Александр Александров - Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

• Название: Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой
• Автор: Александр Александров
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-8159-0310-8

Мария Константиновна Башкирцева (1860—1884), русская художница, автор всемирно известного «Дневника», написанного ею по-французски и несколько раз выходившего по-русски. (Наиболее полный текст публикуется в «Захарове» летом 2003 года.) Большую часть жизни прожила в Париже, где и умерла в возрасте 24 лет. Несмотря на столь ранюю смерть от чахотки, прожила удивительно полную и яркую жизнь. Была множество раз влюблена, больше всего на свете жаждала славы и поклонения, переписывалась с Эмилем Золя и Ги де Мопассаном, выставляла свои картины в Парижском Салоне и получала награды, общалась с замечательными людьми. Всё это так и не увидело света: дневник в традициях того времени был сильно сокращен наследниками, которые убрали оттуда самые сокровенные и интимные подробности ее жизни и частной жизни ее семьи. Александр Александров восстанавливает всё то, что осталось за кадром: множество лет он изучал жизнь Муси, как называли Башкирцеву ее близкие, и вряд ли кто знает о ней больше, чем он. «Кто такая Мария Башкирцева? Многим это имя ни о чем не говорит, кто-то слышал про рано умершую в 1884 году русскую художницу, жившую в Париже, некоторые читали ее написанный по-французски «Дневник», неоднократно издававшийся в русском переводе в конце XIX — начале XX века и недавно переизданный вновь. ...Какой соблазн изложить законченную человеческую жизнь, наполненную чаяниями и страданиями, душевной и физической болью; жизнь, вызывающую предельное сопереживание в чувствительных душах; и покуда такие души — а их миллионы! — не переведутся на земле, ей, Башкирцевой, будут сочувствовать...»

---

Париж бывает на этих “спектаклях”.

Еще при парламентской монархии палата депутатов сделалась модным местом и таким

являлась на протяжении всего девятнадцатого столетия. Зал в Бурбонском дворце Версаля, где помещались сами депутаты, был окружен трибунами, куда имели доступ при монархии

принцы и принцессы крови, бывшие депутаты, члены дипломатического корпуса, члены

палаты пэров, журналисты и остальная публика, в основном, приглашенная самими

депутатами. При республике категории гостей не менялись, разве прибавилось буржуазии.

Популярность этих зрелищ в Париже была так велика, что попасть туда мог далеко не

каждый, даже из высшего общества. Депутат мог получить только один пригласительный

билет в неделю. Однако он не мог вручить свой билет даме, поскольку дама не смогла бы

присутствовать на заседании в одиночестве, так что депутаты делились друг с другом

билетами, накапливая их, чтобы иметь возможность разом пригласить нужных людей.

Дамы ездили в парламент целыми кружками, в какие-то судьбоносные моменты,

случалось, что дамы вскакивали на скамейки и размахивали зонтиками, таким образом

выражая свое возмущение или поддержку. А когда в зале появлялась какая-нибудь

знаменитая актриса, то взоры отвращались от трибуны с оратором и обращались к ней.

Естественно, как и в театре, в палате депутатов все пользовались биноклями.

Уже упоминавшаяся нами Дельфина де Жирарден, ехидничала, рассуждая о том, что же

все-таки движет дамами света, когда они едут на заседание палаты депутатов. Интерес к

политике? Желание поддержать друзей? Позлословить о врагах? Причины, как она

считает, те же, что и для поездки в Оперу или Итальянский театр - других посмотреть и

себя показать. Кстати, парламентские знаменитости были знамениты ничуть не меньше, чем театральные. Кроме литературных способностей, которыми они обладали, они

воспитывали в себе и ораторские данные. Некоторые брали у известных актеров уроки

актерского мастерства. Некоторые, напротив, достигали таких высот, что на них

специально ездили смотреть популярные актеры. А уж принадлежность к литературе до

сих пор считается обязательной чертой французского депутата. Депутат без написанного

романа вроде, как и не депутат. Кто не имеет литературных талантов, тот нанимает себе

литературного “негра” и непременно к выборам выпускает с его помощью небольшой

исторический романчик.

Огюст Барбье вспоминал слова, которые он слышал как-то на обеде от известного

политика Тьера. Тот говорил, что в начале своей карьеры допускал грубейшую ошибку и

заучивал свои речи наизусть, но от любой неожиданности он сразу мог потерять нить

своих рассуждений: “Однако стоило мне понять, что политическая речь - не что иное, как

беседа на деловые темы, и что на парламентской трибуне нужно держаться точно так же, как и в салоне, как я начал выражать свои мысли удивительно свободно. Я по-прежнему

обдумываю свои речи заранее, но уже не учу их наизусть и, главное, не ставлю перед

собой цели быть красноречивым”.

Вот как описывает один из журналистов выступление депутата:

“Делая тысячу цветистых отступлений, он ведет за собой очарованную аудиторию по

тысяче окольных путей... Депутаты забывают о том, зачем, собственно, они собрались..., но внезапно оратор останавливается, прерывает начатую фразу, возвращается назад,

словно осознав, что ради удовольствия изменил своему долгу, окликает министра, только

что внимавшего ему с разинутым ртом, ... и вот оратор уже набросился на добычу, впился

в нее зубами и швыряет клочья депутатам, депутаты же, увлеченные силой красноречия

оратора, покоренные его дерзостью, на время забывают о том, что они принадлежат к

парламентскому большинству, что они - друзья министра, и рукоплещут этому

неумолимому противнику. .”

Нашим депутатам еще далеко до французских “соловьев” девятнадцатого века, но их

можно извинить, они не изучали в советских школах риторику. А то, что сейчас

называется в младших классах риторикой, имеет к настоящей очень отдаленное

отношение.

В Версаль добираются поездом, в котором едут и сами депутаты. Поезд - это тот же салон.

Мария знакомится в салоне на колесах с депутатом от бонапартистов месье Жанвье де ля

Моттом, который ищет для своего двадцатисемилетнего сына, тоже депутата, невесту с

приданым и с умом, которая бы могла держать у себя дома политический салон. Месье де

ля Мотт делает Башкирцевой комплименты, касающиеся ее фигуры, породистости и даже

национальности, ее выбирают “как кобылу для конского завода”.

“Мне предлагают имя, положение и блестящие союзы с первыми семьями Франции, а

кроме того и самую великолепную карьеру. В обмен у меня просят мой ум и деньги. Это

коммерческая сделка, самое обычное дело, и если бы мужчина не был так отвратителен, я

бы согласилась”. (Неизданное, 27 ноября 1876 года.)

Отца, обещавшего ей всяческую помощь и поддержку, уже нет в Париже. Его не

соблазнила даже поездка в парламент, вероятно, так невыносимы оказались первые дни

общения с матерью. В день восемнадцатилетия дочери, 24 ноября, они вчетвером

посетили русский ресторан, но разговоры между матерью и отцом были так уныло-

тягостны, что девушки оставили взрослых одних.

В тот же вечер опять отец предлагал ей свое покровительство, обещал в будущем помощь, а через день уехал из Парижа.

Взбалмошные женщины посетили знаменитого врача, он велел им остаться в Париже и

лечиться у него шесть недель, но через два дня они уже отправились в Ниццу.

В Ницце она царит среди своих:

“И я начала рассказывать. Когда узнали, что я видела la Chambre (палату депутатов - авт.), все попятились с большим уважением, потом столпились вокруг меня. Подбоченившись, я

сказала речь, перемешанную местными поговорками и восклицаниями, в которых

изобразила республиканцев как людей, запустивших руки в народное золото, как я в этот

рис, - и с этими словами я погрузила мою руку в мешок с рисом...” (Запись от 2 декабря

1876 года.)

Среди тех немногих, с кем они общаются, есть семья тайного советника Николая

Андриановича Аничкова, бывшего чрезвычайного посланника России при Персидском

дворе, еще в 1863 году ушедшего по болезни в отставку, его жена и дочери. Связь с ними

Мария Степановна Башкирцева сохранит на долгие годы, и после смерти своей дочери.

Но лучше всего Мария чувствует себя в окружении своих милых собак: Виктора, Багателя, Пинчио, белого, как снег, Пратера. Она окружает себя искусством, а значит, у нее и собаки

должны напоминать об искусстве. Багателль – (правильнее писать бы вообще-то с двумя

“л”, потому что это французское слово “bagatelle”, что означает “пустяк”, “безделушка”) -

легкое, ни к чему не обязывающее произведение искусства. Багателлями назывались тогда

шкатулки, табакерки, миниатюрные часы, бонбоньерки, медальоны, зачастую с

фривольными изображениями. В Булонском лесу в Париже в конце восемнадцатого века

архитектором Белланже был выстроен для графа д’Артуа, брата короля Людовика XVI,

изящный павильон “Багателль”. “Багателль” - это еще и оперетта Оффенбаха, мелодии из

которой она любила играть на фортепьяно:

“Звук, запах, солнечный луч напоминают прошлое... При первых звуках “Багателли” я

переношусь в Париж, в нашу маленькую гостиную в отеле “Британские острова”, где

после прогулки в Булонском лесу, хорошего ужина, когда мама, Дина и Павел уходят к

себе, я оставалась одна, надевала свой пеньюар, тихонько закрывала ставни и через них

смотрела на эту чудесную улицу де ля Пэ, на которой постепенно стихали все звуки, закрывались красочные витрины магазинов и оставались только люди, спешащие по

домам. Тогда с партитурой это “Багателли” на пианино и “Дневником”, раскрытым на

периоде герцога, я провожу вечер в песнях, чтении, обдумывании того, что прочитала и

мыслях, мыслях, возникших под влиянием этого нежного майского или июньского вечера, под влиянием роскошных экипажей и великолепных туалетов, под влиянием того мира,

который я только что видела, того мира, к которому стремлюсь, к которому хочу

принадлежать, без которого не могу жить, мыслях об одном и том же, об этом мире и о

способе проникнуть в него”. (Неизданное, запись от 21 февраля 1875 года.)

Думаю, что и почти через два года ее мысли не претерпели серьезного изменения. Она по-

прежнему думает, как проникнуть в мир высшего общества.