Кармен Лафорет - Ничто. Остров и демоны

• Название: Ничто. Остров и демоны
• Автор: Кармен Лафорет
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1969

Сюжет романа «Ничто»: приезд молодой девушки — Андреи, из деревни в Барселону, взаимоотношения ее с родственниками и новыми друзьями. Едва вступив в дом на улице Арибау, девушка почувствовала, что все в нем пропитано чем-то гнетущим. И хотя Андрея в конце концов привыкнет к этому дому и его обитателям, ее всегда будет поражать, как здесь «умели превращать в трагедию любой пустяк». Сделав рассказчицей юную, впечатлительную девушку, писательница получила возможность передать ощущение кошмара, возникающее из житейских мелочей.

В центре романа «Остров и демоны» — большая семья, члены которой связаны тяжкими, гноящимися, как старые запущенные раны, отношениями. И как переплелось в этих отношениях искреннее и лицемерное, страстное и расчетливое! Как тут отделить ревность, ущемленное самолюбие, обиду от потаенной алчности и хитрости? Где кончается благодарность и любовь, а начинается страх? Где проходит граница между истеричностью и хладнокровной спекуляцией?.. «Демоны» — хитросплетения человеческих страстей, которыми одержимы персонажи романа, не очень-то значительны и могучи. Это, скорее, вульгарные бесы, они повелевают не всесильными страстями, а жалкими страстишками. Но ведь в этом заключена и большая житейская правдивость…

Романы написаны в одном ключе — они как бы продолжают и дополняют друг друга, что и позволило объединить их под общей обложкой.

---

Тут я поняла, что в столовой был Хуан: он уговаривал ребенка, капризного после болезни, пить молоко. От удара кулаком по столу чашка подскочила. Хуан сорвался со стула.

— Я своей женой доволен, слышишь? Племянница даже следы ее лизать и то недостойна!.. Понял? Не знаю, может, ты подмазываешься к своей племяннице, оттого и делаешь вид, будто не замечаешь всех ее гадостей… Уж такую суку поискать… Ей бы только комедию ломать да людей унижать — вот на что она годится… Ну, и еще — с тобой спать!

Меня ужаснули его слона, теперь я поняла, почему последнее время Хуан враждебно ко мне относился. Он никогда не мог допроситься, чтобы у него в комнате убирали, и, увидев в первый раз у меня в руках кусок хозяйственного мыла, забрал его, грубо заявив, что «оно ему нужно», и унес в мастерскую. Он давно уже ничего не писал, а просто просиживал там целыми часами, обхватив руками голову и уставившись в пол. Таким вскоре мне пришлось его увидеть. В прихожей я наткнулась на служанку, которая подглядывала через неплотно прикрытую дверь. Услышав шаги, Антония быстро выпрямилась, потом поднесла палец к губам, улыбнулась и заставила меня — иначе мне угрожало прикосновение ее грязных рук — тоже посмотреть в щель. На лице у Антонии была написана та идиотская радость, которая бывает у мальчишек, кидающих камнями в дурачка. У меня сжалось сердце при виде этого огромного мужчины, сидящего в кресле среди разбросанного вокруг старого хлама и совершенно подавленного болезнью.

Поэтому в летние дни, когда жара словно пронзала его насквозь и взвинчивала нервы, вызывая припадок, я не отвечала на его дерзости. Вскочив в отчаянии после того, как Роман нарочно похвалил меня, он крепко стукнул кулаком. Роман смеялся. Хуан все орал:

— Племянница! Стоящий пример! Гоняет по Барселоне, как сука, а за нею — любовники… Знаю я ее… Да, знаю тебя, притворщица!

Теперь он орал мне прямо в дверь, а Роман тем временем ушел.

Я подтерла разлитую на полу воду, и руки у меня дрожали — мне было с ними не справиться… Постаралась увидеть во всем случившемся смешную сторону, ну хотя бы вообразить себе этих моих предполагаемых любовников, но мне не удалось. Схватив ведро с грязной водой, я пошла его вылить.

— Видишь, молчит тварь? — крикнул Хуан. — Видишь, нечего ей ответить?

Никто не обращал на него внимания. На кухне Антония пела и толкла что-то в ступке. Тогда он в припадке ярости пересек прихожую и принялся дубасить в двери собственной комнаты. Глория — она теперь открыто ходила играть в карты — спала там, она устала и поздно легла. Дверь под натиском подалась, и я услышала, как испуганно завизжала Глория, когда Хуан на нее набросился. Тихонечко сидевший в столовой ребенок тоже заплакал, громко всхлипывая.

Думая только о себе, я вошла в ванную. Вода, струями обрушившаяся на мое тело, показалась мне теплой: она не могла ни освежить мою плоть, ни очистить ее.

Окутанный летним зноем, город становится захватывающе прекрасен и немного печален. Барселона казалась мне печальной, когда я глядела на нее под вечер из мастерской моих приятелей. Открывавшаяся панорама плоских и островерхих крыш была затянута красноватой дымкой, а старые церковные колокольни словно плыли по волнам. Безоблачное небо меняло над ними свои чистые краски: из бледно-голубого, словно запыленного, оно становилось багряным, золотым, аметистовым. Потом наступала ночь.

Рядом со мной в оконной нише стоял Понс.

— Моя мать хочет с тобой познакомиться. Я ведь постоянно рассказываю ей о тебе. Она собирается пригласить тебя провести с нами лето на Коста-Брава.

До нас доносились голоса наших друзей. Все были в сборе. Голос Итурдиаги покрывал остальные.

Понс стоял рядом и грыз ногти. Нервный и ребячливый, он немного утомлял меня, и вместе с тем я питала к нему большую нежность.

В тот вечер у нас была последняя встреча: Гиксолс уезжал на лето. Итурдиагу отец хотел отправить в Ситхес вместе со всей семьей, но тот категорически отказался туда ехать. А так как отец Итурдиаги мог позволить себе уехать из Барселоны всего лишь на несколько дней в самом конце лета, он в глубине души был даже доволен, что Гаспар будет с ним обедать.

— Я почти его убедил! Я почти его убедил! — кричал Итурдиага. — Вдали от пагубного влияния мамы и моих сестриц отец становится куда разумнее. Он уже подсчитывает, во сколько ему обошлось бы издание моей книги… К тому же он доволен тем, что я теперь критик по вопросам искусства.

Я обернулась.

— Ты критик по вопросам искусства?

— Да, в одной известной газете.

Мне это показалось несколько странным.

— А какое у тебя образование?

— У меня? Никакого. Чтобы быть критиком, нужно только уметь чувствовать. А я умею чувствовать. Еще нужны друзья… Друзья у меня тоже есть. На первой же выставке картин Гиксолса я собираюсь сказать, что стиль этого художника достиг кульминационной точки. И напротив того — нападу на маститых, на тех, на кого никто не осмеливается нападать… Успех обеспечен.

— А не полагаешь ли ты, — спросил Гиксолс, — что твое утверждение, будто я достиг вершины своего мастерства, несколько меня старит? После этого заявления мне останется лишь убрать кисти и почить на лаврах.

Но Итурдиага был слишком воодушевлен, чтобы внимать голосу рассудка.

— Смотрите! Уже зажигают костры! — крикнул Пухоль, голос его срывался на высоких нотах.

Был канун Иванова дня. Понс сказал мне:

— Думай об этом, Андрея, пять дней. Думай до Петрова дня. Это день моего ангела и день ангела моего отца. У нас в этот день будет праздник, ты тоже приходи. Будешь танцевать со мной. Я познакомлю тебя с моей матерью, она лучше, чем я, сумеет тебя убедить. Знай, что, если ты не придешь, этот день для меня потеряет всякий смысл… А потом мы уедем на лето. Ты придешь к нам в Петров день, Андрея? Ты позволишь моей матери убедить тебя поехать с нами на море?

— Ты же сам мне сказал, что у меня есть пять дней для ответа?

Произнося эти слова, я вдруг страстно возжелала беспечности, беззаботности. Освобождения. Возможности принять приглашение и валяться на всех пляжах, какие он мне только предлагал, долгими часами жить в детской сказке, укрывшись от тягот окружающего мира. Но меня еще удерживало то неприятное чувство, которое вызывала у меня влюбленность Понса. Я понимала, что, согласившись на поездку, я как бы соглашусь и на многое другое, а в этом было уже что-то нехорошее — здесь начиналась фальшь.

Во всяком случае, идея побывать на балу волновала меня, хоть бал и будет днем, после обеда, а в моей памяти слово «бал» воскрешало пленительную грезу о вечерних туалетах и сияющих, как зеркало, полах, рожденную еще в ту пору, когда я в первый раз читала сказку о Золушке. Я так самозабвенно отдавалась музыке, скользя в ее ритмах, и часто танцевала одна, но мне еще никогда не приходилось танцевать по-настоящему, с мужчиной.

Понс нервно сжал мне руку на прощанье. Позади нас Итурдиага кричал:

— Иванова ночь — это ночь колдовства и разных чудес.

Понс наклонился ко мне:

— Я знаю, о каком чуде буду просить сегодня ночью.

В тот миг я наивно пожелала, чтобы это чудо свершилось, я изо всех сил пожелала влюбиться в Понса. Он сразу же почувствовал нарождающуюся к нему нежность и жал мне руку, не умея иначе выразить свои переживания.

Когда я подошла к дому, воздух потрескивал, горячий и полный чар, которыми владеет только одна эта ночь в году.

Ложиться спать в канун Иванова дня казалось мне невозможным. Ночь стояла ясная, в небе ни облачка, и тем не менее в кончиках пальцев и в волосах я чувствовала электричество, как это бывает в грозу. Мечты и воспоминания давили мне грудь.

В одной рубахе я высунулась из окна. В небе вспыхивали багровые отсветы костров. Да и наша улица Арибау долго полыхала криками: на перекрестках разожгли несколько костров. Минута, и парни с покрасневшими от жара, искр и светлой магии огня глазами уже прыгают через пламя в надежде услышать имя любимой, которое выкрикнет им зола. Потом шум и гам стихли. Все разошлись веселиться по домам. Улица Арибау, разгоряченная и молчаливая, еще звенела отголосками: где-то далеко взрывались фейерверки и небо над домами было исполосовано светом. Мне припомнились песни, которые поют в деревне в Иванову ночь, — ночь любви, — собирая волшебные трилистники клевера в дышащих жаром полях. Я стояла в темноте, облокотившись на подоконник, вся во власти страстных желаний и образов. Я словно приросла к месту.

Не раз слышала я шаги ночного сторожа; где-то далеко хлопали в ладоши. Потом внимание мое отвлек стук нашей парадной двери, ее запирали: посмотрев на тротуар, я увидела, что это из дому вышел Роман. Он сделал несколько шагов и остановился под фонарем зажечь сигарету. Даже если бы он и не остановился на свету, я его все равно бы узнала. Ночь была очень светлой, небо словно заливало золотым сиянием… Я внимательно следила, как движется этот поразительно пропорциональный черный силуэт.