Фелицитас Хоппе - Пикник парикмахеров

• Название: Пикник парикмахеров
• Автор: Фелицитас Хоппе
• Издательство: Текст
• Жанр: Проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-7516-1160-6

Фелицитас Хоппе родилась в 1960 году в немецком городе Хамельне, в университете изучала русский и итальянский языки, теологию и литературоведение. Дебютом писательницы стал сборник фантасмагорических рассказов «Пикник парикмахеров», вышедший в свет в 1996 году.

Хоппе — автор пяти романов, многочисленных эссе и рассказов, лауреат множества литературных премий. С 2007 года является членом Немецкой академии языка и литературы.

В конце 2012 года удостоена престижной премии имени Георга Бюхнера, в разные годы ее лауреатом становились Ингеборг Бахманн, Гюнтер Грасс, Генрих Бёлль, Петер Хандке, Фридрих Дюрренматт и другие известные немецкоязычные писатели.

---

Я знала лучше. Отец вообще не поднимался на башню, ведь лето было слишком жаркое, чтобы карабкаться на такую высоту. Разморенные сторожа дремали в углу, а отец дремал под садовыми деревьями возле нашего летнего домика и ленился ответить на мои письма. Не знал даже, что мать давно предложила соседям купить этот наш домик. Но я видела мать насквозь, видела собранные чемоданы и начищенные туфли у соседской двери и слышала по вечерам, как они, распахнув окна, распевали песни своей юности, пока мать не принималась возмущенно колотить в стену. Но соседи смеялись и пели дальше.

На следующее утро они отвезли чемоданы на железнодорожную станцию, и, пока мать пыталась запрятать от меня деньги в самую глубь ящика, я прокралась в ванную и встала перед зеркалом. Когда мать услышала щелканье ножниц, она распахнула дверь и закричала. Я сдернула платок с глаз и увидела в зеркале, что она стоит на пороге, раскинув руки, словно крылья. Но я загородила ей вход и дружелюбно покачала головой. Нужно твердо знать, кто уходит и кто не возвращается, — остальное не имеет смысла.

СЕРЕДИНА ЖИЗНИ

Как ты знаешь, сказал утром адвокат, когда на кухне уже взбивали сливки, слышался звон стаканов и вилок, а садовники волокли по саду роскошные корзины с цветами, будто вот-вот состоится свадьба, как ты знаешь, сказал он, есть два вида несчастья. И он распихал по карманам сына деньги на дорогу и выгнал его через садовую калитку на вокзал, где сын адвоката вскочил в проходящий поезд, не обернувшись, ведь некому было махать вслед промокшим от слез платком.

В купе сидели двое мужчин в надвинутых на самый нос шляпах и играли в карточную игру, знакомую сыну адвоката. Он никогда не побеждал, играя в нее со своими сестрами, которые все тузы забирали себе. Когда он вошел, мужчины не потрудились ни приподнять шляпы, ни убрать ноги с сидений. Они низко склонились над картами и резко вскрикивали, будто пришпоривая коней на скачках. Лишь время от времени они развязывали мешки, наскоро закусывали и выпивали, а затем быстро возвращались к игре. И все это не говоря ни слова. Солнце уже клонилось к закату, а игроки шваркали карту за картой на стол, будто щелкали каблуками перед невидимым генералом.

С наступлением темноты исход игры так и не прояснился, но свет в купе не включали, а луны и вовсе не было, игроки спрятали карты и руки в рукава пальто и свернулись под своими шляпами, словно звери.

В углу, не смыкая глаз, сидел голодный сын адвоката, прислушиваясь к хриплому дыханию попутчиков. Шляпы тяжело осели до самых воротников, но сын адвоката не решался залезть в их мешки, только непрерывно облизывал сухие губы. Под стук колес мысли улетучились у него из головы, пейзаж без звуков и очертаний, тени деревьев и глаза зверей, огни станций без пассажиров, лишь его сердце так громко билось где-то в горле, что один из мужчин приподнял шляпу и спросонья сказал, нам известно, что ты в бегах, мы и сами такие. И сын адвоката послушно прижал руку к сердцу, пока оно не успокоилось.

С первым лучом солнца мужчины снова сели за карты, но играли с притворным азартом и краем глаза следили за адвокатским сыном, зная, что у него уже вконец пересохло во рту и подвело живот. Тебе известны правила, сказал один, тот, кому охота есть и пить, должен рискнуть. Они усадили его к окну, на мост из ног и достали деньги у него из карманов. И сын адвоката начал делать ставки.

Теперь попутчики приободрились, карты хлопали по столику, словно удары кнута: дамы, валеты и короли, червы и трефы, а игроки вскрикивали от восторга и настолько распалились, что мост из их ног начал провисать. У адвокатского сына зарябило в глазах. Но когда в воздухе внезапно появлялся туз, вытряхнутый из колоды, из рукава, из шляпы или из ладони, рука на миг застывала в броске, словно раскаленный кусок свинца, который бросают в ледяную воду. И тогда адвокатский сын понимал, что снова проиграл.

Он больше не чувствовал ни голода, ни жажды, видел лишь карты и деньги, которые летали слева направо и справа налево; если он ставил направо, выигрывал тот, что слева, а когда ставил налево, выходило наоборот, но, если не поставишь вовсе, — проиграют оба и накинутся на тебя, как дикие звери. Тут они прекратили игру, уставились на него, и сын адвоката, наконец, увидел под шляпами их глаза, как у куниц на охоте. Без спешки и страха собрали они деньги со столика и рассовали по карманам, работая руками, как садовники граблями.

За окном беззвучно мелькал пейзаж, будто набросанный без смысла и значения. Они снова принялись тасовать карты, шушукаясь, будто делили между собой леса, луга и поля, деревья в саду, и дом, и кухню, и пироги. А при этом не переставали тихонько хихикать, как сестры за чаем на террасе, когда мимо проходил садовник с лейкой.

Чай в стаканах был холодный, на дне блестели кусочки сахара, а в руках сестер блестели иголки, которыми они без устали вышивали на длинных скатертях вензеля со своими именами. Из кухни доносился звон тарелок и ложек, а адвокат облизывал губы, словно целый день не брал в рот ни крошки. Но когда позвали к обеду, он продолжал стоять у калитки, заслоняясь от солнца рукой, как будто кто-то шел по улице.

НА ТАМОЖНЕ

День, когда умер наш дядя, был ясным и солнечным. Дядя приподнялся в постели и впервые потребовал внимания, кофе и пирога. Но после этого не съел ни кусочка и не выпил ни капли, потому что его язык разбух, словно дрожжи. Дядя не привык к пространным разговорам, он уходит из дому еще до рассвета, чтобы на границе проверять чемоданы путешественников и торговцев. Все внимательно осмотрев, он возвращается домой лишь поздно ночью. Кладет деньги на кухонный стол, вынимает из ящика хлеб и поднимается к себе в комнату. Раньше мы пытались пустить по его следу собак, но дядя не оставляет никакого запаха, не затыкает ни щелей в дверях, ни замочных скважин, он вешает мундир на крючок возле кровати, ложится на спину и спит без единого звука. Мы не обнаружили ни кольца у него на пальце, ни писем в ящиках стола, ни фотографий, спрятанных в белье, и с годами постепенно потеряли его из виду, как предмет мебели, который никогда не передвигают и который отбрасывает тень на одно и то же место.

Но теперь наш дядя умирал, и мы купили пирог, сварили кофе и отнесли стулья в комнату, куда не заходили уже много лет. Дядя сидел в подушках, гладкие руки на одеяле, волосы причесаны, подбородок чисто выбрит. Мы ерзали на стульях и ждали, что он начнет собирать чемоданы, но наш дядя-таможенник ненавидит путешествия. Всю жизнь он пытался заставить людей на границе вернуться обратно, но путешественники и торговцы лишь насвистывают в предвкушении грядущего путешествия да роют ногами землю от нетерпения, словно бешеные кони, пока дядя с немым упреком роется в их сундуках, чемоданах и мешках, вынимает вещь за вещью на свет и обстоятельно составляет опись. Но путешественники его не слушают, задерживаться не желают и платят любые деньги, лишь бы поскорее продолжить путь.

Когда наш дядя наконец понял, что у него не осталось выбора, он подал нам знак. Мы облегченно вскочили со стульев, сняли со шкафа чемоданы, распахнули все двери, открыли ящики и побросали туда все, что попадалось под руку: белье и описи, галстуки и награды, мыло и носки, даже перчатки дамы с маленькими руками, которую нам никогда не доведется увидеть. Мы уже не узнаем ее историю, ведь дядино дыхание становится прерывистей, а язык толще. Но мы видим дрожащую каплю на его подбородке и движение рук на одеяле, кольцо на пальце, которое ему хочется от нас спрятать, неотправленные письма в ящиках стола, фотографии, спрятанные в белье, и поезд, который жарким летним днем отвез бы нашего дядю к морю, но таможенник — никудышный спутник, ведь он даже плавать не умеет. Он заходит в воду лишь по щиколотки и синеет с головы до пят, выставляя себя на посмешище в глазах отдыхающих.

Возможно, дядя пытался угостить даму в перчатках кофе с пирогом; сам он ничего не ел, лишь наблюдал, как пирог, кусочек за кусочком, тает у дамы во рту. Отдыхающие смеялись еще громче, потому что в жару едят не пироги, а мороженое и потому, что наш дядя не знал, как пишут открытки в кафе и читают газеты на пляже. Он ненавидел путешествия.

Вечерами они гуляли по набережной, причем дядя, наверное, снова и снова пытался обнять даму в перчатках, но дама была слишком легкой, ветер унес ее из дядиных рук в объятия какого-то пляжного завсегдатая, или метателя ножей из варьете, или даже в объятия официанта из прибрежного кафе. Форма официантов выглядит красиво даже в сильную жару.

Вероятно, официант снял перчатки, когда увидел даму, а дама, заметив официанта, тоже сняла перчатки и сунула их в руку дяде, который так и остался стоять на набережной, не зная, как обычно возвращаются домой путешественники. Отдыхающие корчились от смеха, а дядя от стыда, после чего он решил, что ноги его за границей больше не будет.