Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6520 ( № 32 2015)

• Название: Литературная Газета 6520 ( № 32 2015)
• Автор: Литературка Литературная Газета
• Жанр: Публицистика

"Литературная газета" общественно-политический еженедельник Главный редактор "Литературной газеты" Поляков Юрий Михайлович http://www.lgz.ru/

---

Полная благих намерений, французская критика сегодня прочерчивает «творческую родословную» Бортникова – от Селина и Жене, такая наивная «генеалогия», конечно же, оставляет послевкусие.

Дмитрий Бортников никак не Селин и даже не Жене. Но его герой несчастлив – и стопроцентно правдив. Увидев на улице раздавленную собаку, обычно стараешься пройти, скользнув мимо глазом, а Бортников смотрит, неотрывно, во все глаза, – передаёт боль на расстоянии посредством слов. Не будь этого умения, этой тяги, быть бы Бортникову журналистом, просто описывающим раздавленных собак и падаль. (Тут, кстати и некстати, вспоминается «Падаль» Бодлера, у которого это, конечно, получилось по-другому.)

При этом Дмитрий Бортников не идёт на уступки господствующему стереотипу, и не только в художественной литературе. Он даёт донкихотский отпор современным тартюфам в статье «Чем хуже, тем лучше», опубликованной на страницах газеты «Монд» (от 11.02.2014). Ему осточертели карамельное прекраснодушие, сервильная русофобия, ныне предписываемые западной интеллигенции. Ему претит показуха вкупе с нарциссизмом современных деятелей культуры, видящих во внутреннем вогнутом зеркале лишь самих себя:

«Что за остервенение! Откуда взялась эта истерика тысячи кассандр, что с пеной у рта изрыгают свои нечистоты на берега Чёрного моря? Западная пресса плюётся ядом, но все никак не может доплюнуть. Больно уж далеко. Слюны не хватает!» /.../ «Когда в стельку пьяный Ельцин плясал на столе, оппозиция сидела по углам и подбирала крошки, сыпавшиеся с безумного царя! Словно больной Фальстаф, Ельцин мог нащупать почву лишь в падении. Сегодняшняя оппозиция неплохо поживилась за счёт его пьяных щедрот. Ох, как неплохо!» – считает российский писатель. И делает вывод: «Россия – это монархия, которая держится на безмолвии и любви народа. Перечитайте «Бориса Годунова»! Там все написано» . ( Перевод автора. )

* * *

Он живёт на севере столицы, у знаменитой «Блошинки», воспетой Раймоном Кено. Издаётся в Москве, Санкт-Петербурге, Париже. Получил недавно французский паспорт. Ему 47 лет – возраст, в котором современный писатель всё ещё считается молодым.

В его разных интервью мозаика парадоксов:

«Я написал книжку, которую сам бы хотел прочитать».

«Самое трудное не войти в литературу. Самое трудное – из неё выйти».

«Если нет таланта – обыденность вывалится на середину комнаты. Посреди самого праздника! И тогда – всё. Да. Тогда – уже всё!»

Теги: литература , литературный процесс

Иерусалим сада моего…

"Там у тебя в саду такой ПАТРИАРХ расцвёл!" - сказала мама. И я ринулась в сад, продираясь сквозь колючую розовую изгородь, бесцеремонно расталкивая толпу гомонящих на сильном ветру растений, и увидала[?]

Первородство его было неоспоримо. Ни за какую чечевичную похлёбку отдать его будет уже невозможно: слишком много влюблённых свидетелей его перворождения.

А рядом с молодым и сильным будущим патриархом всего рода уже следующим утром распахнул, разметал свои крылья, вострепетал огненным оперением шестикрылый Серафим. Его могучие багряные воскрылия трепетали и переливались огненными бликами на всю необозримую вселенную моего маленького сада.

Изо дня в день расцветали и светились в прозрачном утреннем воздухе всё новые и новые персонажи: «видимым же всем и не видимым».

Появилась целая толпа молодых, едва оперившихся ангелов. А за ними следом появились и горожане, и торговцы, и мудрецы, и оборванцы.

Ангелы в саду сначала прячутся. Не поддаются исчислению, опознанию и осознанию случившегося чуда: они всё-таки прилетели!

Ещё несколько дней назад это были «начинающие ангелы»: маки только распластывали свои крылышки и воскрылия. Но чтобы перевоплотиться и взлететь, надо было не просто блистать юной красотой, очаровывая ею окрестное пространство, нужно было пострадать от дождя и ветра, заматереть от житейских невзгод, набраться опыта.

И – преобразиться.

Стало быть, пустой и разрушенный зимними, грабительскими ветрами Иерусалим опять заселялся: это расцвели во всю силу и мощь гигантские огненные маки.

После долгого и могучего цветения эти маки вдруг однажды утром преобразились. Они взмахивали огромными багряными крыльями, словно стремились улететь с низкого старта туда, откуда прилетели. Они пылали на солнце, светились и горели всеми оттенками солнечного пожара на лоснящихся и сияющих, полных силы и мощи лепестках-крыльях. Они распластали их вокруг головки в бархатной шапочке, из-под которой выбивались короткие прядки волос. Отвернули от нас свой пылающий нездешний лик, чтобы мы не ослепли от небесного огня, и явили нам лишь ершистые юношеские затылки: «Мы здесь ненадолго, мы уже улетаем...»

Словно бы сам ШЕСТИКРЫЛЫЙ СЕРАФИМ явил нам облик, не явив своего лица, чтобы не ослепить своим взором людей, обомлевших от радости постижения непостижимого.

Сотрясаемый холодным ветром и дождём, истрёпанный и поникший, сад удостоился визита бестелесных, непрозреваемых, но подразумеваемых и потому иногда уловляемых человеческим взором, а паче так и фотообъективом, небесных СИЛ.

САД – УТЕШИТЕЛЬНОЕ УБЕЖИЩЕ ДЛЯ НЕЯВНЫХ, ЕДВА ПРОЗРЕВАЕМЫХ НАМИ НЕЗРИМЫХ СУЩНОСТЕЙ.

Их только нужно увидеть – и угадать.

Стоит только однажды не выйти к саду, как может случиться непоправимое: ты не увидишь, что расцвёл не просто цветок, а исторический или библейский персонаж. Даже в пору его расцвета, но в другой день или в другой час будет уже другое освещение, другая погода, другое солнце, то есть другая эпоха, другие времена с другими патриархами и другими пророками…

А построили этот призрачный город в моём саду солнечные блики и светотени, рассеянный солнечный свет и неистовые солнечные лучи. Это они воздвигли его стены, дворцы и халупы, храмы и просторные торжища, на которых подвизаются и торговцы, и мытари, и бродячие хитрецы, и непризнанные пророки. И верховой ветер в листве огромного широколистного дерева – разве это не ропот толпы, изгоняющей из города пророков и ангелов? Разве это не топот римских легионеров и сотников, разгоняющих буйствующую ораву?

А в этой толпе – и куст розмарина в зелёной длинной хламиде, словно книжник и фарисей, и гибкие плети зимнего мелколистного жасмина, согнутые в дугу житейскими тяготами и трудами, и пышноволосая, ярко цветущая азалия, словно римская матрона, наблюдающая за беспорядками в городе с высокой тенистой террасы.

И в центре этого садового мироздания пылает, неистовствует и сгорает от желания донести до каждого из живущих открывшуюся ему истину огромный огненный мак. Это он – в обтрёпанном рваном плаще – пророк, изгоняемый обывателями из города во тьму внешнюю. В пустыню забвения и небытия. До прихода следующего пророка…

Даже страшно подумать, что было бы, если бы я не вышла в сад однажды вечером и не посмотрела на него. Вернее, если бы не рассмотрела, не увидела, что его роскошный багряный плащ давно износился до ветхости в житейских и реальных (слишком ветреным выдалось это лето!) бурях. Если бы не сняла «на цифру» его простёртые к небесам руки, лепестки, крылья. Если бы не услышала сердцем это трепетание, это последнее воздыхание прежде могучей, ликующей жизни. Если бы мне вдруг оказался невнятен этот вопль, эта мольба «уходящей натуры», то ведь никто никогда и не узнал бы, что он, этот мак, этот пророк в красном, рваном плаще, этот патриарх в рубище, был на этом свете и гостил в Иерусалиме сада моего. И ушёл в мир иной. Навеки? Нет. До следующего лета. Или летоисчисления...

Треволненья любовной страды

ПАМЯТНИК

Один уйдёт совсем и не найдут следов,

другого упомянут.

Я памятник себе воздвигла из цветов,

которые – не вянут.

Пока ведётся спор у входа в словари

меж этими и теми,

мой цветовой поток сияет изнутри

и освещает темень...

ВОСПИТАНИЕ САДА

Чугунный день, литой отяжеляет взгляд.

Осотом лебедой не зарастёт мой сад!

Он никому не брат, не близкая родня,

на воспитанье взят – а воспитал меня.

Он раньше был нагой, а нынче не таков

под розовой пургой опавших лепестков.

И в лондонской глуши изведал он, юнец,

затмение души – затмение сердец.

В житейской кутерьме он в мир пробил окно.

Костюм от кутюрье ему к лицу давно!

Среди душистых трав и солнечных порош

он стал теперь кудряв, опрятен и хорош.

А родственная связь не ведает границ –

люблю его, трудясь и упадая ниц!