Данте Алигьери - Божественная комедия. Чистилище

• Название: Божественная комедия. Чистилище
• Автор: Данте Алигьери
• Жанр: Проза

«Божественная комедия. Чистилище» – вторая часть шедевральной поэмы великого итальянского поэта эпохи Возрождения Данте Алигьери (итал. Dante Alighieri, 1265 – 1321).*** Данте Алигьери заслуженно называют «отцом итальянской литературы». Заблудившись в дремучем лесу, Данте встречает поэта Вергилия, и отправляется с ним в путешествие по загробному миру. Пройдя девять кругов Ада, поэты оказываются в Чистилище, где находятся люди, успевшие перед смертью покаяться в своих грехах. Чтобы попасть в рай, они должны очиститься, испытав муки за свои прегрешения. Две другие части этого гениального произведения – «Ад» и «Рай». Данное издание содержит уникальный редкий перевод Дмитрия Мина, выполненный в 1855 году.

---

Песнь десятая

Первый круг. – Гордые. – Примеры смирения.

1. Лишь мы вошли в ту дверь, к ее ж порогу
Любовь ко злу не допускает нас,
Сводя с прямой на ложную дорогу,[341] —

4. Как дверь, я слышал, с громом заперлась;
Но оглянись я чем, безумья полный,
Я-б оправдал мой грех на этот раз?[342]

7. В расселине скалы мы шли, безмолвны,
Где путь то вправо, то налево шел,
Как толчеёй колеблемые волны.[343]

10. – Здесь, – начал вождь, – нельзя на произвол
Идти; но надо, чтобы применялся
Наш шаг к извилинам, где путь прошел.

13. Чрез то наш ход настолько замедлялся,[344]
Что прежде стал на синие валы
Серп месяца, где в море погружался,[345]

16. Чем мы прошли сквозь то ушко иглы.[346]
Когда ж на волю вывели нас ноги
Туда, где сзади вновь слились скалы,[347] —

19. Я, став без сил, и оба мы, в тревоге
Насчет пути, вступили в край пустой,[348]
Безлюднейший, чем по степям дороги.[349]

22. Он был от мест, где смежен с пустотой,[350]
До стен из скал, скрывавших верх в эфире,
В три человечьих роста шириной.[351]

25. И, сколько мог я видеть в этом мире,
Направо ли, налево-ль взор летел,
Весь тот карниз, казалось, был не шире.

28. Там, прежде чем пошли мы, я узрел,[352]
Что весь оплот стенных его окраин
(Знать, для того, чтоб взлезть никто не смел)[353]

31. Был мраморный и дивно так изваян;
Что не тебе лишь труд сей, Поликлет,[354]
Но и природе был бы чрезвычаен.

34. Там Ангел, в мир принесший нам декрет
О мире том, его ж в веках напрасно
Ждал человек, чтоб с неба снял запрет,[355] —

37. Пред нами был, так с истиной согласно
Изваянный, столь благостный в очах,
Что предстоял, казалось, не безгласно.

40. Клянусь, имел он «Ave» на устах,[356]
Направленных к той Деве благодати,
Что дверь любви отверзла в небесах.[357]

43. Вложен в уста ей был глагол дитяти:
«Ессе Ancilla Domini», верней,[358]
Чем в воск влагают оттиск от печати.

46. -Не устремляй в один предмет очей,
Сказал Виргилий, близ меня стоявший
С той стороны; где сердце у людей.[359]

49. И, от Мадонны взор мой оторвавши,
За Ней узрел я в той же стороне.
Где был и вождь, меня к себе позвавший,

52. Другую быль на каменной стене.
И, обойдя поэта, к той картине
Я подошел, чтоб рассмотреть вполне.

55. На колеснице там влекла в долине
Чета волов божественный кивот,[360]
На ужас всем, не призванным к святыне.[361]

58. Пред ним, в семь ликов разделен, народ,[362]
Казалось, пел, и слух о гласе пенья
Твердил мне: – Нет! a взор мой: – Да, поет!

61. Так точно и о дыме всесожженья,
Там восходившем, ноздри и мой глаз
Меж да и нет вели друг с другом пренья.[363]

64. Царь-псалмопевец, сердцем веселясь,
Скакал там пред кивотом, кроткий видом,[364]
Быв и царем и не-царем за раз.[365]

67. В окне дворца являлась, пред Давидом,[366]
Жена его Мелхола, вниз глядя,
Как женщина, что не простит обидам.

70. И, от Мелхолы дальше отойдя,
Осматривать я стал другие лики,
Белевшие мне в очи близ вождя.

73. Увековечен подвиг там владыки,
Чьи доблести среди его римлян[367]
Григория подвигли в бой великий:[368]

76. То римский император был Траян,
И пред его конем, в слезах, вдовица
Рыдала в скорби от душевных ран.

79. Вкруг цезаря толпа, и ратных лица.
И всадники, и золотых орлов
Над ним по ветру веяла станица.[369]

82. Злосчастная, казалось, средь полков
– О, государь! – молила, – мщенье! мщенье!
Мой сын убит; казни его врагов!

85. И, мнилось, он в ответ: – Имей терпенье,
Пока вернусь! И та: – О цезарь мой! —
(Как человек, в ком скорбь в живом волненье) —

88. Вернешься ль ты? – A он: – Преемник мой
Исполнит долг! – Но та: – К чему указан
Другому долг, когда забыл ты свой!

91. И он на то: – Утешься; я обязан
Свой долг исполнить, прежде чем пойти:
Суд ждет меня, и жалостью я связан,[370]

94. Так Тот, Кому нет нового в пути,
Соделал зримыми все те вещанья,[371]
И чуда нам такого не найти.

97. Пока мне взор пленяли изваянья
Тех образцов смирения живых,[372]
Неоцененные Творца созданья,

100. – Смотри! Оттоль – но шаг их слишком тих![373]
Шепнул мне вождь, – толпы теней явились;
Где путь наверх, узнаем мы от них.

103. Глаза мои, хоть все еще стремились
Обозревать диковин целый полк,
Не медля тут к поэту обратились.

106. Смотри, читатель, чтоб в тебе не смолк
Глас доброго намеренья при мысли,[374]
Как тяжко здесь выплачивают долг!

109. Забудь жестокость казней, и размысли,
Что в судный день все ж кончатся они;
Зато тех мук последствия исчисли![375]

112. – Поэт, – сказал я, – то, что в вышине[376]
Там движется: мне кажутся – не тени,
Что ж именно – непостижимо мне.

115. И он на то: – Тяжелый образ пени,[377]
Сужденный им, к земле их так гнетет,
Что был и я смущен сперва не мене.

118. Вглядись же в них, и взор твой разберет,
Что там за люд под грудой камней в свалке:
Смотри, как в грудь себя там каждый бьет![378]

121. О, христиан род гордый, бедный, жалкий!
Вы, y кого так слаб духовный зрак,[379]
Что пятитесь назад стезею валкой![380]

124. Поймете ль вы, что человек – червяк,
Родившийся стать бабочкой небесной,
Когда на суд он прилетит сквозь мрак?[381]

127. Чем разум ваш кичится в жизни тесной?
Чем лучше вы неразвитых червей.
Не получивших полный вид телесный?

130. Как для подпоры крыш и галерей,
С сведенными коленами у груди,
Кронштейном служат образы людей,

133. На что глядя, в скорбь истинную люди
От мнимой той приходят: так убит[382]
Был сонм духов, мной узнанных в той груде.

136. Кто больше был, кто меньше камнем скрыт,
Смотря, какой взвален им груз на спину;
Но самый терпеливейший на вид

139. Твердил, казалось: большего не сдвину![383]

Песнь одиннадцатая

Первый круг. – Гордые. – Молитва. – Омберто Альдобрандески. – Одеризи д'Агуббио. – Провенцан Сальвани.

1. Ты, Отче наш, на небесах живущий,
Где царствуешь, но не описан в них,[384]
Любя всех паче первый сонм, там сущий![385]

4. Твое в нас имя, слава сил святых,
Век да святится, и вся тварь да видит,
Коль сладостно дыханье уст Твоих.[386]

7. Мир Твоего к нам царствия да снидет,
К нему ж, собрав усилья все свои;
Мы не придем, коль сам он к нам не придет.[387]

10. Как доброй волей Ангелы Твои
Приносят жертвы и поют: «осанна»,
Так да творят и люди на земли.

13. Хлеб наш насущный даждь нам днесь: то – манна,
Без нее же вспять отводят нас шаги,
Стремясь вперед, в пустыне сей туманной.[388]

16. И так же, как друг другу все долги
Мы оставляем, так и нам остави,
И не суди нас по делам, Благий!

19. И наших сил, столь бренных в их составе,
Не дай прельстить невидимым врагам,
Но от лукавых помыслов избави.

22. Последний глас мольбы, уж лишний нам,
Не за себя, – за тех возносим, Боже,
Кого в грехах оставили мы там![389]

25. Так за себя и нас молитвы множа
И разные подъемля тяготы,
Как тот кошмар, что давит нас на ложе,[390]

28. По первому карнизу с высоты
Шли призраки, томясь, но тем упорней
Смывая копоть дольной суеты.[391]

31. Коль молят так за нас в стране той горней,
То что ж должны в сем мире делать те,
В чьей воле есть еще благие корни?[392]

34. Должны помочь им смыть в их нищете
Грязь жизни сей, чтоб в чистом одеянье
Легко взнестись к надзвездной высоте!

37. – О, да ускорит суд иль состраданье[393]
Срок ваших мук, чтоб крылья распахнуть
Могли вы в край, куда вас мчит желанье![394]

40. С какой руки, скажите, легче путь?[395]
A если два здесь всхода или боле,
То укажите, где отложе круть?

43. Затем что спутник мой здесь, в сей юдоли,
Одет во плоть Адама, почему
Всходить с трудом он должен против воли.

46. Кто дал ответ на эту речь тому,
За кем я шел, я не узнал средь грому;[396]
Но так в толпе ответили ему:[397]

49. – Направо здесь, по берегу крутому,[398]
Идите с нами, и найдете ход,
Где вверх взойти возможно и живому.

52. И не мешай глядеть мне камень тот,
Что гордую мне выю так бесчестно
Пригнул к земле, что уж не зрю вперед,

55. Я б на того, чье имя мне безвестно,
Взглянул, чтоб вызнать: не знаком ли он
Со мной, несущим груз тяжеловесный.

58. Латинянин, в Тоскане я рожден;[399]
Отец мой был Гюльельм Альдобрандеско:
То имя вам знакомо ль средь имен?

61. Кровь древняя, род предков, полный блеска,
Такую мне вселили в душу спесь,
Что общую забыл нам мать и дерзко[400]

64. Стал презирать в душе народ я весь.
За что и пал, о чем все помнят в Сьене
И дети в Кампаньятико поднесь.

67. Я Омберто, и гордостью не мене[401]
Наказан здесь, как и моя родня,
Которая подверглась той же пене.

70. И этот груз я буду несть до дня,
Пока Господь простит мне, ибо ныне
Не средь живых, a между мертвых я.

73. Я, слушая, склонил лицо к стремени;
Но тут другой (не тот; кто говорил),
Весь скорчившись под камнем в злой кручине,

76. Узрел меня, узнал и возопил,
С усилием стараясь взор свой ближе
Вперить в меня, пока согбен я был.

79. – О! – я сказал, – Не ты ли, Одерижи?[402]
Честь Губбио, искусства честь того,
Что прозвано enluminer в Париже?[403]

82. – О, брат! – сказал он, – Ярче моего
Смеются краски из-под кисти Франко:[404]
Вся честь ему; мне ж часть ее всего!

85. Будь я живой, я б с гордою осанкой
Отверг ее, затем что вечно страсть
Первенствовать была моей приманкой.[405]

88. За спесь грозит нам всем возмездья власть,
И не смирись я сам, – ведь до могилы,
Я б мог грешить, – сюда б мне не попасть.

91. О, суетность отличий, что нам милы!
Как быстро деревцо свой может верх сронить,
Коль ряд годов ему не придал силы.[406]

94. Мнил Чимабуэ в живописи быть[407]
Из первых первым, a теперь уж Джьотто[408]
Явился – славу первого затмить.

97. Так Гвид лишен в поэзии почета[409]
Другим был Гвидом; может быть, их двух[410]
Спугнуть с их гнезд родился третий кто-то.[411]

100. Изменчивей еще, чем ветра дух,
То дуновенье славы, что разносит
О наших именах по миру слух.

103. Что будет слава наша, пусть с нас сбросит
Хоть старост узы плоти, иль наш век
Под лепет: «папа», «мама» смерть подкосит,[412] —

106. Чрез сто веков? A их короче бег
Пред вечностью, чем перед обращеньем
Небесных кругов – взмахи наших век.

109. Вон славою того, кто с затрудненьем
Бредет, – была Тоскана вся полна;
А ныне в Сьене он покрыт забвеньем,

112. Где был он вождь, когда сокрушена
Была спесь флорентинцев, что, столь славной
Считаясь встарь, теперь посрамлена.[413]

115. Известность ваша вся – не злак ли травный?
Была – и нет! Кто к жизни вызвал злак
Из недр земли, тот губит с силой равной.

118. И я: – Смирение, – ценнейшее из благ, —
Живит мой дух, гордыне ставя грани.
Но кто же тот, о ком скорбишь ты так?

121. – То, – отвечал он, – Провенцан Сальвани!
И здесь за то, что в сердце мысль таил
Прибрать себе всю Сьену в мощны длани.[414]

124. Без отдыха он ходит, как ходил
Со дня кончины: вот чем здесь искупит
Свою вину, кто слишком дерзок был! —

127. И я: – Но если всяк, в ком грех притупит
О Боге мысль до самого конца,
Внизу обязан, прежде чем к вам вступит

130. (Коль не помогут добрые сердца!),
Пробыть так долго, сколько жил на свете,
То как сюда впустили гордеца?[415]

133. И он: – Раз в Сьене, в славы полном цвете,
На площади колено преклонен,
Преодолевши стыд, он стал, – в предмете

136. Имея лишь одно, – чтоб был внесен
За друга выкуп Карлу, и, как скромный
Бедняк, дрожал всем телом он.[416]

139. Я все сказал. Слова мои пусть темны;
Но близок день, в который объяснит
Их смысл тебе народ твой вероломный.[417]

142. За этот подвиг путь ему открыт.

Песнь двенадцатая