бурмистра[10] в руках была…

— И ты, поди, дедка Яша, таким же манером женился?

— Когда я женился, я еще не знал, с которого боку целоваться. Вот что! Я еще молодой был тогда. Ехать нужно к венцу, а я палец во рту держу и стою посередь избы. «Ты бы, от, нос-то вытер, ведь, поди, венчаться едешь», — говорит отец. А я нос рукавом вытер, да и поехали мы. А поп у нас строгий был, Алексий, еще до отца Ивана, перед отцом Василием. Посадил он меня в своей комнате. «Сиди, — говорит, — на стуле и пуще всего не подходи к окошку, а не то испортят тебя. Как к «Достойно» колокол ударит, ты уже не бойся боле, не подействует».

Сидел я, сидел, скучно мне стало, думаю, подойду к простеночку и выгляну в окно, кто это на меня хочет порчу навести? Но тут как раз «Достойно» зазвонили, и это спасло меня, а не то быть бы мне «зверем»…

Теперь уже всякую порчу смело, — подошел я к окну и вижу: две бабы старые, Комлиха да Паша Хлызиха, бегут, что есть духу, прочь по дороге, и на ту сторону реки на лодке переплыли.

После обедни нас венчать нужно было, поп и говорит мне: «Открой, Яков, покрывало, покажи мне свою невесту».

А поп у нас зандравный был, не смей ему перечить. Да и я тоже свою плепорцию знаю.

— Нет, — говорю, — батюшка. Мне она еще не передана. Пусть отец вам ее показывает! — Тесть мой и раскрыл невесту попу.

— Молоденькую ты берешь, — сказал отец Алексий: вот я тебя за это заповеди спрошу, знаешь ли ты их?

Смутился я, — при народе-то, в церкви, неравно и собьешься заповеди говорить. Отслужил поп венчанье, все как след быть по чину, а заповеди и забыл спросить. Сели мы в тележку, только тронулись, ан отец Алексий кричит:

— Стойте! Не все по чину сделали. Назад!..

Слезли мы, опять вошли в церковь.

— Одно-то вы забыли сделать в церкви: поцелуйтесь-ка!..

Я и не помню, куда поцеловал невесту, поди в затылок!..

Народная песня

В лес по ягоды ходила,
Черного жука нашла —
Со руками и с ногами,
И с курчавой головой —
Настоящий милый мой.
Завяжу жучка в платочек,
Понесу его домой
Родной маме показать.
Родна тетка увидала,
Разворчалась надо мной,
Чтоб я кинула в окно.
Я не сделаю того,
Брошу жучка под кровать.
Темной ноченькой не спится,
Жук покою не дает,
На белую грудь ползет.

Записана в деревне Алька, Малмыжского уезда.

МУЖИК-ВОЛК

Крестьянин в селе Голино, на берегу озера Ильменя, рассказывал мне о том, что на свадьбе часто людей портят.

— Разве это случается? — удивился я. — Только зря болтают.

— Случается ли? И теперь это бывает. Если кто захочет — так очень легко испортить можно. Навести порчу легко, а снять порчу трудно. Я видел в Михайловском Погосте, Псковской губернии, лет тому 20 или 15 назад, шел молодой парень через деревню, — сам он из Москвы родом был, — а за ним следом целая свадьба волчья, голов десять их было. Смирные волки, что овцы, так за ним и шли, а парень собак палкой отгонял. Это, значит, целая свадьба была испорчена, жених, невеста и дружки. На всех порчу навели поганые и в волков обратили…

А то и такой случай был. Мужик, с кем дело случилось, сам мне рассказывал, знаю его хорошо, врать не станет. Да и в деревне все тоже эту историю видели. Собрался жениться этот парень, а мать евоная того не хотела, злющая баба была, не могла перенести, чтобы в дом невестку пустить. Решилась она невестку спакостить и поставила на столе кружку квасу для нее, чтобы ее спортить. Но как от свадьбы вернулись, сын-то вместо невестки выпил этот квас. Стало ему душно, тело зудит, вышел он на двор, завернул за пуню[11] и разделся. Видит — по всему телу у него шерсть пошла. Волком он оборотился. Собака дворовая за ним шла, зарычала на него, залаяла, уже перестала узнавать. Испугался он и убег в поле.

Тоска его взяла, да что ж делать, поселился в лесах, стал питаться кореньями и падалью. Помнит, какова на вкус падаль, точно пареное мясо, или перепрелое. Тосковал он по своей деревне, подбегал к задворкам, а мужики его увидят — цепами выгоняют. Собаки бросаются за ним следом.

Пригорюнится он и уйдет.

Стошнела ему эта жизнь. Уже на охотников он сам бросался, убили бы лучше, думал, так один конец. Увидит он человека, и радостно и страшно ему станет. Схоронится от него в кусты. И так прошло много лет. На его глазах мальчишки мужиками стали, девчонки сами ребятишек позаводили.

Раз на Воздвиженье день был жаркий. Зачесалась спина у человека-волка, стал он валятцать, побежал к реке, воды напился, опять стал валятцать и весь мох с него сошел. Остался он голым, как мать родила, и пошел к байне (бане) и спрятался в ней. А ребятишки заметили его и начали кричать:

— Морушка коровья вошла в байню!

В эту пору поветерье было на скотину, много ее пало; так мужики поверили, что это «морушка» явилась. Побежали с кольями к байне, придушить хотели, сотский только унял их — «может и впрямь этот человек несчастный», — сказал. Снял с себя кафтан и надел на голого. А тот хочет сказать, а чувства нет слов выговорить. «Братцы!»— говорит, только «братцы», и «я ваш»…