Лидия Чуковская - Дневник – большое подспорье…

• Название: Дневник – большое подспорье…
• Автор: Лидия Чуковская
• Издательство: Время
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-9691-1381-7

Завершающий, двенадцатый том ненумерованного Собрания сочинений Лидии Корнеевны Чуковской (1907–1996), подготовленного ее дочерью Еленой Цезаревной Чуковской (1931–2015). Верстку этой книги Елена Цезаревна успела прочесть в больнице за несколько дней до своей кончины. Лидия Чуковская вела подробные дневники с 1938 по 1995 год. На основе этих дневников были составлены ее трехтомные «Записки об Анне Ахматовой» и том «Из дневника. Воспоминания», вошедшие в Собрание сочинений. Для настоящей книги отобраны записи о литературных и общественных событиях, впечатления о прочитанных книгах, портреты современников и мысли автора о предназначении литературного творчества и собственного дневника.

---

Так мы входим в 70-е годы…

7 января 70, четверг. Неумело, но с большой любовью и тактом помогает Фина. В самом деле помогает, не обкрадывая.

17 января 70, среда. 13-го Люша получила выписку из протокола Правления Союза, из которой явствует, что меня в Комиссии по дедову наследию нет.

Для меня это несравненно тяжелее, чем если бы меня исключили из Союза.

Формально подлецы имеют основание: один член семьи (Люша) представлен. Двое необязательны.

Люша протестовать в Комиссии не может: на ее плечах такие драгоценные ноши, что хлопать дверьми она просто не имеет права.

Остальные коллеги (в большинстве своем) не видят в этом «ничего особенного». А даже те, которые испытывают некоторое возмущение и сочувствие, вместо того, чтобы возмущаться громко – обдумывают кто с кем поговорит и как добиться, чтоб меня ввели в Комиссию (хотя нужно совсем не это). Один пытается мне объяснить, в какой степени меня ненавидят в Союзе, другой – что я еще отделалась легким ушибом и т. д. А я, легко перенеся гибель хрестоматии, гибель своей ахматовской книги, гибель хрестоматии по детской литературе, гибель предисловия к Мильчику, гибель воспоминаний о С. Я. – не стану переносить плевков, когда они оскорбляют во мне мою любовь к Деду и его доверие ко мне как редактору, как к литератору. Этого чувства не понимает почти никто. Когда я сказала Раисе Давыдовне, что для меня то, что они не включили меня в Комиссию гораздо хуже, чем если бы они исключили меня из Союза, она ответила «этого я не понимаю». Затем добрые люди говорили с другими добрыми людьми и те тоже не понимали. Потому с особой нежностью отношусь я к тем, которые поняли.

– Этого не может быть! – закричал человек с мальчиком на плечах, встретившийся мне на прогулке в Переделкине.

– Фантастично. Невообразимо – сказала одна Фридина приятельница.

– Беспрецедентно. Гнусно. Сводить счеты рядом со смертью – сказал один приятель АА.

И еще одна моя нежная почитательница, слегка напоминающая Тусю.

Я была в эти дни в смятении и потому больна. Не спала. Не ела. Разыгралась аритмия. Не работала. Вчера ездила в Переделкино, на дивный пушистый воздух, и мне стало хуже, а не лучше. Сегодня снова не выспалась, решила лежать – но на душе яснее и тише. Даже совсем, совсем ясно и тихо. Ни на чью помощь, ни на чье возмущение не надо рассчитывать. Люди – это люди «и нам сочувствие дается, как нам дается благодать»[343]. В руках у Союза мощное оружие против меня – его завещание. Они могут на него ссылаться. И на то, что включен в Комиссию тот член семьи, который указан в завещании.

«Лидочка не прописана»…[344]

Я сделаю так: подожду опубликования в газете. Затем пошлю в Союз следующее заявление:

Уверенная, что попытка отстранить меня от всякого участия в заботах о литературном наследии Корнея Чуковского – есть оскорбление его памяти; убежденная, что сводить счеты с дочерью на могиле отца – есть самая низкая низость, я не имею желания принадлежать к организации, способной на подобную низость, возвращаю свой членский билет и прошу не считать меня более членом Союза Писателей.

Лидия Чуковская

Не желая принадлежать к организации, упорно отстраняющей меня от всякого участия в судьбе литературного наследия моего отца и тем самым нанесла грубое оскорбление его памяти и нарушила его много раз высказываемую волю – прошу не считать меня более членом Союза Писателей.

Билет возвращаю.

Лидия Чуковская

Они будут рады? Пусть. Я тоже буду рада. А изданию и переизданию, и деньгам, и Люшиной работе над архивом это не повредит. Напротив. Станет легче и проще – без меня.

* * *

Вторая гнусность этих дней: письмо от Наташи Роскиной.

Т. к. я недавно перечла целую пачку писем деда ко мне о ней[345], то ее письмо – грубое, без обращения, цепкое – пришлось как-то очень кстати.

Случилось то, из-за чего я столько спорила с друзьями, особенно с Львом Зиновьевичем: вокруг Дневников поднялась вонь сплетен. Кто-то пересказал Наташе Роскиной, что там о ней написано. Ничего особо плохого там не написано, но в перевранном виде все равно обидно[346]. К тому же она только что сама написала воспоминания о своей дружбе с АА, совершенно безоблачные. И вдруг оказывается, что облака были… Я не хотела причинять ей или кому-либо боль, но был случай когда одна моя приятельница не послушалась меня, нарушила все условия – и вот результат. Предвиденный мною, тот, которого я и боялась.

Я написала ей письмо довольно слабенькое и неумелое, потому что была совсем не в форме.

Л. З. зачем-то ходил к ней объясняться.

С. Э. [Бабенышева] тоже говорила с ней по телефону.

Она рыдает. Мне не жалко. Она приносит зло (см. К. И., Фрида, Николай Алексеевич[347], я).

7 февраля 70, воскресенье. Идут, тянутся пыточные часы «Нового Мира». Дай Бог силы и света Твардовскому. Туда вводят танки: выгоняют Лакшина, Кондратовича, Марьямова и др., и на место их вводят каких-то подонков. Тут главная низость на мой взгляд та, что не хотят «снять Твардовского», а чтоб он сам ушел.

А в последних номерах – интересная Баранская[348] (тоже, в своем роде, счастливый день Ивана Денисовича), хорош Володин о Каракозове и очень силен Лакшин о Глумове – тоже о нас…

Говорят, начальство придралось к тому, что «Грани» издали отрывок Твардовского «Сын за отца не отвечает»[349]. Думаю, «Грани» – это все тот же Виктор Луи[350].

* * *

Мы получили уже 2 отказа переиздать дедовы книги: «Живой как жизнь» и «Современники».

«Нет бумаги».

9 февраля 70, вторник. Вчера в Переделкине гуляла с Веньямином Александровичем[351]. Какое-то письмо 17-ти; подписи: Исаковский (Герой труда), Каверин и не знаю кто.

Вечером вчера у нас ленинградец, осведомленный. Трое – Бек, Каверин, Можаев идут к Подгорному, утром[352].

Твардовский написал письмо Брежневу и отказался говорить по телефону с Большовым[353].

Все было решено на Бюро секретариата – без него. Он был приглашен на более поздний час и ему объявлено. В Бюро – Воронков, Георгий Марков, еще кто-то, Федин.

Выводят Лакшина, Саца, Кондратовича и еще кого-то. Вводят – Овчаренко, который кричал на секретариате, что Твардовский печатает в «Гранях» свою кулацкую поэму… (Сын за отца не отвечает.)

Слухи: Твардовский не пустит в редакцию никого из новоназначенных. Сам. Он назначен ЦК; решение Союза, мол, для него не указ. Он и обратился в ЦК к Брежневу – пока, мол, не получит ответа – никого не пустит и не уйдет. Смело и умно. Пусть снимают.

По-видимому, в заместители ему метят Косолапова из Гослита.

Вечерние слухи: завтра в «Лит. Газете» будет петитом в хронике об переменах в редколлегии «Нового Мира». И – как компенсация – какая-то статейка против Кочетова. Хитро, хитро!

А что будет со средним составом? Ася Берзер, Инна Борисова? Останутся ли, уйдут ли – и куда?

Я горюю, я сочувствую им, но у меня в памяти – неотступно! – разгром нашей редакции. Застенок; пытки; шельмование в газетах за связь с иностранными родственниками; контрреволюционная группа; морально разложившиеся люди; диверсия, подрыв, свили гнездо; увольнения за связь с врагами народа, еженощное ожидание ареста за то, что я была знакома с Шурой… Расстрелы Мити, Сережи, Олейникова, Тэки. Выкорчевать корешки. Искоренить остатки.

Все иначе, потому что в потоках крови, и все то же, потому что в потоках лжи.

12 февраля 70, четверг. Хитро. Вчера вышла «Лит. Газета». Скучнейший разбор книги Кочетова, как будто это в самом деле книга и ее можно разбирать. Какие-то достоинства, какие-то просчеты и ошибки.

Это – в центре. Петитом, в хронике, заседание бюро секретариата, где, якобы в присутствии Твардовского, произошла смена некоторых членов редколлегии.

И на видном месте – протест Твардовского не против разгрома его журнала, о котором только и говорится в городе, а против напечатания куска его поэмы за границей в «Гранях» (и это еще полбеды!) но далее: «которая будто бы не печатается в СССР». Как же «будто бы» – если он пытался напечатать ее в «Новом Мире» – и ее вынула из номера цензура?

Ведь это ложь.

Вот и выходит, что он протестует не против увольнения из журнала его ближайших сотрудников, а только против печатания за границей.

Говорят, его обманули: когда он писал письмо (4-го) ему обещали напечатать этот кусок в газете. Но что же он – маленький, не знает, с каким жульем имеет дело?

Что ему теперь остается? Запить? Пулю в лоб? Не политиканствуй.

Я презираю «Грани», но первый мой гнев против наших негодяев, которые не печатают Солженицына, Твардовского и десятки других. Против «Граней» – гнев № 2. (Впрочем, они – наш же псевдоним).