Наталья Иванова - Либерализм: взгляд из литературы

• Название: Либерализм: взгляд из литературы
• Автор: Наталья Иванова
• Жанр: Языкознание
• Год: 2005
• ISBN: 978-5-98379-14

Почему либеральная идеология становится в России все менее популярной и, в частности, утрачивает свои традиционно сильные позиции в художественной литературе? Эти вопросы стали стержнем серии дискуссий, проведенных Фондом «Либеральная миссия» и собравших известных российских критиков, издателей и социологов: Наталью Иванову, Андрея Немзера, Игоря Захарова, Бориса Дубина, Сергея Чупринина, Александра Иванова, Дмитрия Бака, Льва Гудкова, Льва Рубинштейна и др.

---

Борис Дубин:

«Литературная критика должна быть аналитикой культуры, прежде всего культуры сегодняшней» .

Казалось бы, на первый вопрос можно ответить просто: а как же, конечно, есть такое общее поле, это поле литературы. Но дело в том, что единую литературу вряд ли сейчас найдешь. Можно, конечно, попробовать выделить разные литературные континенты или контингенты по идеологическим пристрастиям, только вот где они в общей каше? Можно попробовать сделать это по типам коммуникаций (критика газетная, журнальная, сетевая; литература разного типа журналов, книжная авторская, книжная серийная и проч.). Уже теплее. Но мне кажется более интересным сделать это по функциям словесности. Образовались, условно говоря, три-четыре материка, которые почти не соприкасаются друг с другом и живут каждый в своем режиме. Может быть, это разные типы или уровни культуры, может быть – разные эпохи. Это такая российская особенность, что если уж возникает какое-то движение, то начинает двигаться сразу все.

Вообще литературная критика рождалась под большой западный проект модерного общества, под большую программу культуры. Так было уже у романтиков, у которых литература (не жанр, а функция) впервые стала предметом полемики. Литература – это то, о чем спорят, обо что копья ломают, на чем делают репутацию и рушат ее. В этом своем значении литература, собственно, и поднялась – как орган общества, как его критика (самокритика), наконец, как предмет критики. Есть сейчас такая литература? Вроде бы есть. Но копья уже не ломаются, репутации не рушатся. Каких-то новых или сколько-нибудь существенных определений литературы не введено – кажется, это никому и не надо.

Скажем, в 1920-е годы в Советской России и после Второй мировой войны в Европе озабоченность вопросами, что такое литература, что такое писатель, что такое поэт, как писать сегодня (и можно ли), была на много градусов выше. А сегодня и так можно, и сяк можно. Принципиальной полемики я не вижу. Если, конечно, не брать в расчет скандалы, только разве скандалы – это полемика? Скандалы делают в кружке, в «кланчике», как говорят у Пруста, а общество, большое общество, для скандала не требуется (и наоборот). Вот во что превратилось модерное значение литературы. Поскольку модерн на нашей почве, можно сказать, еще не родился (хотя несколько раз пытался), то и с принципиальными спорами тоже не ладится.

Сравнительно новое значение литературы – это литература как потребительское благо, если угодно – как товар. Она (книга, или серия, или глянцевый журнал) входит в потребительскую корзину. И тут уж у кого какая корзина. Если в корзине продукты с ближайшего рыночка, где подешевле, то и литература будет такая же. А если у вас потребительский пакет из «Глобал-сити» или из «Седьмого континента», то и литература будет соответствующая – модная, о ней будут писать в глянцевых журналах. Это будет литература звезд. Звезд, конечно, по нашим меркам, т. е. опять-таки мелковатых и скандальных, вроде, скажем, Елены Трегубовой или еще кого-то, кто сильно засветился. А засветиться можно сегодня только одним способом – через массмедиа. В этом смысле вся литературная тусовка, независимо от того, работает она на массы или нет, очень сильно, может быть даже полностью, зависит от массмедиа. Дело в самих техниках работы на публику – пиар, промоушн, брендинг. Это сравнительно недавнее явление.

Ну и, наконец, литература в совсем уж традиционном значении. Это высокий канон, классика, программная литература, «хорошая», «настоящая» книга. Опять-таки тут есть разные варианты. Скажем, у Солженицына в его литературно-критических статьях канон будет один (в него и Бродский едва войдет), в журнале «Новое литературное обозрение» – другой. В принципе представление о литературе как о каноне, образце – совсем уже затертое, школьное. Но оно остается в массовом сознании. Когда людей спрашивают, какой самый лучший писатель, они удивляются: как это какой, понятно, что либо Пушкин, либо Толстой. Так оно и десять, и двадцать лет назад было. А читают ли? Нет, не читают, но лучший писатель, конечно, Пушкин, лучший художник – Репин и т. д.

Вот такие сложились разные литературы. Остальное – дело совсем уж личное, под собственную ответственность, а на нее сегодня мало кто решается.

Так нужна ли критика литературе как потребительскому благу? Зачем товару критика? Рекламация – да: если товар плохой, можно сдать его, сказать, что за эту цену такой товар брать не будешь. Или можно организовать рекламу либо контррекламу. Вообще большой вопрос: чем сегодня должна быть литературная критика? И ответ у меня, как социолога, простой. Она должна быть аналитикой культуры. Раз уж так получилось, что в России литературная критика от Аполлона Григорьева до Блока всегда шла от словесности к более общим вопросам, то и сегодня не следует ограничиваться литературой.

А если литературная критика должна быть аналитикой культуры, то прежде всего культуры сегодняшней. И в этом смысле можно работать и с массовой литературой, и с товарной литературой, но как с фактами культуры: что стоит за этими фактами, какое представление о человеке эта словесность дает, кто и как ее воспринимает, что дальше с ней происходит? Есть же типы литературы, которые не складываются в домашнюю библиотеку, не передаются от поколения к поколению. Что можно сказать о литературном сообществе на основе такой литературы, что можно сказать об обществе в целом: чего ему не хватает, что у него болит?

Однако если на вопрос: «Что у тебя болит?» – отвечают: «Голова», то для настоящего врача это не ответ. Иначе говоря, критике придется научиться работать не только с тем, что предъявлено, но и с тем, что, может быть, только имелось в виду, с тем, для чего нет слов…Психология XIX века зашла в тупик и грозила умереть, пока Фрейд не включил «в игру», казалось бы, простую вещь. Он сказал: «А сейчас я вам покажу, что за этим стоит». Как бы и литературной критике найти такие слова, которые позволили бы описывать то, что люди вытесняют, называют другими именами, скрывают сами от себя и перекладывают на «врагов». Как бы даже самые очевидные вещи попробовать истолковать таким образом. Не те, о которых говорят, а те, о которых умалчивают.

Замечательна в этом смысле автобиография Донцовой. Предъявлено все: семейные фотографии, младенцы и собаки. За исключением одного – папы. А папа в январе – феврале 1966 года был одним из «общественных обвинителей» на процессе Даниэля и Синявского. Государство ему доверило эту высокую честь. Но в публичной, претендующей на бестселлерность автобиографии «звезды» места этому факту не нашлось. О бантиках есть, а об этом нет. А вот в свежем номере журнала «Иностранная литература» Петер Эстерхази рассказывает про своего отца, который, оказывается, стучал органам.

И с Донцовой все понятно, и с Эстерхази, кажется, тоже понятно. Но давайте попробуем как-то соединить эти два «понятно» на одном предметном столе. Замечательный венгерский писатель Петер Надаш пишет «Наш бедный Саша Андерсон», а у нас и о Саше Андерсоне не знают, и о том, что он был активным правозащитником в ГДР и одновременно агентом КГБ, не знают, и как к этому, вообще говоря, относиться, тоже не знают. Я не хочу сказать, что литературная критика должна заниматься по преимуществу такого рода предметами. Любопытен сам механизм отношения к тому, для чего в культуре, обществе, литературе как будто не хватает слов или как будто они не нужны. Как говорили раньше в высоких кабинетах: «Ну, вы же понимаете?.» Интересно то, что не выговаривается, но подразумевается.

Наталья Иванова:

Реплика по поводу сказанного Борисом Дубиным о том, что находится за текстом или проговаривается в тексте из того, что автор не хотел сказать, как о предмете анализа литературной критики, которая занимается массовой литературой. Под «занимается» я подразумеваю не сравнение, условно говоря, Марининой с Маканиным, что совершенно бессмысленно, а анализ того, что кажется массовой литературой.

Когда французы пригласили меня на конференцию, посвященную Марининой, я, можно сказать, вынужденно прочитала ее последний роман, где она пытается быть не только детективным писателем. Роман называется «Тот, кто знает», такая семейная сага в двух томах. При внимательном прочтении обнаружилась очень интересная сюжетная линия, за которой, как deus ex machina, стоит большой чин в Комитете государственной безопасности. События в книге разворачиваются в течение пятидесяти лет, все исключительно политкорректно, от преследований космополитов до сегодняшнего дня, с торжеством в финале среднего и малого бизнеса. Но, оказывается, за спиной героини всегда стоял этот самый чин из КГБ, который ее завербовал, когда она была еще студенткой ВГИКа, а потом провел через все жизненные перипетии, в том числе через перестройку, помог организовать свой бизнес. В конце она с ним встречается, и следует апофеоз взаимной благодарности.